https://wodolei.ru/catalog/smesiteli/dlya_vanny/s-dushem/
Но сейчас мы с тобой узнаем, кто чего стоит.
– Эй-эй, постой! – Встревоженный Бен-Саиф бросился к соправителю Апа, но тот небрежным взмахом руки отшвырнул его, как муху. – Погоди! Это ничего не даст! У нас есть другой способ…
– Закр-рой клюв! – заорал Хакамба.
– Закрой клюв, – бросил сотнику Каи-Хан.
«Я уже знаю, кто чего стоит», – подумала Зивилла. И сказала, с омерзением глядя на Бен-Саифа:
– Закрой клюв.
* * *
Над степными травами, выбеленными свирепой жарой и суховеем, разносился тягучий скрип немазаных осей. С вершины небольшого серповидного холма за обозом следили четверо воинов в коже и бронзе; в тылу у них пересохшими губами кони срывали неаппетитную траву. Как будто и не было дождя четыре дня назад; степь изнемогала от жажды.
– Двадцать семь, – насчитал самый быстроглазый воин. Его череп, в последний раз выбритый месяц назад, зарос седой щетиной. – Перебор.
– У нас почти столько же, – возразил синеглазый, темноволосый атаман.
– Все равно перебор. – Взгляд Байрама скользил по обозу, отмечал всякие мелочи, силился проникнуть под холщовые покровы повозок. – И не сброд какой-нибудь, притертые ребята. В конном охранении – только парами, у одного стрела на луке, у другого пика в руке. Ездовые вооружены и при доспехах, сзади к повозкам оседланные лошади привязаны. Справиться-то мы справимся, да только какой ценой?
– Стало быть, непростой обоз, – задумчиво произнес атаман, – коли при нем такая охрана.
Худощавый рыжий бритунец, правая рука атамана, вытянул веснушчатую шею с огромным кадыком.
– Эге! Так это ж наши повозки! С нашего обоза. Вон та, вторая спереди, моя! Я ж ее в потемках узнаю!
– Еще бы! От нее твоей блевотиной несет за полет стрелы, – ухмыльнулся четвертый солдат удачи. Этот черный, как смоль, кушит родился в знатной семье и в юности слыл редкостным сердцеедом, даже приударял за королевской падчерицей, – за что и поплатился. Его хотели прилюдно оскопить на фасадном балконе дворца, но влюбленная принцесса упросила отчима заменить экзекуцию изгнанием. – А вон и моя таратайка! – возбужденно вскричал кушит. – Вон, с черной елдой на борту и розовыми сиськами. – И добавил с нежностью: – Ишь ты, скрипишь еще, развалюшка моя. Сколько ж мы с тобой бабенок укачали? И не сосчитать, поди.
Атаман тоже узнал повозки, и в его голове зароились десятки вопросов. Он хмуро посмотрел на своих людей. Пожалуй, один Байрам против нападения, и не робость тому причина, а здравая осторожность. Сам атаман уже твердо решил, что обоз они отобьют. Это хорошо, что бритунец Родж и кушит Ямба по прозвищу Евнух узнали повозки – они не упустят шанса вернуть свое добро. Байрам никуда не денется – поворчит, отведет душу, а потом возьмется растолковывать своим ребятам, что и как делать. Серьезный мужик. Недаром в его десятке все десять парней, всех сберег. У Роджа осталось шесть человек, у Ямбы пять, последнего воина он потерял три дня назад в деревне у речушки, когда искал спрятавшихся баб. Помешался он на этих бабах!
Атаман раскаивался, что неделю назад, в день побега из армии Дазаута, поставил кушита над десятком. Проклятая нехватка толковых парней, проклятый Конан, по своей ублюдочной прихоти уложивший под апийскими саблями весь отряд! А ведь какие были ребята! Боссонские лучники, аквилонские рубаки, даже ванахеймские берсеркеры! Без малого пять сотен отборных бойцов, испытанных в десятках сражений, грозных, как демоны стигийских подземелий! Какие дела можно было бы вершить с такой дружиной в этих жарких краях, где рушится прогнившая династия, где сокровища, накопленные за века, вот-вот попадут к жадной своре апийских псов! И все равно этот народец останется толпой нищего отребья. Он спокон веку грабит соседей, и спокон веку награбленное не идет ему впрок.
Не будь Конана, не будь в отряде наемников нескольких предателей, донесших ему о заговоре, не будь того рокового дня, когда длинный меч нового командира прогулялся по шеям самых надежных ребят, – все сложилось бы совсем по-другому. Атаман прикрыл глаза, и перед внутренним взором пронеслись несбывшиеся мечты. Вот его клинок вонзается в грудь Дазаута – безмозглого, бездарного паяца, всегда надменного, всегда расфуфыренного горе-полководца. Вот хваленая нехремская конница, узнав о «самоубийстве» якобы отчаявшегося военачальника, в панике откатывается в Бусару, за надежные каменные стены, и там ее запирает апийская орда. А наемная дружина идет прямиком к Самраку, к столице, и перед ней летит грозная весть о неминуемом разгроме, и Токтыгай, охваченный ужасом, зовет к себе во дворец послов маленькой горной страны, давным-давно забывшей слово «поражение», и принимает все условия, лишь бы сохранить сверкающую безделушку на жирной лысине, лишь бы к осажденной Бусаре из горных ущелий подоспела маленькая армия всадников в необыкновенных латах и оставила от апийской банды, давным-давно засевшей у всех в печенках, мокрое место. И тогда повелитель Нехрема – старый двуличный хомяк – решает пойти на попятный, но не тут-то было, наемники мигом разоружают гвардию, снимают несколько упрямых и бестолковых голов, и все бразды правления оказываются в руках агадейских чиновников. Которые, разумеется, по заслугам вознаграждают тех, кто им помог.
Синеглазый атаман едва не застонал от бессильной ненависти, его рука так сдавила бронзовую рукоять длинного меча, что казалось, из-под ногтей вот-вот брызнет кровь. Сколько трудов, сколько надежд, и какой плачевный итог! «Кром! Клянусь, если этот выродок еще жив, я отомщу!»
– Ба-а! – дурашливо воскликнул Родж. – Знакомая харя!
– Где? – Атаман оторвался от тягостных раздумий.
– Вон. – Родж показывал длинным узловатым пальцем, покрытым рыжими волосками. – Седьмая телега.
На седьмой телеге ехали двое: ездовой бычьего телосложения, с ног до головы увешанный оружием, и тощий бледнокожий молодой человек с черными волосами до плеч. Его торс защищала дорогая бронзовая кольчуга из цепей, у левого бедра лежал небольшой треугольный щит, во оружия атаман ни на нем, ни рядом с ним не увидел.
И еще предводителю солдат удачи бросилось в глаза, что за этой повозкой идет только один оседланный конь.
– Ангдольфо. – Он недоуменно покачал головой. – Надо же. Ты-то его откуда знаешь? – спросил он у Роджа.
– Так я ж у его папаши служил начальником личной стражи. Кремень был человек, папаша-то. Как-то раз охотился во хмелю, не усидел на коне и хвать башкой о здоровенный валун, так веришь ли, искры брызнули! Треснул камень, ей-ей, не вру! Правда, и башка не выдержала. Ну, я тогда и подался в ратники – у щенка неинтересно служить, он же пить не умеет.
– Зато, небось, девкам спуску не дает.
Родж хохотнул – горазд же Евнух шутить! Правда, все об одном, о бабах. Атаман и Байрам ухмыльнулись.
– Стало быть, прихватили красавчика, – задумчиво проговорил Байрам, не сводя глаз с Ангдольфо. Повозки двигались медленно, буйволы никуда не спешили и вяло реагировали на плети и стрекала, – апийцы еще не скоро приблизятся к холму.
– А может, сам перебежал? – Атаман тоже разглядывал когирца. – Странно, что лапки не связаны.
– Да куда тут денешься, когда кругом верховые? – резонно поинтересовался Ямба.
– Тогда почему кольчугу оставили? – ворчливо спросил Байрам, разделяя недоумение атамана. – И одежку дворянскую? Они дохлую ворону, и то ощиплют, а тут такой павлин!
– А самое странное, что его не прирезали, – промолвил атаман. – Не берут они в плен мужчин, вот какая штука. Даже ради большого выкупа не берут. Обычай не позволяет. – Он привстал на четвереньки и, сползая с гребня холма, негромко сказал товарищам. – Ладно, отобьем – все расскажет. Может, еще сгодится нам.
– А не сгодится – так что, кола пожалеем? – с усмешкой проговорил Родж, и атаман догадался, что служба начальником стражи у старого барона не всегда казалась бритунцу медом.
* * *
Сотник Нулан скакал на низкорослом, но крепком кауром жеребце в головном дозоре. Узкие глаза степняка под сросшимися бровями без устали обшаривали покатые горизонты, тогда как все тело было расслаблено, руки едва удерживали повод – наездник отдыхал в седле. Он бы охотно вздремнул – прямо так, на коне, – если бы обоз с добротным оружием, прочной одеждой и обувью, столовым серебром и трофейной войсковой казной продвигался по своей, а не по вражеской земле.
Обоз был снаряжен еще день назад, и не Нулан со своей недобитой сотней, а желторотый холуй Ияр с гораздо большим отрядом должен был вести его в Ап, но вчера в Каи-Хана словно дракон вселился. Он чуть не избил агадейских друзей, чем-то прогневивших его, а Нулан, попавший случайно под горячую руку, был осыпан грозными проклятьями и получил приказ немедленно уводить обоз с добычей – ко всем вонючим демонам, к Нергалу в задницу, но если, собака, через неделю брат не увидит телег на своем дворе, он скормит твои тухлые потроха домашним гиенам.
На глазах у Нулана злорадствующий Ияр – чуть ли не единственный грамотей на всю апийскую армию – нацарапал письмо под диктовку Каи-Хана, привязал к ножке почтового сизаря, и оно полетело в Ап.
И вот обоз трясется по дороге, вернее, по широкой каменистой тропе, и не остановится, пока не переберется через реку по ветхому деревянному мосту. На той стороне реки деревенька, неделю назад Нулан сам спалил ее по приказу Каи-Хана, но там осталось несколько мазанок, у которых сгорели только крыши, а больше нечему было гореть, – за глинобитными стенами можно отдохнуть до рассвета. Лучше бы, конечно, идти по ночам, а днем отсиживаться в укрытиях, но ведь буйволам этого не объяснишь, тупая скотина если остановится, так ее уже ничем с места не сдвинешь, и сотник все чаще подумывал о том, что буйволов, наверное, придется бросить, а в повозки запрячь коней, иначе обозу никак, ну никак не добраться до Кара-Апа в недельный срок. У апийского воина только один друг – быстроногий конь, запрячь боевого скакуна в телегу – все равно что предать. Но уж лучше предательство, чем бесславная гибель в клетке с гиенами.
Не сама угроза смерти, а ее нелепость пугала Нулана – отпрыск уважаемого рода, ветеран десятков набегов, командир сотни самых отчаянных головорезов в победоносной армии Каи-Хана достается зловонным хищникам за то, что не справился с пустяковым заданием. Позор, несмываемое пятно на весь род, глумливый смех сопливых юнцов в глаза почтенным старцам. В беспомощной злости Нулан скрипнул прокуренными зубами, рука сдавила сыромятный повод. В обозе девять телег, на каждую выходит по три коня – кавалерийских, совершенно непривычных к упряжи, особенно к воловьей. Но лошадь боится боли, слушается длинного кнута или стрекала – ореховой палки с медным шипом на конце. Сотник едва не застонал, вообразив, как будет собственноручно истязать любимого скакуна. И даже если он, до беспамятства вымотав людей и коней, доберется за неделю до Кара-Апа, то не получит ни дня на отдых, Авал-Хан сразу отправит его назад, а там новые бои, новые потери и новые незаслуженные оскорбления.
Кай-Хан невзлюбил своего сотника, слишком часто гостившего в шатре у агадейских советников, и у Нулана уже давно созрела уверенность, что повелитель не успокоится, пока не сживет его со свету. Нулан уже не раз прощался с жизнью, когда его сотню гнали на убой, он чудом вырвался из Гадючьей теснины, где от конницы не было никакого проку, где прочные доспехи, двуручные мечи, дальнобойные луки и арбалеты наемников имели все преимущества над короткими луками, саблями и легкими пиками апийских всадников. Прикрывая отход (а вернее, паническое бегство) недорубленной, недострелянной апийской пехоты, Нулан потерял тридцать девять своих родичей и был ранен в бедро, и что получил в награду от злонравного полководца? Площадную брань в присутствии товарищей по оружию, упреки в трусости, а самое страшное – обещание лишить сотню законной доли добычи, если Нулан «не возьмется за ум».
Последние дни сотник вел себя тише дождевого червя, но тут агадейцы, как будто их Нергал за язык дергал, принялись выпячивать его достоинства. Понятно, к чему могло привести такое заступничество – Каи-Хан, совершенно остервенев, посадил Нулана под арест за ничтожную провинность и обещал «прислонить к столбу». Но потом все-таки выпустил, и в тот же день сотник пошел в бой за Бен-Саифом.
Жаркое было дело в длинном глубоком овраге под Бусарой. Завидев перед собой маленький отряд, гирканцы резво кинулись вперед и напоролись на агадейские ловушки, но их все равно оставалась уймища, шестеро против одного, и тут на них ринулся всадник на огнедышащем коне, и кочевники десятками сыпались с седел, и пятились, цепенея от ужаса, а Нулан со своими людьми защищал Бен-Саифа сзади и с боков, выбивал лучников, бравших агадейца на прицел, и они прошли овраг из конца в конец, как наконечник пики проходит сквозь кроличью тушку, и усеяли землю изрубленными, обожженными телами. Это была мечта, а не схватка, но и она не обошлась без потерь.
И вот у Нулана осталось двадцать шесть родичей, и мало кто из них не носит свежих ран. «О Иштар, за что ты прогневалась на меня?»
Солнце клонилось к западному взгорью, буйволы едва переставляли ноги, но впереди уже виднелся мост. Решение окрепло: за рекой они выпрягут буйволов, вдосталь наедятся жареной говядины, а с первыми проблесками утренней зари повозки двинутся на конной тяге. Нулан выпрямился в седле, увидев облачко пыли, быстро движущееся навстречу. Двое наездников, высланных вперед на разведку, возвращались во весь опор.
– Что там еще?! – воскликнул он, когда всадники остановили запаренных коней.
– Чужие на мосту, – доложил чумазый скуластый юноша.
– О-о! – застонал Нулан. – Мы прокляты богами, не иначе! – Он повернулся и замахал руками ездовым, а затем спросил у юноши: – Сколько?
– Я насчитал десятерых пеших, – сказал разведчик. – Тяжелые доспехи, длинные копья, секиры и двуручные мечи. На северян смахивают.
Сотник сдвинул брови, превратив их в широкую засаленную щеточку.
– Какие еще северяне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
– Эй-эй, постой! – Встревоженный Бен-Саиф бросился к соправителю Апа, но тот небрежным взмахом руки отшвырнул его, как муху. – Погоди! Это ничего не даст! У нас есть другой способ…
– Закр-рой клюв! – заорал Хакамба.
– Закрой клюв, – бросил сотнику Каи-Хан.
«Я уже знаю, кто чего стоит», – подумала Зивилла. И сказала, с омерзением глядя на Бен-Саифа:
– Закрой клюв.
* * *
Над степными травами, выбеленными свирепой жарой и суховеем, разносился тягучий скрип немазаных осей. С вершины небольшого серповидного холма за обозом следили четверо воинов в коже и бронзе; в тылу у них пересохшими губами кони срывали неаппетитную траву. Как будто и не было дождя четыре дня назад; степь изнемогала от жажды.
– Двадцать семь, – насчитал самый быстроглазый воин. Его череп, в последний раз выбритый месяц назад, зарос седой щетиной. – Перебор.
– У нас почти столько же, – возразил синеглазый, темноволосый атаман.
– Все равно перебор. – Взгляд Байрама скользил по обозу, отмечал всякие мелочи, силился проникнуть под холщовые покровы повозок. – И не сброд какой-нибудь, притертые ребята. В конном охранении – только парами, у одного стрела на луке, у другого пика в руке. Ездовые вооружены и при доспехах, сзади к повозкам оседланные лошади привязаны. Справиться-то мы справимся, да только какой ценой?
– Стало быть, непростой обоз, – задумчиво произнес атаман, – коли при нем такая охрана.
Худощавый рыжий бритунец, правая рука атамана, вытянул веснушчатую шею с огромным кадыком.
– Эге! Так это ж наши повозки! С нашего обоза. Вон та, вторая спереди, моя! Я ж ее в потемках узнаю!
– Еще бы! От нее твоей блевотиной несет за полет стрелы, – ухмыльнулся четвертый солдат удачи. Этот черный, как смоль, кушит родился в знатной семье и в юности слыл редкостным сердцеедом, даже приударял за королевской падчерицей, – за что и поплатился. Его хотели прилюдно оскопить на фасадном балконе дворца, но влюбленная принцесса упросила отчима заменить экзекуцию изгнанием. – А вон и моя таратайка! – возбужденно вскричал кушит. – Вон, с черной елдой на борту и розовыми сиськами. – И добавил с нежностью: – Ишь ты, скрипишь еще, развалюшка моя. Сколько ж мы с тобой бабенок укачали? И не сосчитать, поди.
Атаман тоже узнал повозки, и в его голове зароились десятки вопросов. Он хмуро посмотрел на своих людей. Пожалуй, один Байрам против нападения, и не робость тому причина, а здравая осторожность. Сам атаман уже твердо решил, что обоз они отобьют. Это хорошо, что бритунец Родж и кушит Ямба по прозвищу Евнух узнали повозки – они не упустят шанса вернуть свое добро. Байрам никуда не денется – поворчит, отведет душу, а потом возьмется растолковывать своим ребятам, что и как делать. Серьезный мужик. Недаром в его десятке все десять парней, всех сберег. У Роджа осталось шесть человек, у Ямбы пять, последнего воина он потерял три дня назад в деревне у речушки, когда искал спрятавшихся баб. Помешался он на этих бабах!
Атаман раскаивался, что неделю назад, в день побега из армии Дазаута, поставил кушита над десятком. Проклятая нехватка толковых парней, проклятый Конан, по своей ублюдочной прихоти уложивший под апийскими саблями весь отряд! А ведь какие были ребята! Боссонские лучники, аквилонские рубаки, даже ванахеймские берсеркеры! Без малого пять сотен отборных бойцов, испытанных в десятках сражений, грозных, как демоны стигийских подземелий! Какие дела можно было бы вершить с такой дружиной в этих жарких краях, где рушится прогнившая династия, где сокровища, накопленные за века, вот-вот попадут к жадной своре апийских псов! И все равно этот народец останется толпой нищего отребья. Он спокон веку грабит соседей, и спокон веку награбленное не идет ему впрок.
Не будь Конана, не будь в отряде наемников нескольких предателей, донесших ему о заговоре, не будь того рокового дня, когда длинный меч нового командира прогулялся по шеям самых надежных ребят, – все сложилось бы совсем по-другому. Атаман прикрыл глаза, и перед внутренним взором пронеслись несбывшиеся мечты. Вот его клинок вонзается в грудь Дазаута – безмозглого, бездарного паяца, всегда надменного, всегда расфуфыренного горе-полководца. Вот хваленая нехремская конница, узнав о «самоубийстве» якобы отчаявшегося военачальника, в панике откатывается в Бусару, за надежные каменные стены, и там ее запирает апийская орда. А наемная дружина идет прямиком к Самраку, к столице, и перед ней летит грозная весть о неминуемом разгроме, и Токтыгай, охваченный ужасом, зовет к себе во дворец послов маленькой горной страны, давным-давно забывшей слово «поражение», и принимает все условия, лишь бы сохранить сверкающую безделушку на жирной лысине, лишь бы к осажденной Бусаре из горных ущелий подоспела маленькая армия всадников в необыкновенных латах и оставила от апийской банды, давным-давно засевшей у всех в печенках, мокрое место. И тогда повелитель Нехрема – старый двуличный хомяк – решает пойти на попятный, но не тут-то было, наемники мигом разоружают гвардию, снимают несколько упрямых и бестолковых голов, и все бразды правления оказываются в руках агадейских чиновников. Которые, разумеется, по заслугам вознаграждают тех, кто им помог.
Синеглазый атаман едва не застонал от бессильной ненависти, его рука так сдавила бронзовую рукоять длинного меча, что казалось, из-под ногтей вот-вот брызнет кровь. Сколько трудов, сколько надежд, и какой плачевный итог! «Кром! Клянусь, если этот выродок еще жив, я отомщу!»
– Ба-а! – дурашливо воскликнул Родж. – Знакомая харя!
– Где? – Атаман оторвался от тягостных раздумий.
– Вон. – Родж показывал длинным узловатым пальцем, покрытым рыжими волосками. – Седьмая телега.
На седьмой телеге ехали двое: ездовой бычьего телосложения, с ног до головы увешанный оружием, и тощий бледнокожий молодой человек с черными волосами до плеч. Его торс защищала дорогая бронзовая кольчуга из цепей, у левого бедра лежал небольшой треугольный щит, во оружия атаман ни на нем, ни рядом с ним не увидел.
И еще предводителю солдат удачи бросилось в глаза, что за этой повозкой идет только один оседланный конь.
– Ангдольфо. – Он недоуменно покачал головой. – Надо же. Ты-то его откуда знаешь? – спросил он у Роджа.
– Так я ж у его папаши служил начальником личной стражи. Кремень был человек, папаша-то. Как-то раз охотился во хмелю, не усидел на коне и хвать башкой о здоровенный валун, так веришь ли, искры брызнули! Треснул камень, ей-ей, не вру! Правда, и башка не выдержала. Ну, я тогда и подался в ратники – у щенка неинтересно служить, он же пить не умеет.
– Зато, небось, девкам спуску не дает.
Родж хохотнул – горазд же Евнух шутить! Правда, все об одном, о бабах. Атаман и Байрам ухмыльнулись.
– Стало быть, прихватили красавчика, – задумчиво проговорил Байрам, не сводя глаз с Ангдольфо. Повозки двигались медленно, буйволы никуда не спешили и вяло реагировали на плети и стрекала, – апийцы еще не скоро приблизятся к холму.
– А может, сам перебежал? – Атаман тоже разглядывал когирца. – Странно, что лапки не связаны.
– Да куда тут денешься, когда кругом верховые? – резонно поинтересовался Ямба.
– Тогда почему кольчугу оставили? – ворчливо спросил Байрам, разделяя недоумение атамана. – И одежку дворянскую? Они дохлую ворону, и то ощиплют, а тут такой павлин!
– А самое странное, что его не прирезали, – промолвил атаман. – Не берут они в плен мужчин, вот какая штука. Даже ради большого выкупа не берут. Обычай не позволяет. – Он привстал на четвереньки и, сползая с гребня холма, негромко сказал товарищам. – Ладно, отобьем – все расскажет. Может, еще сгодится нам.
– А не сгодится – так что, кола пожалеем? – с усмешкой проговорил Родж, и атаман догадался, что служба начальником стражи у старого барона не всегда казалась бритунцу медом.
* * *
Сотник Нулан скакал на низкорослом, но крепком кауром жеребце в головном дозоре. Узкие глаза степняка под сросшимися бровями без устали обшаривали покатые горизонты, тогда как все тело было расслаблено, руки едва удерживали повод – наездник отдыхал в седле. Он бы охотно вздремнул – прямо так, на коне, – если бы обоз с добротным оружием, прочной одеждой и обувью, столовым серебром и трофейной войсковой казной продвигался по своей, а не по вражеской земле.
Обоз был снаряжен еще день назад, и не Нулан со своей недобитой сотней, а желторотый холуй Ияр с гораздо большим отрядом должен был вести его в Ап, но вчера в Каи-Хана словно дракон вселился. Он чуть не избил агадейских друзей, чем-то прогневивших его, а Нулан, попавший случайно под горячую руку, был осыпан грозными проклятьями и получил приказ немедленно уводить обоз с добычей – ко всем вонючим демонам, к Нергалу в задницу, но если, собака, через неделю брат не увидит телег на своем дворе, он скормит твои тухлые потроха домашним гиенам.
На глазах у Нулана злорадствующий Ияр – чуть ли не единственный грамотей на всю апийскую армию – нацарапал письмо под диктовку Каи-Хана, привязал к ножке почтового сизаря, и оно полетело в Ап.
И вот обоз трясется по дороге, вернее, по широкой каменистой тропе, и не остановится, пока не переберется через реку по ветхому деревянному мосту. На той стороне реки деревенька, неделю назад Нулан сам спалил ее по приказу Каи-Хана, но там осталось несколько мазанок, у которых сгорели только крыши, а больше нечему было гореть, – за глинобитными стенами можно отдохнуть до рассвета. Лучше бы, конечно, идти по ночам, а днем отсиживаться в укрытиях, но ведь буйволам этого не объяснишь, тупая скотина если остановится, так ее уже ничем с места не сдвинешь, и сотник все чаще подумывал о том, что буйволов, наверное, придется бросить, а в повозки запрячь коней, иначе обозу никак, ну никак не добраться до Кара-Апа в недельный срок. У апийского воина только один друг – быстроногий конь, запрячь боевого скакуна в телегу – все равно что предать. Но уж лучше предательство, чем бесславная гибель в клетке с гиенами.
Не сама угроза смерти, а ее нелепость пугала Нулана – отпрыск уважаемого рода, ветеран десятков набегов, командир сотни самых отчаянных головорезов в победоносной армии Каи-Хана достается зловонным хищникам за то, что не справился с пустяковым заданием. Позор, несмываемое пятно на весь род, глумливый смех сопливых юнцов в глаза почтенным старцам. В беспомощной злости Нулан скрипнул прокуренными зубами, рука сдавила сыромятный повод. В обозе девять телег, на каждую выходит по три коня – кавалерийских, совершенно непривычных к упряжи, особенно к воловьей. Но лошадь боится боли, слушается длинного кнута или стрекала – ореховой палки с медным шипом на конце. Сотник едва не застонал, вообразив, как будет собственноручно истязать любимого скакуна. И даже если он, до беспамятства вымотав людей и коней, доберется за неделю до Кара-Апа, то не получит ни дня на отдых, Авал-Хан сразу отправит его назад, а там новые бои, новые потери и новые незаслуженные оскорбления.
Кай-Хан невзлюбил своего сотника, слишком часто гостившего в шатре у агадейских советников, и у Нулана уже давно созрела уверенность, что повелитель не успокоится, пока не сживет его со свету. Нулан уже не раз прощался с жизнью, когда его сотню гнали на убой, он чудом вырвался из Гадючьей теснины, где от конницы не было никакого проку, где прочные доспехи, двуручные мечи, дальнобойные луки и арбалеты наемников имели все преимущества над короткими луками, саблями и легкими пиками апийских всадников. Прикрывая отход (а вернее, паническое бегство) недорубленной, недострелянной апийской пехоты, Нулан потерял тридцать девять своих родичей и был ранен в бедро, и что получил в награду от злонравного полководца? Площадную брань в присутствии товарищей по оружию, упреки в трусости, а самое страшное – обещание лишить сотню законной доли добычи, если Нулан «не возьмется за ум».
Последние дни сотник вел себя тише дождевого червя, но тут агадейцы, как будто их Нергал за язык дергал, принялись выпячивать его достоинства. Понятно, к чему могло привести такое заступничество – Каи-Хан, совершенно остервенев, посадил Нулана под арест за ничтожную провинность и обещал «прислонить к столбу». Но потом все-таки выпустил, и в тот же день сотник пошел в бой за Бен-Саифом.
Жаркое было дело в длинном глубоком овраге под Бусарой. Завидев перед собой маленький отряд, гирканцы резво кинулись вперед и напоролись на агадейские ловушки, но их все равно оставалась уймища, шестеро против одного, и тут на них ринулся всадник на огнедышащем коне, и кочевники десятками сыпались с седел, и пятились, цепенея от ужаса, а Нулан со своими людьми защищал Бен-Саифа сзади и с боков, выбивал лучников, бравших агадейца на прицел, и они прошли овраг из конца в конец, как наконечник пики проходит сквозь кроличью тушку, и усеяли землю изрубленными, обожженными телами. Это была мечта, а не схватка, но и она не обошлась без потерь.
И вот у Нулана осталось двадцать шесть родичей, и мало кто из них не носит свежих ран. «О Иштар, за что ты прогневалась на меня?»
Солнце клонилось к западному взгорью, буйволы едва переставляли ноги, но впереди уже виднелся мост. Решение окрепло: за рекой они выпрягут буйволов, вдосталь наедятся жареной говядины, а с первыми проблесками утренней зари повозки двинутся на конной тяге. Нулан выпрямился в седле, увидев облачко пыли, быстро движущееся навстречу. Двое наездников, высланных вперед на разведку, возвращались во весь опор.
– Что там еще?! – воскликнул он, когда всадники остановили запаренных коней.
– Чужие на мосту, – доложил чумазый скуластый юноша.
– О-о! – застонал Нулан. – Мы прокляты богами, не иначе! – Он повернулся и замахал руками ездовым, а затем спросил у юноши: – Сколько?
– Я насчитал десятерых пеших, – сказал разведчик. – Тяжелые доспехи, длинные копья, секиры и двуручные мечи. На северян смахивают.
Сотник сдвинул брови, превратив их в широкую засаленную щеточку.
– Какие еще северяне?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45