Пролежав так минут пятнадцать, он дотянулся до телефона и взял трубку. Услышав голос телефонистки, попросил соединить его с Ашхабадом. Назвал номера Марал и Аннама-меда.
Пока телефонистка соединяла Сурхи с Ашхабадом, за окнами спустились сумерки. В поселке было так тихо, будто жизнь в нем прекратилась. Раздался звонок. Хаиткулы нажал кнопку настольной лампы, потом взял трубку. На проводе был Аннамамед, хотя Хаиткулы ждал, что сначала его соединят с Марал, как он просил.
— Что нового? — Аннамамед задавал вопрос за вопросом.
Конечно, первый день пребывания здесь нельзя было назвать бесплодным: Хаиткулы объездил и обошел немало мест, связанных с давним событием,— он побеседовал с Най-мирабом, встречался с председателем колхоза и секретарем партийной организации, узнал у них о реконструкции села,
обо всех переменах, которые произошли здесь за последнее десятилетие. Можно ли было сделать что-то еще? Даже главному герою романов Жоржа Сименона вряд ли удалось бы сделать больше. И все же Хаиткулы не был удовлетворен. На вопросы Аннамамеда он отвечал сдержанно, в подробности не вдавался, иногда отделывался шуткой. Аннама-мед не догадывался, что звонил Хаиткулы не для того, чтобы отчитаться или получить советы, просто — услышать голос друга.
Едва Хаиткулы положил трубку, как телефон зазвонил снова. Какой-то студент был на том конце провода. Хаиткулы попросил позвать кого-нибудь из 16-й комнаты, но студент ответил, что девушки из этой комнаты ушли с композитором.
— С каким еще композитором? — Хаиткулы машинально расстегнул верхнюю пуговицу рубашки.— Ты, друг, не ошибаешься?
— Если не веришь, приди и проверь сам! — ответили в Ашхабаде.
— Какой композитор? Молодой, старый? — Хаиткулы задавал нелепые вопросы, сам этого не замечая.
— Зачем девушкам нужен старик? Может быть, слыхал — есть такой Нурмурат Нуралыев? Молодой, очень талантливый...
Но Хаиткулы уже не слушал его, бросил трубку на рычаг. Раньше, когда он слышал, что кто-то ревнует жену, весело смеялся над таким человеком: «Просто ты перестал ей верить. Недоверие — это болезнь, да к тому же, видно, заразная. Надо остерегаться тебя, чтобы не заразиться». Что же сам не уберегся?.. Он думал о Марал, но не так, как думал о ней еще утром, еще десять минут назад... Его чувство к ней колебалось сейчас то в одну, то в другую сторону — от любви к неприязни. Так канатоходец раскачивается из стороны в сторону, чтобы удержать равновесие, рискуя рухнуть вниз и разбиться.
В его профессионально натренированной памяти до мельчайших подробностей всплыла встреча в медицинском институте, проходившая накануне его отъезда. Ему казалось, что он сразу забыл ее, но нет — цепкая память услужливо возвращала все события того вечера, и перед Хаиткулы сейчас будто прокручивали кинопленку, на которой он мог детально разглядеть каждый кадр.
...Вот выступает Марал от лица студентов и педагогов института. Она возвращается на свое место рядом с Хаиткулы, а на трибуну поднимается композитор. Молодой. Хаиткулы тогда держал за руку Марал, поэтому прослушал его имя. Но врезалась в память его внешность. Тот, кто строил трибуну, наверное, рассчитывал на человека по крайней мере среднего роста, у этого же была видна только голова. Волос на голове, можно считать, нет. Безволосый, а пока говорил — все время проглаживал пятерней голову. Речь его он помнит слово в слово.
«...Инициатором сегодняшней встречи являетесь вы — студенты. Спасибо за приглашение, мы очень рады и признательны вам. Председатель нашего Союза может сейчас подтвердить, что подшил вашу заявку в дело и не забудет о ней при оценке работы Союза за год. Да, да, у нас тоже есть свой план (смех в зале), и мы ежегодно требуем от председателя отчет о проделанной работе.. (Смех.) Наша шефская работа всегда планируется. Слова выступавшей до меня девушки... как ее зовут? (Голос из зала: «Марал».) Марал... они мне очень пришлись по душе. Обычно на таких встречах сначала погладят по головке, потом вставят шпильки, потом снова гладят; Она же сразу заставила нас краснеть. Башлык-ага,— он обернулся к председателю Союза композиторов,— первый удар вы целиком должны принять на себя. Если за четыре года композиторы впервые в этих стенах, то премия за это принадлежит вам. (Смех.) Защищайтесь сами, башлык-ага. Второй удар мы разделим поровну. Ни вы, ни я не написали ни одной песни о людях в белых халатах. Об агрономе, хлопкоробе, о строителе канала песни написаны и пишутся, о любви — сколько угодно, потому что эта тема больше всего волнует молодежь. И не только молодежь; бывает, и стариков, которые не .хотят в этом уступать нам. (Смех.) Вы правы, Марал: мы вспоминаем вас только тогда, когда где-то кольнет. Болит голова—бежим в аптеку за цитрамоном, поднимется температура — звоним в поликлинику, при аппендиците набираем «03» и ждем хирурга... (Аплодисменты.) Мы, композиторы, очень часто думаем о вас (смех), почти каждый день (смех), но когда здоровехоньки, вас и в мыслях нет, и никому из нас в голову не придет написать о вас песню. (Смех, аплодисменты.)»
Все то время, пока он говорил, он не сводил глаз с Марал—это Хаиткулы хорошо помнил... А как он закончил свое выступление!
«...В четверг состоялось прослушивание моей новой оратории. Вещь одобрена. Теперь займусь анализом вашего сегодняшнего критического выступления...— Он посмотрел на Марал и сделал паузу.— Сделаю надлежащие выводы. (Смех.) Есть девиз: «Дали слово — выполним», буду следовать ему... (Смех, аплодисменты в зале.)»
Если бы это на самом деле была кинопленка, Хаиткулы не стал бы ее прокручивать, сжег бы — и все. Но воспоминания похожи не на кинофильм, а на злых собак,— чем быстрее от них убегаешь, :гем скорее они тебя догоняют.
Марал... Как вела себя тогда Марал? Как все студентки, во все глаза глазела на трибуну. И смеялась до слез. Забыла, что Хаиткулы сидит рядом. Один раз только повернулась — это он хорошо помнит — и улыбнулась ему...
А может быть, ему только сейчас так кажется, что она не смотрела на него и была увлечена выступлением композитора?
Внезапно вспыхнувшее пламя быстро опадает. Но зачем ей надо было сегодня встречаться с этим... который пишет песни о людях в белых халатах?! Огонь гаснет, но раскаленная зола долго не остывает...
Утром следующего дня из Керки приехал следователь районной прокуратуры Палта Ачилович Ачилов. Несмотря на пасмурный и холодный день, Хаиткулы, перекинув через плечо полотенце, делал зарядку на просторной веранде гостиницы. Здесь его и застал следователь. Они пожали друг ДРУГУ руки.
— Хаиткулы Мовлямбердыевич, я прочитал все бумаги, которые вы оставили для меня в Керки, всю старую документацию.— Ачилов не выпускал руки Хаиткулы из своей.— Читал и перечитывал. Видите, какие у меня красные глаза,— всего два часа спал. Но, прежде чем вникать в детали этого дела, я хочу кое-что прояснить всерьез. Ответьте мне, пожалуйста зачем вы приехали? Новое расследование потребует новых материалов или может ограничиться старыми — для того, чтобы подтвердить прежние результаты? Извините за мой откровенный вопрос... У меня будут и другие «почему», и другие вопросы.
Такого начала Хаиткулы никак не ждал, но откровенность следователя пришлась ему но душе.
— Знаете, Палта Ачилович, я не кончил делать зарядку, но своей привычке не могу изменить. Давайте сделаем хотя бы пробежку по двору. Соединим приятное с полезным. Разминка не помешает разговору.
— Что ж! Этих двух зайцев убить можно... Обождите, пойду переоденусь.
Палта Ачилович не заставил себя ждать. Вернулся в тренировочном костюме, облегавшем его упитанное тело. Делавший на веранде упражнения Хаиткулы перепрыгнул через барьер и очутился рядом со следователем.
— Вперед! — скомандовал Палта Ачилович, и они спортивным шагом двинулись по дорожкам сада.
— Отвечаю на ваш прямой вопрос...— Хаиткулы несколько сбавил шаг, чтобы следователь слышал его.— Десять лет назад было проведено следствие по заявлению родителей Бекджана. Конкретных результатов, как вы знаете, оно не дало, но загадку эту разгадать надо. Я и приехал сюда только ради этого. Скажу тоже откровенно: никаких новых материалов по этому делу у меня нет. Приходится начинать с нуля. Вы вчера познакомились со старыми материалами, прочитали объяснения очевидцев, но, скажу опять откровенно, лучше было бы их не читать: боюсь, начнете, как и я поначалу, строить самые невероятные версии, а это лам не поможет,— наоборот, затормозит работу... Я же на вас очень рассчитываю... Еще будут вопросы?
Теперь они шли медленно, бок о бок.
— Да-а-а... не знаю, соглашаться с вами или нет.... Во всяком случае, надеюсь, вы уже не пришли к тому выводу, 'что Бекджан обязательно умер насильственной смертью? Другие версии вас интересуют?
— Какие, например? — спросил Хаиткулы.
— Например, он мог покончить сам с собой. Парень был выпивши. Возможно, его здорово обидели, а натура у него впечатлительная... От таких ребят можно ждать всего. Река рядом...
— Нет! — Хаиткулы стал возражать с такой горячностью, словно у него были доказательства, отметающие версию Палты Ачиловича.— Нет! Нет! Если вы считаете, что Бекджан кончил жизнь самоубийством, то сразу вопрос: почему не нашли труп? Что скажете?
— Ты посмотри на него! — Палта Ачилович сложил руки на животе и стал играть пальцами.— Будто Не знаешь нашу Амударью! Какое течение! Ширина почти как у Волги, непостоянные берега... Труп могло отнести куда угодно, ищи потом... Если же он додумался привязать к себе камень
потяжелее, его моментально занесло илом. Потом труп разложился, рыбы доели, и точка! Протоколы осмотра берегов и русла реки читали? Надо отнестись к ним критически, всего предусмотреть на Амударье невозможно.
— Все это очень шатко...
— Завидую вашей уверенности, но, между прочим, любая версия строится на предположениях, а предположение и должно быть шатким. Да-да...
— Уверенности сейчас больше в ваших словах, чем в моих. Что же, значит, опять все бросить или полагаться на аппетит наших рыб?
- Я этого не говорю — бросить. Просто может быть и такое... А может быть и другое. Ответьте мне: почему бы Бекджану, пока мы здесь ломаем головы, в свое удовольствие не проводить время где-нибудь в укромном и теплом местечке? Что скажете на это? Сейчас немало сорванцов, которым не сидится дома, лишь бы сбежать куда глаза глядят...
— Эх, Палта Ачилович, уверен, вы и сами отбросите эту версию! Хорошо знаете, что Бекджан из приличной семьи. Он к тому же деревенский парень, а эти ребята поголовно привязаны к родному очагу. Многие из них кончили десятилетку, а в глаза не видели поезда.
— Здесь вы правы, возражать не стану. Этой версии не
будем держаться... Кстати, а время-то идет. Вернемся, а то
мы в таком виде... Люди увидят, начнут говорить...
Они повернули к гостинице, прибавив шаг. Хаиткулы спросил иронически:
— Кто и что будет говорить, Палта Ачилович? Следователь ответил уже в холле:
— Не понимаете, что ли? Найдется отставший от жизни дурак и пойдет болтать: Ачилов, ответственный работник прокуратуры, бегает в подштанниках с незнакомым человеком, вокруг гостиницы. В спортивном костюме ты здесь все равно что голый. Будут обсуждать на все лады, станешь посмешищем...
Услышав такое, Хаиткулы мог бы рассмеяться, но ему было не до смеха. Он и сам знал людей, которые на месте Палты Ачиловича рассуждали бы точно так. В командировках они всегда держатся преувеличенно солидно, лишний раз не посмеют пошутить или посмеяться. Вечно хмурые лица, насупленные брови. Они как будто не живут, а играют роль, как актеры. Оно так и было. Вернувшись в гостиницу, они смывали с себя этот грим, сбрасывали маски и превра-
щались в нормальных людей. Правда, оставаясь долго скованными, здесь они иногда теряли чувство меры и начинали дурачиться словно дети... Потом снова перемена: снова выходит из гостиницы «другой человек», чопорный, с папкой под мышкой. Чтобы тебя уважали, держись с официальным достоинством. Похоже, что должность, занимаемая ими, составляет всю ценность жизни... Были такие и среди инспекторов милиции. Хаиткулы как-то попробовал объяснить одному из коллег, что такой стиль жизни лишь выдает неуверенность в себе, что, зажимая себя, человек сковывает творческие импульсы, лишает себя настоящей активности и вообще недооценивает своих возможностей. К сожалению, он тогда напоролся на полное непонимание, даже на неприязнь. Ему было заявлено: «Умник Хаиткулы! Не учите жить и лучше не давайте хода вашей философии; когда все лягут спать, запишите свои красивые слова золотым пером на самой лучшей бумаге, а потом спрячьте их в служебный сейф, а еще лучше — на дно бабушкиного сундука! Может быть, сие пригодится вашим внукам!» После такой отповеди Хаиткулы зарекся давать советы, равносильные вмешательству в святая святых другой жизни. Пожалуй, с тех пор он и начал больше обращать внимания на свои поступки, исповедовать то, что он провозглашал перед Аннамамедом: «Сначала исправь себя». Аннамамеда это раздражало, между ними происходили яростные стычки, доходившие почти что до разрыва отношений. И все же прямота Аннамамеда, нетерпимость к недостаткам, нелицеприятность незаметно сделали свое благое дело. Хаиткулы нашел среднюю линию жизненного поведения: он никого не. поучал, но и не пренебрегал людьми, уважал их достоинство. После того не изгладившегося из памяти и души разговора с Ходжой Назаровичем он мог бы сказать, что больше не будет идеализировать людей, но опуститься до того, чтобы порочить других, даже, самых неприятных людей, нет, этого не мог. Короче говоря, он в последнее время стал еще лучше разбираться в себе.
Они стали переодеваться, перед тем как идти в столовую. Палта Ачилович попросил подождать, пока он побреется. Хаиткулы,. как. бы размышляя вслух, обратился к нему:
— Сейчас вроде бы нет разницы в одежде у городских и деревенских девушек. Носят одно и то же. Помните, было время, когда село подражало городу?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21