Теперь на добро он отвечает подлостью, на дружбу и гостеприимство – предательским ударом в спину. – Вождь приподнял голову, взглянул исподлобья на Сонго и добавил: – Из клана парящего сокола не осталось в живых никого. Люди Конана собирались пощадить детей, но рассвирепели, когда их обстреляли с горы малолетние сыновья и племянники Хагафи. На рассвете бандиты привязали детей к ишакам и погнали по ущелью, а сами скакали следом и упражнялись в метании дротиков и стрельбе из луков по живым целям. Мы кочевали по равнине и днем наткнулись на Фагье, девочку из клана Хагафи, она была еще жива, хоть и получила четыре стрелы. Фагье достался самый прыткий осел, вынес ее на равнину, и там бандиты прекратили погоню. Я сразу собрал воинов и повел их в ущелье. Похоже, мы опоздали.
– Увы, – подтвердил Сонго. – Но вряд ли Конан мог уйти далеко. Мы рассчитываем на вашу помощь.
Вождь сокрушенно вздохнул.
– Там уже не наша земля. Там Вендия, провинция Саханта, а южнее, за кряжем Химачал, лежит плодородная долина Собутан. Время от времени мы спускаемся с гор и пасем овец на северной окраине Саханты, кшатрии из пограничных фортов смотрят на это сквозь пальцы, но зайти в глубь вендийской провинции они нам не позволят. Да мы и сами не посмеем. С легкой руки Конана афгулы и вендийцы наладили здесь мир, и я не хочу его разрушить даже ради святого возмездия. Уж не обессудь, Тарк. Мы тебя не задерживаем, но и помочь не беремся. Поезжай и добудь своей королеве голову негодяя, а нам, если не жалко, отдай его правую руку, обагренную кровью несчастных соколят. Мы ее провезем по всем кочевьям и селеньям, и отныне в наших горах имя Конана будет самым грязным ругательством. Езжайте дальше. Только сначала дозволь мне посмотреть вблизи на твоих людей, ладно? Я, конечно, верю, что ты тот, за кого себя выдаешь, но ведь не зря мудрецы говорят: доверяй, но проверяй. Или ты не согласен?
Вождь испытующе смотрел на Сонго, а у того мурашки бежали по спине. О воинах Гулистана и их ловкости в обращении с клинками по свету ходили легенды. Сабля вождя покоилась в ножнах, знаменитый забарский кинжал – за широким матерчатым поясом, а сам афгул – рыхлый, с землистой кожей лица и мешками под глазами – не походил на ловкого и искусного бойца. Но за последние недели Сонго крепко-накрепко усвоил: внешность бывает обманчива.
– О чем разговор, – ответил он самым что ни на есть беззаботным тоном. – Смотри, сколько душе угодно.
– Ну, так поехали. – Афгул приподнял нагайку и вдруг повернул голову к Тахему. – А ты побудь здесь.
– Я? – Стигиец растерянно заморгал. – Это еще зачем?
– Да просто так. – Афгул ухмыльнулся, но глаза остались суровыми. – Мне спокойнее будет.
Он легонько хлестнул коня, и тот неспешной рысью понес его к когирцам. Сонго поехал вслед, а испуганный заложник остался возле серых рядов.
В полуброске копья от сверкающих когирских шеренг афгул дернул поводья. Сонго остановился рядом, поглядел на вождя и встревожился. В профиль афгул напоминал хищную птицу, высматривающую добычу с утеса; под горбатой переносицей раздувались ноздри. Сонго понял, что афгул разглядывает поочередно каждого воина, не упускает самой ничтожной детали внешности. Ищет кого-то по приметам, догадался когирский дворянин. Конана, кого же еще?
Он покрылся холодным потом, когда взор афгула, пройдя по всему строю конницы, вдруг резко перескочил обратно на Конана. Киммериец держался непринужденно – скалил зубы, балагурил о чем-то с соседями. Грязные косички подпрыгивали, когда он поворачивал голову, но при этом веки киммерийца оставались полуопущенными. Афгул не мог, никак не мог заметить, что у этого когирского солдата зрачки необычного цвета.
Но вождь не сводил с Конана глаз, и тревога Сонго переросла в страх. Что-то не так! Он увидел, как ладонь афгула медленно двинулась к рукояти кинжала.
– Все в порядке? – спросил он бесцветно.
– А? – Вождь резко повернул голову, и откровенная ненависть на его лице сменилась совершенно неискренним дружелюбием. – Да, Тарк, все в порядке. Кроме одного пустячка.
– Пустячка? – с натужным спокойствием переспросил Сонго. – Что ты имеешь в виду?
Дружелюбие вновь сменилось ненавистью.
– А то, что никто из вас, подлых убийц, не уйдет живым с этого перевала. И первым подохнешь ты!
Сонго вскинул руки, чтобы защититься от разящей стали, и вскрикнул от острой боли. Брызнула кровь. Афгул с проклятием отдернул кинжал, а Сонго – пробитую ладонь. Клинок снова взметнулся, чтобы вслед за хищным взглядом афгульского вождя вонзиться в незащищенное горло когирца. В такой ситуации Сонго, не успевшего выхватить меч или кинжал, могло спасти только одно – падение с коня. Он опрокинулся вбок, но противник – ловкий и опытный воин – вмиг разгадал его замысел и перевел прямой выпад в удар сверху вниз с поворотом кисти. Клинок нашел щель между наколенником и поножей, пронзил икру и царапнул о седло. Сонго снова закричал, а вождь афгулов оставил кинжал в ране, загикал, разворачивая коня, и во весь опор помчался к своим. Вдогонку метнулось несколько стрел, но ни одна даже не задела беглеца.
– Стоять! – взлетел над когирскими шеренгами рев Конана. – Не стрелять!
Конь вынес его из рядов и помчал вперед – не за афгулом, а к Сонго, со стоном упавшему на землю. Киммериец спешился и наклонился над раненым. Их окружило несколько воинов, Один достал из седельной сумки и протянул чистые льняные лоскуты.
– В строй! – рявкнул Конан, озираясь. – В любой момент ударить могут. Проклятый афгул меня узнал.
* * *
Результаты исследований выглядели неутешительно. Как ни испытывали золотую клетку преподобные Кеф и Магрух, в ней не появилось даже малейшей бреши. Мелкоячеистая сеть только казались золотой – на самом деле «материал», из которого она была «изготовлена», поражал своей эластичностью и прочностью.
Недоумение короля и жрецов усугублялось от того, что на самом деле клетки не существовало. Она появлялась ниоткуда, лишь когда он медитировал – покидал собственное тело и взмывал над землей. Клетка выполняла одну-единственную функцию: ограничивала свободу передвижения души, оставившей тело. Не только души короля, но и Кефа, и Магруха, и Ибн-Мухура, и всех остальных жрецов, спешно привлеченных к опытам. Любой жрец, худо-бедно умевший путешествовать вне тела, ни разу не смог подняться над куполом высотой сорок, а максимальным диаметром – двадцать пять локтей, и посмотреть, что (или кто) витает вовне. Где бы ни находился жрец-исследователь, стоило ему погрузиться в транс и просочиться сквозь собственное темя, как над ним возникал золотой колпак.
Абакомо рвал и метал. Он себе казался бабочкой, которую походя накрыл сачком досужий ловец насекомых, да так и оставил, отвлеченный другими делами.
Ко всему прочему сачок оказался с норовом. И весьма не жаловал любопытных. Как только кто-нибудь из исследователей переступал некие границы дозволенного, колпак старался запугать его, а если не удавалось, наказывал физически.
Так, преподобный Магрух, возвратясь в тело после бесплодной попытки добраться до сути явления, обнаружил у себя на лбу здоровенную шишку, а во рту – зуб, болтающийся на одном корешке. Кеф, витая под куполом, вдруг с ужасом увидел собственное физическое тело – оно поднималось к нему с вытаращенными от боли глазами, разевая рот в немом крике; пальцы удлинялись, превращаясь в омерзительные щупальца, а из ноздрей выскальзывали черви и пиявки. Бывалый эрешит всякого насмотрелся за многие годы трансцендентальной практики, но от сего кошмарного зрелища он едва не тронулся умом. Собрав остатки мужества, Кеф нырнул обратно в тело через плешивую макушку и тотчас оказался на полу с вывихнутой стопой и ушибленным плечом.
Но хуже всех досталось Ибн-Мухуру. Терроризируя его, колпак проявил недюжинную изобретательность; казалось, упорство храброго ануннака только раззадоривает его. Даже у Абакомо дрожали энергетические копии поджилок, когда громадные летучие мыши-вампиры, одна другой ужаснее, так густо облепили Ибн-Мухура, что он даже пошевелиться не мог. Королю, преподобным наставникам и восьми их помощникам, жрецам из обоих храмов, с превеликим трудом удалось вырвать из мышиных когтей изнемогающую душу ануннака. По возвращении в тело он залпом выпил целый кувшин вина, а потом долго ругался, пересчитывая новые седые волосы в шевелюре и бороде.
– А может, его заклинаниями пощупать? – спросил Кеф, когда все остальные методы исследований не дали почти никаких плодов.
Император Великой Агадеи со злостью и страхом поглядел на дымящиеся останки медитативного манка – легкость, с какой несуществующему колпаку удалось разделаться с физическим объектом, наводила на грустные размышления. К заклинаниям ни Абакомо, ни его сподвижники пока не прибегали. Не осмеливались. Он кивнул, и преподобный Кеф, исполнясь мрачной решимости, «произнес» нараспев:
– Лахунда хугуру ха. Ваставур нигилла механиди. Загамид ва, ва пуроста – экизибир.
– Это против злых чар, – объяснил он императору. – Древняя штучка. От многих напастей помогает.
На стенке колпака появился бледно-желтый нарост, смахивающий на гриб-дождевик. Он насмешливо популь-сировал, затем, непристойно вихляя, потянулся к Кефу.
– Камалун грунада, сапихон нигилла механиди, – гнусаво «промолвил» Кеф. – А! – воскликнул он, когда «гриб» отпрянул. – Не нравится?!
«Гриб» раздулся и лопнул, обрызгав Кефа зеленой жижей.
– Очень смешно, – обиделся эрешит.
– Слушай! – воззвал Абакомо в отчаянии и гневе, запрокинув голову. – Кто ты такой, и какого демона тебе от меня надо?
В то же мгновение кругом воцарился мрак, а когда он слегка рассеялся, Абакомо увидел перед собой мертвеца, прикованного за руку к стене золотой клетки. Покойник в пыльном рубище висел неподвижно, уронив голову на грудь; подле его ног поблескивала вода в источнике.
– Ну-Ги! – ошеломленно «вскричал» Абакомо. – Так вот чьи это козни!
Отшельник приподнял голову – жуткий череп, обтянутый полупрозрачной, точно вощеный шелк, кожей. Со скрипом окаменелых суставов отпала нижняя челюсть. Темные провалы глазниц повернулись к Абакомо.
– Отвечай! – потребовал властелин Агадеи, Нехрема и Когира. – Что ты хочешь от меня, нежить?
– Грубишь почтенному старцу, – упрекнул отшельник «голосом» ярмарочного чревовещателя. – Досадная прореха в воспитании. Ее бы не было, если бы тринадцать лет назад ты испил из моего источника.
– Что? – Абакомо опешил. – Так значит, мне тогда не померещилось?
Хрустя шейными позвонками, мертвец поводил головой из стороны в сторону.
– Не всякий, кто пьет из моего источника, обретает мудрость и чистоту сердца. Только тот, кому я сам предлагаю. А таких людей не бывало среди тех, кто приходил в мою пещеру. Одного тебя вопреки обету я решил удостоить великой чести, отрок. Но ты отверг мою помощь, и вот плачевный итог: ты шествуешь навстречу бесславному краху, все твои чаяния и амбиции суть ошибки затянувшегося детства.
Сие высокомерное пророчество рассердило Абакомо не на шутку.
– Ты хочешь сказать, что я играю в бирюльки? Что мечта подарить всему миру счастье – ошибка затянувшегося детства? Что меня еще и прикончат за все мои старания?
Отшельник попытался встать и снова беспомощно повис, звякнув короткой цепью.
– Подарить миру счастье! Кхи-кхи-хи! Неразумное дитя, кого ты пытаешься обмануть? Отшельника Ну-Ги, признанного мудреца и мага, постигшего душу человеческую во всех ее проявлениях! Глупец, тебе не дано видеть дальше собственного носа! Иначе бы ты сошел с ума от страха, заглянув хотя бы на две недели вперед. Но еще не поздно прозреть, несмышленыш. Испей.
Старец дотянулся до ближайшего глиняного черепка, схватил дрожащими костлявыми пальцами, зачерпнул воды и протянул Абакомо. Тот фыркнул и отвернулся с брезгливой миной. Черепок развалился на куски, вода пролилась обратно в источник. Раздосадованный отшельник что-то невнятно проворчал, попытался взять другой черепок – не достал. Вдруг он расплылся в улыбке, воздел указательный палец и торжествующе «воскликнул»: «О!» После чего сжал кулак и изо всех сил ударил себя по лбу. Под куполом разлетелся грохот, голова отшельника покрылась паутиной трещин. Ну-Ги сунул пальцы в одну из них и оторвал добрую половину теменной кости. Окунул ее в воду и подал молодому императору.
– Испей. И тогда отпадет нужда в золотой клетке.
– Изыди, нечисть! – в ярости «закричал» Абакомо. – Сгинь! Оставь меня в покое, отродье Митры!
– Глупец! – Старик сокрушенно покачал обезображенной головой. – О, какой ты глупец! И как горька будет расплата за глупость!
Под куполом снова потемнело и снова разлился свет. Отшельник исчез, а вместе с ним и источник. Купол надменно сверкал иллюзорным золотом.
– О, милость Нергала! – «воскликнул» потрясенный Кеф. – Это и впрямь Ну-Ги. Точь-в-точь, как у себя в пещере.
– Вот и сидел бы там, трухлявый недоумок! – Абакомо скрежетал зубами от злости. – Чем соваться в чужие дела и каркать с того света! Допросится, что я прикажу замуровать его поганое логово!
Ибн-Мухур, наверное, впервые за всю свою жизнь видел повелителя в таком бешенстве. Куда девалось его хладнокровие и неизменный юмор? Абакомо напоминал медведя-шатуна, который свалился в ловчую яму и теперь, дожидаясь охотников с копьями, должен выслушивать праздные назидания старой полоумной вороны.
– Не спорю, ваше величество, его требования выглядят довольно странно, – рассудительно «произнес» ануннак, – но все-таки мы обязаны прислушаться и, если удастся, найти общий язык с Ну-Ги. На то имеются две причины. Во-первых, он святой, почитаемый нашим народом, а во-вторых, он гораздо сильнее нас. Кроме того, мне не показалось, что он желает вам зла. Совсем напротив.
– Напротив?! – вспылил Абакомо. – Он сует свой засушенный нос куда не просят! Он пророчит бесславный крах, когда наши дела идут лучше некуда! И он… он посадил меня в эту мерзкую клетку! Меня, короля… императора Агадеи! Жалкий слюнтяй!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45