но не нашел ничего заслуживающего внимания уголовного розыска ни в показаниях учителя Шукурова, ни в записи рассказа Гуйч Эйе. Включили магнитофон.
Записанная на пленку беседа показалась Хаиткулы интересней протоколов. Особенно заинтересовал его перекрестный разговор, возникший после того, как Палта Ачилович спросил: «Бекджан и раньше употреблял спиртное?»
«А б р а й Ш у к у р о в. Нет, я никогда не видел. Даже на выпускном вечере не могли заставить его выпить фужер шампанского.
Гуйч Эйе. Хавва, никогда в жизни не слыхал, чтобы Бекджан напился или с кем-то выпивал даже по-дружески... Но в этот вечер он был выпивши, и выпивши крепко.
Ачилов. Вы вдвоем вышли из дома учителя?
Гуйч Эйе. Вдвоем.
Ачилов. Если вы шли вдвоем, вы должны были разговаривать. О чем был. разговор?
Гуйч Эйе. Хавва, да нет же, ни о чем мы не говорили... Вот х>н до сих пор у меня в глазах: идет, голову опустил, совсем сутулым стал. Точно помню: был он чем-то подавлен; есть люди, которые в. беде замыкаются в себе, и все. тут! Ни за что их не заставишь говорить. Так им легче перенести горе. А какое у него было горе? Кто знает? Хотел
у него спросить, почему он такой грустный, точно помню... но шайтан не дал спросить. Так и шли молчком. Потом Довлетгельды-фельдшер и Худайберды-шопур меня заняли беседой...
Ачилов. Вы раньше, когда следствие началось, о том, в каком состоянии был Бекджан, сами ничего не говорили или вас об этом не .спрашивали?
Г у й ч Э й е. Хавва, если спрашивают — отвечаю, если не спрашивают — молчу. Человек в детстве учится говорить, а в старости — молчать... Вы меня поняли?
А ч и л о в. Прекрасно понял... Прошло десять лет с тех пор, как пропал Бекджан, Неужели вы. за это время не слыхали никаких разговоров?.. Ну, слухов о том, куда он девался? На базаре, в чайхане, в других местах?.. Не бойтесь, я не спрашиваю, от кого слыхали, нас интересуют сами слухи.
Г у й ч Э й е. Судачили об аресте Довлетгельды, потом о его освобождении. Других слухов не помню...»
Хаиткулы, прослушав запись, занес в блокнот несколько слов: «...был он чем-то подавлен» и... «есть люди, которые в беде замыкаются в себе»; потом попросил у Палты Ачи-ловича протоколы допроса родителей Бекджана. Выяснилось, что допросить, их не удалось.
— Веллек-ага вошел... и что бы, ты думаешь, он мне сказал? — Палта Ачилович развел руками; на лице у него было написано недоумение. Хаиткулы показалось, что он хотел скрыть смущение оттого, что не мог допросить стариков.— Он сказал: «Зачем бередить нашу рану? Сколько времени искали, и что? Нашла? Не нашли. Оставьте нас в покое, мы же не в обиде на вас. Все равно не воскресить покойника. Мы уже никого не виним. Так, наверное, должно быть: бог дал сына, бог взял, бог и накажет преступника». Какая философия, Хаиткулы Мовлямбердыевич! Я его вызвал на завтра.
— Что же... Надо поставить себя на место стариков, тогда, возможно, их удастся понять... Но надо выяснить, почему Бекджан был подавлен, почему он, непьющий, вдруг напился. Может, здесь и зарыта собака... Выяснить же это мы сможем... только у родителей. Я хочу сегодня же поговорить с его матерью. Не возражаете, Палта Ачилович?
Они вышли из гостиницы и все трое сели на единственный имевшийся в их распоряжении транспорт — мотоцикл с коляской Пиримкулы Абдуллаева. — Зря вы отослали назад машину, Хаиткулы Мовлям-
бердыевич, в милиции достаточно средств передвижения... Мы, такие солидные люди, должны ездить в этой колымаге...— Проворчав это, Палта Ачилович поудобней расположился в коляске и натянул до самого подбородка защитный чехол.
Хаиткулы устроился на заднем сиденье позади участкового.
— И на том скажите спасибо, Палта Ачилович! Резким движением ноги капитан завел мотор. Прежде
чем сесть за руль, он снял фуражку с гербом, спрятал ее в багажник, надел шлем. Головной убор, придуманный для безопасности мотоциклистов, многим из них придавал бравый вид, некоторых же портил до неузнаваемости. Палта Ачилович посмотрел на Абдуллаева и от души рассмеялся..
— Теперь вам надо надеть на грудь доспехи и дать в руки меч. Я думаю, не один римский гладиатор перевернулся бы в гробу, если б увидел вас...
Капитан в долгу решил не оставаться:
— Ладно, смейтесь, но я в первый и последний раз разрешаю вам ехать без шлемов. Пусть сегодня это будет нарушением, но в следующий раз вы наденете сами такой же римский шлем. Это я серьезно говорю.— Он изо всех сил выжал газ.
Хаиткулы улыбнулся за его спиной.
...Мотоцикл остановился у местного детского сада, двор которого был окружен стеной. Участковый показал пальцем на ворота:
— Идите туда, откройте калитку и прямо по двору... в-о-о-н в. том доме под шифером и найдете мать Бекджана... Или с вами пойти?
— Нет, спасибо! Пойду один. А вы отвезите Палту Ачи-ловича к другим свидетелям.
Во дворе Хаиткулы .никого не встретил. Перед самой дверью попробовал привести себя в порядок: отряхнул брюки, разгладил ладонью складки на плаще и пригладил волосы. А что было делать с ботинками? Под слоем пыли на них нельзя было увидеть, какого они вообще цвета. Хаиткулы обмахнул их пучком сухих листьев, подвернувшихся под руку.
Он постучал. Открыла девушка в белом халате. Хаиткулы спросил Хаджат Веллекову. Девушка окинула взглядом молодого человека с ног до головы, не поняла, откуда он: одет, как и местные парии, но сам вроде бы не местный. Открыла дверь, ведущую в коридор, и крикнула звонко:
— Тетя Хаджат, вас спрашивает оглан, вы-хо-ди-те!
В другой раз слово «оглан» обидело бы Хаиткулы, но сейчас, в устах этой девушки, оно показалось даже приятным. Он не заметил, откуда появилась мать Бекджана и Марал,— она вдруг выросла перед ним в таком же, как у этой девушки, белом халате, увидела его и, схватившись за сердце, привалилась к дверному косяку.
Девушка, которую конечно же заинтересовало неожиданное появление молодого симпатичного человека, не отходила от Хаджат Веллековой. Увидев, как та побледнела, бросила удивленный взгляд на смутившегося Хаиткулы и быстро зачерпнула воды из ведра.
Хаджат-дайза сделала глоток и, овладев собой, спокойно посмотрела на гостя. Хаиткулы, после рассказа Палты Ачиловича о коротком разговоре с отцом Бекджана, не думал, что его приход произведет такое впечатление на мать. Или Марал уже сообщила ей о нем, о том, что он может оказаться здесь? Нет, едва ли... Впервые в жизни Хаиткулы захотелось курить. Наверное, когда куришь, чувствуешь себя уверенней. Ядовитый дым, очевидно, застит глаза, и они не видят, а голова не думает о том, что происходит. Он пришел сюда по делу, пришел с определенной целью и вдруг почему-то почувствовал себя виноватым перед этой женщиной. В чем была его вина, он не знал, но седая прядь, выбившаяся из-под платка, то состояние, в котором он видел женщину, заставили его неуверенно сказать:
— Хаджат-дайза, простите меня...
Он больше ничего не мог выговорить; она же, сделав усилие, сказала:
— Что вы, это я... я поставила вас в неловкое положение. Как только Джемал позвала меня: «Спрашивает оглан», я так и кинулась... к вам... Ах, чашку уронила, разбила... Извините. Она сказала, а мне, когда я вас увидела, показалось — кто-то позвал меня: «Мама». Чуть сердце не выскочило. Мои глаза всегда его ждут... Кажется, вот-вот услышу его шаги.
Хаиткулы нашел силы сказать, кто он и с какой целью пришел. Джемал, слышавшая их разговор, пригласила его в одну из комнат детского сада. Поставила перед ними пиалы и чайник, а сама вышла.
Хаиткулы налил чай в пиалы.
- Вы знаете, моя мать тоже ждет и не теряет надежды. Чтобы сгладить неловкость, он стал рассказывать о себе: ведь когда открываешься другому, то и у собеседника становится легче на душе.- Да, да, она де теряет надежды, хотя прошло очень много лет и месяцев... Когда началась воина, мой отец, как многие туркмены, сел в теплушку и поехал на фронт бить врага. В сорок третьем его ранили, и он вернулся домой. Меня-то еще не было на свете. Мать говорит, что он дома был долго, больше года. Поправился и опять уехал на фронт. Он очень хотел, чтобы у него родился сын. После отъезда, неделя только прошла, родился я. Мать до сих пор страдает, что он не видел, меня... Потом пришла похоронка. Если б он пропал без вести, а то ясно и понятно сказано: погиб смертью храбрых, защищая нашу Родину. И все равно она ждет.
Хаджат-дайза, слушая, качала головой, вздыхала: «Вах,вах!» Хаиткулы протянул ей пиалу.
- Через пару лет после окончания воины аксакалы, родичи отца, собрались у нас и сказали матери: «Если один умер, то от этого не должен умереть другой. Ты молода мы не можем лишать тебя семейных радостей, хоть мы и близкие люди твоему сыну. Выходи замуж будь себе хозяйкой. Никто из нас возражать не станет». Мать же им ответила: «Если мы стали вам в тягость или считаете, что я запятнала ваше имя, так и скажите. Или мой муж не ваш родственник был?» Помню, как горько она тогда заплакала. И сейчас, если ей говорят: «Не обманывай сама себя»,-твердит только одно: «Не знаете разве, что вернулся сын такого-то, а они тоже получили похоронку»... Так и не согласилась устроить поминки по отцу.
— Это правда, когда человек, своими глазами не увидит несчастья, он в него долго не верит. Годовые поминки мы тоже отметили только через три года. Тогда уж мои старик не дал мне перечить. Сказал: «Теперь, старуха, нам не на что надеяться...» Да, теперь-то и мне ясно, что мои Бекджан не придет. Я, как ваша мама, обманываю себя. А душа-то не верит; как услышу молодой голос, сразу оборачиваюсь... -Ее глаза опять наполнились слезами.
Хаджат-дайза сохранила следы былой красоты, несмотря на то что волосы у нее поседели, а вокруг глаза образовалась сеточка морщин. Глядя на нее, Хаиткулы понял, что Марал унаследовала от матери многие ее внешние качества: и высокий рост, и большие глаза, умевшие смотреть с нежностью,
и губы, пухлые, и точеный овал лица. Когда-то и она была красавицей, какой была сейчас Марал. Глядя на Хаджат-дайзу, Хаиткулы мог представить, какой Марал будет лет через тридцать... Так иногда отцы говорят своим сыновьям, показывая им на красивую односельчанку: «Посмотри на мать и женись на ее дочери...»
Хаджат-дайза совсем успокоилась: молодой человек, который пришел к ним поговорить о сыне, вел себя с ней как старый знакомый. А утром-то переволновалась... Было еще рано, когда к дому подъехал на мотоцикле Пиримкулы-ага: «Приехал следователь из Ашхабада, одевайтесь». И увез их. Она волновалась всю дорогу, а когда Веллек-ага вышел из комнаты после разговора со следователем, сердце у нее так и заколотилось. Веллек-ага, сердито покусывая свой ус, выйдя оттуда, сказал ей и Лай-мирабу, их соседу, что ему велели прийти еще раз завтра. Она так и не узнала, о чем муж говорил со следователем. Возвращались с Най-мирабом, при нем она постеснялась спросить, так и разошлись каждый на свою работу. А сейчас она ждала с нетерпением, что ей скажет ашхабадский инспектор...
А Хаиткулы был уверен, что Хаджат-дайза заодно с мужем и пытаться что-нибудь.узнать у нее будет пустым делом. Поэтому, прежде чем задавать вопросы, он решил поговорить с ней о словах, сказанных Веллек-агой следователю.
— Мы хорошо понимаем состояние яшулы. Он вправе предъявлять нам претензии, но он не должен смотреть на дело с таким пессимизмом. «Пусть бог накажет преступника...» — так он сказал. Нелепые слова. Я ему ещё скажу об этом. Преступника накажет не бог, а наш советский закон. Возмездие неотвратимо для того, кто его переступил... Да, преступника сразу не. нашли. Ваш муж с недоверием отнесся к нам, и он по-своему прав, дайза. Но вы оба прожили большую жизнь, вы сами должны понимать, как иногда не просто бывает решить какую-нибудь житейскую задачу. Сколько иногда времени надо, чтобы в чем-то разобраться и принять правильное решение. В этом случае все происходит так же — дело очень трудное, но поиск вашего сына продолжается, дело не прекращено. Иногда мы вас просто не ставим в известность о некоторых своих действиях, но ведь такой порядок...
Хаиткулы чувствовал себя все уверенней и хотел уже перейти к вопросам, но, увидев, что мать Бекджана не отрываясь смотрит в сторону, на белую штору окна, замолчал. Хаджат-дайза сразу же заговорила:
— Если вы все время ищете его, неужели до сих пор не нашелся никто, кто бы его видел или слышал о нем?! Я вам откровенно скажу, что мы до сих пор ничего не понимаем. У нас никогда кровного врага не было — в роду нашем не было,— ведь можно было бы подумать, что его могли убить из-за этого. Просто недругов не было — отец всю жизнь провел в песках, а я вот здесь. Никому он зла не делал. Малышом в курицу камня не кинул... Что-то не пойму я ничего. Никого, он не трогал, обиженных не могло быть. Скромный, справедливый и не завистливый. Это и понятно: он же очень был способный, а такие никогда зла не держат. Кому он стал поперек дороги? Кому нужна была его смерть? — Сказав это, Хаджат-дайза глубоко вздохнула, покачала головой.
— Чтобы это узнать, мы и должны решить все эти-воп-росы. С тех пор прошло много времени, усложнилась наша задача. Чтобы найти истину, надо восстановить все события того времени, а мы приехали именно для того, чтобы отыскать
истину...
Если бы кто-нибудь услыхал эту беседу со стороны, то удивился бы красноречию Хаиткулы и мог бы счесть его слова высокопарными, но он-то, Хаиткулы, знал, что все сказанное им сейчас выливается из самого сердца, а только сердечное отношение может заставить мать Бекджана вспомнить то, что было до рокового мартовского дня.
Он продолжал:
— Поверьте мне, мы приехали сюда, чтобы распутать те узлы, которые остаются еще не распутанными. Вы спрашиваете: неужели никто не нашелся до сих пор, кто бы. видел его или слышал о нем? Отвечу: шакал, чтобы своровать курицу, знает для этого только один ночной час и сам попадается на этом. Люди, имеющие дурное намерение, прежде чем привести его в исполнение, долго обдумывают, как выйти сухими из воды, все взвешивают и проверяют. Когда они убеждены, что спрятали все концы в воду,, тогда и совершают преступление.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21