— Они скорее склизкие, чем мохнатые.— Вы совершенно правы, сэр, — согласился мужчина, заглянув в коробку.— Он ничуть не беспокоит склизких малюток.— Я просто имел в виду, что какой же безумец отправится удить рыбу в метель?— Таких почти нет, сэр. Вы только подумайте: все поле деятельности будет в вашем полнейшем распоряжении!— Я нахожусь на ездовой дорожке в Центральном парке. Тут ни единой рыбки.— Да, но если вы найдете хоть одну, представьте, как же голодна она будет!— Ступайте обменяйте их на крем для загара.— А еще у меня распродажа надгробных плит, — попытался мужчина склонить Мэллори на свою сторону.— Распродажа надгробных плит? — переспросил Мэллори.— Если вас, часом, зовут Джессикой Энн Милфорд и вы утонули в августе 1974 года, — уточнил мужчина.— Нет и нет.— Это невероятно выгодная сделка, — с энтузиазмом продолжал мужчина. — Мраморная, с бордюром из пивных банок на фоне игл от шприцев. Весьма изысканная.— Я подумаю. — Детектив снова двинулся по дорожке.— Если вы решитесь, я буду прямо здесь.Тряхнув головой, Мэллори наддал ходу. Снегопад не утихал, а ветер нахлестывал так неистово, что видимость стала почти нулевой. Через пару минут детектив осознал, что сбился с ездовой дорожки, но когда попытался вернуться по собственным следам, обнаружил, что их совсем замело. Огляделся в поисках огней Пятой авеню, но за стеной снега не было видно ни зги. Внутри у него будто все оборвалось; заблудился, понял Мэллори.Вполголоса выругав Мюргенштюрма, он принялся подыскивать какое-нибудь укрытие от непогоды. Вокруг раскинулось бескрайнее снежное одеяло, но слева смутно маячило какое-то строение. Склонившись наперекор ветру, детектив побрел в ту сторону.Он уже готов был признать, что темный силуэт лишь почудился, когда ветер вдруг стих, и Мэллори обнаружил, что стоит в нескольких шагах от большого каменного здания. Из окон не пробивался ни единый лучик света, но зато из двух труб в зябкий ночной воздух валили клубы дыма. Бегом одолев оставшуюся дистанцию, Мэллори кулаком постучал в дверь. Не дождавшись никакого ответа, открыл ее и вошел внутрь, пыхтя и отдуваясь.Смахнув снег с накидки, он принялся шарить ладонью по стене в поисках выключателя, но не нашел и вытащил зажигалку. Света она давала маловато, но вполне достаточно, чтобы разглядеть длинный барак с рядом перегородок по обе стороны длинного коридора. Тут крепко пахло лошадьми, время от времени слышалось топанье копыт по соломе.Наконец Мэллори отыскал голубую лампу, подвешенную под стропилами, подошел и дернул за свисающий с нее измызганный шнурок. Помещение залил резкий белый свет, лампочка закачалась туда-сюда, и по стенам заплясали тени.— Есть тут кто? — окликнул детектив и чуть не подскочил от удивления, когда услышал ответ.— Да.— Где вы? — Он с опаской огляделся.— Здесь.— Где здесь?— Посмотрите вниз.Посмотрев вниз, Мэллори увидел миниатюрную, не более десяти дюймов в холке, лошадку, стоявшую прямо рядом с ним. — — Так это ты говорил? — спросил детектив, присев на корточки, чтобы разглядеть элегантное животное.— Да, — подтвердил конек. — Вон там висит маленькое полотенце. — Он махнул головой в сторону ближайшего стойла. — Не будете ли вы добры взять его и положить мне на спину?Подойдя к стойлу, Мэллори взял полотенце и бережно накинул его маленькому коньку на спину, как попону.— Спасибо, — сказал конек, не удержавшись от крупной дрожи. — Здесь становится холодновато.Мэллори изумленно таращился на крохотное животное.— А я и не знал, что лошади умеют говорить, — заметил он наконец.— Конечно, умеют.— А я ни разу не слыхал.— Наверное, им просто нечего было вам сказать.— Наверное, — согласился Мэллори. — Кстати, ты-то сам лошадь, не так ли?— Определенно.— А это конюшня?— Совершенно верно.— У вас тут, случаем, не расквартированы единороги, а?— Боюсь, нет, а что?— Я тут следовал за одним по ездовой тропе и подумал, что он мог остановиться здесь, чтобы укрыться от непогоды.— Я бы с удовольствием вам помог, — сказал конек, — но уже больше месяца ни один единорог у нас тут не останавливался. — Он помолчал. — Они большая редкость, знаете ли. Вряд ли во всем Манхэттене их нынче сыщется больше двух дюжин. А в каком он двигался направлении?— Думаю, на север. Я не сумел нагнать его, чтобы убедиться в этом окончательно. — Открыв дверь, Мэллори высунул голову на улицу, обнаружил, что видимость по-прежнему нулевая, и решил подождать еще пару минут, прежде чем снова двинуться навстречу ветру и снегопаду. — Я еще ни разу не видел такого маленького коня.— Я не всегда был так мал, — ответил тот.— Да?Конек горестно покивал головой.— А что случилось? — полюбопытствовал Мэллори.— По моему виду не скажешь, но я был беговой лошадью.— Может, я и видел тебя на бегах. Я бывал в Белмонте и Акведуке три-четыре раза в неделю.— Да я был не очень-то хорош. Когда я родился, на меня возлагали большие надежды, но я изрядную часть своей карьеры провел, бегая в местах вроде Тристлдауна, Латонии и Фингер-Лейкс.— А как тебя зовут? — спросил Мэллори.— Вас интересует имя, которое мне дал владелец, или настоящее?— Пожалуй, настоящее.— Эогиппус.— Ни разу о тебе не слыхал.— Я бегал не под этим именем. Это имя я избрал, когда понял свое истинное предназначение; — Фыркнув, Эогиппус продолжал:— Как я сказал, я был не очень хорошим бегуном.— Похоже, ты как раз из разряда тех лошадей, на которых я всегда ставил, — холодно заметил детектив.— Мой владелец и тренер делали все от них зависящее, чтобы помочь мне добиться успеха.— Например?— Первым делом они выхолостили меня.— И это придало тебе прыти? — с сомнением поинтересовался Мэллори.— Это придает мне прыти, когда я вижу приближающегося ветеринара, вот что я вам скажу, — с горечью молвил Эогиппус и заржал; эхо его ржания долетело из сумрачных глубин конюшни, словно вздох. — Едва я оправился, меня вернули на ипподром.— Может, им следовало испробовать шоры, — предположил Мэллори.— Пробовали.— Помогло?— Шоры помогают лошадям, которые озираются по сторонам и отвлекаются от дела. Я был не таков. Я вкладывал душу в каждый свой шаг. А шоры лишь заслоняли от меня две трети мира, и только. — Он помедлил. — Потом в ход пошли медикаменты.— Запрещенные законом?— Совершенно законные, — покачал головой Эогиппус. — Мой тренер считал, что у меня болят мышцы, а лекарства должны были заглушить боль. — Он снова заржал. — Они искалечили мою сестру, которая и помыслить не могла, что у нее воспалена лодыжка, пока не порвала связки. Но я-то был совершенно здоровым!— Просто медленным, — подсказал Мэллори. Конек печально покивал головой и несчастным голосом подтвердил:— Просто медленным.— Что ж, не каждому коню дано быть Сиэттл-Виражом.— Он был моим дядей, — сообщил Эогиппус.— Правда? Я едва не разорился, пытаясь найти лошадь, способную обставить его.— Когда он бежал по дальней прямой, деревья клонились к земле. — При этом воспоминании в голосе Эогиппуса зазвучало благоговение. — А я так отчаянно хотел быть похожим на него! Для того я и родился на свет — бегать настолько быстро, чтобы мои ноги едва касались земли, чтобы опережать ветер. Ах, как я старался! Я бегал до потери пульса, — он выдержал трагическую паузу, — но у меня просто не было способностей.— И что же случилось?— Однажды я бежал на третьеразрядном ипподроме в Нью-Мексико и уже отстал от лидера больше чем на корпус, как всегда со мной бывало через полмили или около того, и жокей начал нахлестывать меня, но вдруг седло соскользнуло и он свалился.— Твой тренер плохо затянул подпругу.— Точно так же подумал и я, но в тот же вечер заметил, что ясли с овсом будто бы стали чуточку выше. А когда помощница тренера пнула меня во время разминки на следующий день, седло опять съехало. Тогда-то я и понял, что уменьшаюсь. Всякий раз, когда меня били, я становился чуточку меньше. — Он помолчал. — В конце концов я стал слишком мелким для бегов, и меня списали, но я все равно продолжал уменьшаться. И тут наконец я понял всю правду: всякий раз, когда любую из лошадей хлещут плетью или дурно с ней обращаются, я становлюсь мельче. Вот тогда-то я и сменил свое прежнее имя на Эогиппус — первая лошадь. Во всех беговых лошадях есть что-то от меня, а во мне — что-то от них.— И давно это продолжается?— Уже лет десять.— Да ты вроде бы не уменьшился за время нашей беседы, а ведь где-то на планете в это самое время непременно проводятся бега, где хлещут беговых лошадей.— Так и есть, — подтвердил Эогиппус, — но теперь я крайне мал, и перемены во мне так же пропорционально малы и от недели к неделе едва заметны.— А как тебя занесло в Центральный парк?— Это конюшня для списанных беговых лошадей, избежавших мыловарни, — пояснил Эогиппус. — Большинство таскает тележки, а пара-тройка возит жирных мальцов по ездовым дорожкам.— Только не говори, что ты возишь тележку!— Нет, но здесь я живу в полном довольстве. Тут Мэллори услышал за спиной вполне отчетливый лошадиный смех. Обернувшись, он узрел вороного коня, вперившего в него взгляд.— О каком довольстве тут может быть речь?! — изрек вороной. — Мы всего лишь сборище надломленных духом и телом кляч, дотягивающих свой срок по пути к могиле или фабрике собачьих консервов.— Твои слова полны горечи, — заметил Мэллори.— А как же может быть иначе? Не все же мы похожи на Эогиппуса, а уж тем паче на Меновара или Секретариата.— Очень немногие лошади похожи на Меновара или Секретариата, — указал детектив.— Это потому, что очень немногие так же здоровы! — огрызнулся конь. — Я был бегуном целых шесть лет и ни разу не сделал твердого шага, не провел ни дня без боли. Я привык чувствовать, как кнут жокея впивается в меня, в то время как я выкладываюсь, хотя ноги у меня сводит, а бабки прямо пылают огнем, и все ломал голову, чем же эдаким заслужил, чтобы Бог так люто ненавидел меня.— Прискорбно слышать.— Тебе не было так прискорбно в тот день, когда ты швырнул мне билеты в лицо, а тренеру велел порубить меня на корм рыбам.— Я?! — удивился Мэллори.— Я запомнил твое лицо на всю жизнь.— Тогда прими мои извинения.— Вот уж порадовал, — с упреком буркнул конь.— На ипподроме я теряю контроль над собой, — смутился Мэллори.— Только люди теряют контроль над собой на ипподроме.Лошади — никогда.— Это не совсем так, — мягко вклинился в разговор Эогиппус. — Бывают исключения.— Назови хоть одно, — с вызовом потребовал вороной.— Мне вспоминается Бандитка. — Крохотная морда Эогиппуса озарилась при этом воспоминании внутренним светом. — Она была без ума от ипподрома.— Он обернулся к Мэллори. — Вы хоть раз видели ее?— Нет, но слыхал, что она представляла собой нечто особенное.— Лучшая кобылка всех времен без исключения, — непререкаемым тоном заявил Эогиппус. — Она была впереди с первого шага до последнего.— И была мертва шесть часов спустя, — добавил вороной. — Последний шаг сломал ей ногу.— Верно, — уныло согласился Эогиппус. — В ту ночь я потерял целый дюйм. — Он тряхнул гривой. — Можно подумать, что против нее сделал ставку сам Гранд и.— Гранди? — оживился Мэллори. — Что вам о нем известно?— Это самый могущественный демон в Нью-Йорке, — объявил Эогиппус.— А зачем ему понадобилось красть единорога? — продолжал Мэллори допрос.— Кроме обычных резонов?— Не знаю. А каковы обычные резоны?— Ну, к примеру, хотя бы выкуп.— Нет, — отрицательно повертел головой Мэллори, — он не предъявлял никаких требований.— Что ж, всегда остается рог. На черном рынке он стоит целое состояние.— А Гранди нужно состояние?— Нет.— А для чего еще годится единорог?— Да почти ни для чего, — презрительно изрек вороной.— При каких обстоятельствах он был похищен? — поинтересовался Эогиппус.— Он был передан под опеку эльфа по имени Мюргенштюрм и похищен часов десять назад Гранди и лепрехуном по имени Липучка Гиллеспи.— Я слыхал о нем, — задумчиво проронил Эогиппус. — Он и сам по себе устрашающий субъект.— А ты хотя бы примерно не знаешь, где я смогу его отыскать? — спросил детектив.— Нет. Но мне не по нутру мысль, что хоть какое-нибудь животное подвергается дурному обращению. Если вы подождете до завтрашнего утра, когда снегопад прекратится, я с удовольствием составлю вам компанию.— Я не могу ждать, — возразил Мэллори. — Фактически говоря, я и так тут задержался дольше, чем следует. Отведенный мне срок истекает.— И какой же это срок? — заинтересовался Эогиппус.— Гильдия Мюргенштюрма прикончит его, если я не найду Лютика к рассвету.— Лютика?! — заржал пораженный Эогиппус. Это имя прокатилось вдоль конюшни эхом — все лошади повторяли его тоном величайшего благоговения.— А он отличается чем-нибудь особенным? — справился Мэллори.— Еще бы, раз Гранди его заграбастал! — ответил Эогиппус.— Что-то я не понял.— Раз в тысячелетие на свет рождается единорог с почти безупречным рубином во лбу, в точности под рогом, — поведал Эогиппус. — Это своеобразное родимое пятно.— Из чего я заключаю, что у Лютика таковой имеется.— Имеется, — подтвердил крохотный конек.— И это так поднимает его в цене, что может заинтересовать даже Гранди?— Деньги здесь ни при чем. Рубин открывает дверь между мирами, да и сам по себе является источником невероятного могущества. У Гранди уже есть два таких камня, потому-то он и Гранди. Кто знает, кем он станет, если заполучит еще и третий?— Все только и твердят мне о том, что никакого волшебства не существует, — пожаловался Мэллори, — и тем не менее смахивает на то, что это единственная сила, правящая тут бал.— Камни вовсе не волшебные, — не согласился Эогиппус. — Они обладают определенными свойствами, находящимися в полнейшем соответствии с законами, управляющими физической Вселенной, создавая проницаемую мембрану между вселенными и позволяя своему владельцу канализовать электромагнитные излучения мозга куда более эффективно, чем всякому другому.— А что бы камни делали, будь они волшебными? — недоумевал Мэллори.— То же самое.— Тогда разница лишь в названии.— Разница в научном содержании, — поправил его конек.— Но результат-то один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34