Но мысль о безнаказанности и подводит их, рано или поздно они выдают себя...— Хаиткулы понимал, что своими словами он гасит последнюю надежду матери увидеть сына живым, но он уже знал, что настало время, когда самая горькая правда нужнее любой сладкой лжи.— Не чтобы утешить вас, я пришел сюда, а в надежде, что вы нам поможете. Мы приехали с определенными целями, все это знают, поэтому и вам говорю правду. Если сделал вам больно, очень прошу простить...
Хаджат Веллекова как будто поняла намерение Хаиткулы — узнать у нее вещи вполне конкретные. Она подтвердила впечатление Гуйч-аги от состояния Бекджана в день, предшествовавший его исчезновению. Да, он был вялым, неразговорчивым... И не только в тот день, но и за несколько дней перед вечеринкой у учителя. За сколько дней? Она не могла этого вспомнить и не знала причины.
Как ни бился Хаиткулы, ничего определенного об этом Хаджат-дайза не могла сообщить.
— Вы сохранили вещи Бекджана? — у Хаиткулы появилась еще одна надежда.
— Нет, мы все сожгли... Нельзя же каждый день смотреть на них. Они так бередили нам душу...
— Я знаю, что следователь десять лет назад осматривал вещи Бекджана. Их все вернули вам?
— Все. Брали с собой на три дня альбом с фотографиями, потом тоже вернули.
Хаиткулы стал собираться уходить. Тетушка Хаджат спросила:
— Мне прийти завтра?
— Нет. Если понадобитесь, я вас найду. Яшулы вызван, пусть придет. До свидания...
Пока Хаиткулы беседовал с матерью Бекджана, Палта Ачилович успел объездить и тех, кто был на вечеринке вместе с Бекджаном, и некоторых учителей, знавших Бекджана долгие годы, с первого по десятый класс. Сведения, которые он привез, в основном повторяли уже известное. Бек-джан учился хорошо, был старательным учеником. Так легко все усваивал, что по сравнению с другими ему, казалось, в классе и делать нечего. Даже ставился вопрос о его переводе из восьмого класса сразу в десятый. Но директор школы, знал, что то, что утверждает педсовет, не обязательно утвердит рано, послать предложение о переводе не решился. Бекджан кончил десять классов и решил до армии поработать в родном колхозе... Что еще можно сказать о нем? Был очень стеснительным. Учителя вспоминали: когда ему ставили пятерку, он краснел до ушей. Вспоминали об этом охотно и с радостью. — не много они встречали на своем веку таких учеников. В истории школы был особо примечательный случай: он, зная, что ему будут вручать серебряную медаль, — это происходило в клубе, — не пришел туда, а появился тогда, когда торжественная часть кончилась... Была ли у него девушка, никто не знал...
— Остальных, если надо будет, допросим ро этому списку.— Палта Ачилович положил перед Хаиткулы официальную бумагу, подписанную директором школы, в которой содержался список с фамилиями двадцати двух одноклассников Бекджана. Против фамилии тех, кто был опрощен, Палта Ачилович поставил галочки.
Хаиткулы пробежал список глазами, положил его в панку. Наступил вечер, еще один рабочий день его командировки подошел к концу.
Все следующие дни Хаиткулы посвятил встречам с бывшими товарищами Бекджана по классу. Когда-то школьники, теперь они стали взрослыми людьми. Все они обзавелись семьями, парни стали отцами, девушки — матерями. Некоторые остались в колхозе, часть переехала в районный центр, каждый трудился, каждый жил своей жизнью.
Инспектора из Министерства внутренних дел в разных домах встречали по-разному: кто радушно, кто настороженно. Вообще-то мужчины были откровенней женщин, рассказывали обо всем, что спрашивал у них Хаиткулы. Молодые жены были замкнуты, то ли боясь ревности мужей, то ли по другим соображениям. Разговорить их — легче пройти с кетменем1 большое поле.
Несмотря на то что новых сведений Хаиткулы собрал мало,— а зачастую результаты его опросов состояли из многочисленных «не знаю», «не помню» и тому подобных слов, — он не опускал рук. Наоборот, с еще большей энергией искал этих встреч, с еще большим рвением вел беседы с разными людьми. Крупица за крупицей он восстанавливал небольшой и не богатый событиями жизненный путь Бекджана. Перед ним вставал образ привлекательного одаренного юноши.
Когда Хаиткулы загорался какой-нибудь идеей, то забывал обо всем на свете. Становился одержимым. Вот и сейчас бывали дни, когда он не успевал поесть или довольствовался куском чурека и пиалой чая и не чувствовал усталости. Бывало, что его увозили на попутной машине за много верст от гостиницы, а возвращался пешком в непогоду, по бездорожью. Или же, наоборот, чуть свет вставал и шел пешком туда, куда требовалось; и хорошо, если обратно его подхватывала попутка или мотоцикл Пиримкулы-аги.
У Палты Ачиловича был совсем другой стиль. работы. Он никуда не торопился. Как и Хаиткулы, он вставал очень рано, вместе с ним делал, зарядку, а то и совершал пробежку по веранде или — в зависимости от погоды — по дворику, потом шел завтракать в столовую. (Хаиткулы к этому времени уже уходил.) Хорошо подкрепившись, возвращался в гостиницу, брал черную папку с бумагами и отправлялся туда, где работала бригада, в которой десять лет назад Бекджан был табельщиком.
Вот он приходит на полевой стан. Ему стелют на топчане кошму или ковер, приносят чайник чая и пиалу. Потом Палта Ачилович начинает по одному вызывать тех, кого надо было допросить. Список работавших в. свое время вместе с Бекджаном .по его просьбе был составлен бригадиром. Свидетель должен был сидеть на стуле на расстоянии полутора метров от Палты Ачиловича, и каждого, перед тем как начать беседу, он предупреждал:
— Пожалуйста, можете делать что хотите, но только спрашивайте у меня разрешения. Если нужно положить нас под язык, прежде спросите у меня...
В таком духе он начинал, а продолжал как по писаному: не только интересовался служебным и семейным положением свидетеля, но и всем, что касалось его близких родственников,— как зовут, где живут, кем работают. Он сидел на топчане и, сложив руки на животе, крутил свои толстые пальцы, пытливо глядя в глаза собеседнику после каждого вопроса,— так кулинарки, бросив в разлитое по сковородке масло горсть муки, замирают и смотрят во все глаза, достаточно ли оно разогрелось. То и дело напоминал:
— Должен предупредить о том, что за дачу ложных показаний вы можете быть привлечены по статье... Говорите только правду. От вас требуется только то, что вы слышали или видели, ничего другого. Если слышали что-нибудь о Бекджане, то от кого, где, в какое время, кто был рядом?
Предупреждая, что за ложные показания допрашиваемый несет ответственность, он иногда тыкал пальцем в толстую книгу, лежавшую на ковре, брал, ее в руки, открыв заложенную страницу, и зачитывал вслух статью. Любил задавать один и тот же вопрос. Если кто-нибудь возражал или обижался на это, он умел найти такие слова, которые на время успокаивали допрашиваемого.
Последним звеном во всей этой процедуре была подпись под протоколом. Подписавшему Палта Ачилович иногда говорил:
— То, о чем здесь говорилось, должно остаться здесь же, а то, знаете, можно очутиться там, где нет чурека, а хлеб строго нормирован.
Что особенно бросалось в глаза тем, кто имел дело с Палтой Ачиловичем,— это аккуратность, с какой он вел все дела. Он старался документально подкрепить любой факт,— видно, ему не хотелось, чтобы к нему могли придраться, обвинив в небрежности. Он сам говорил, что предпочитает бумагу с подписью любым, самым весомым словам.
Однажды вечером, когда Хаиткулы вернулся раньше, чем обычно, Палта Ачилович завел с ним такой разговор:
— Да-а-а... Хаиткулы Мовлямбердыевич, дам вам один дружеский совет: вы верите людям на слово, я не против этого, но все же вы недооцениваете значение документа. В деле надо документировать всё. Вот вы беседуете с ним, а он — болтун, как говорится, настоящий флюгер, куда вы подуете, туда он будет показывать. А чуть мерещится, что он вас не так понял, сразу же откажется от своих слов. Хуже нет человека, который отказывается от своих показаний. Не его жалко, а то, что он путает следствие... Да-а-а, Хаиткулы Мовлямбердыевич, вы еще молодой, вас, видно, не подводили такие типы. А мне один раз таким манером поставили подножку. Споткнулся и на всю жизнь зарубил себе на носу: выслушивай, верь любым словам, но документируй их. Изволь, кроме того, за каждое слово расписаться. Вот и вы — будьте осторожны!
Хаиткулы отмахнулся:
— Если человек захочет отказаться от своих показаний, хоть тысячу раз пиши — не поможет.
— Пусть попробует отказаться от того, что подписал собственноручно...
— А почему бы и нет! — Хаиткулы поддразнивал Палту Ачиловича, но тот как будто не замечал озорных ноток в голосе коллеги.
— Если откажется, значит, вводил следствие в заблуждение...
— А может быть, вы его припугнули... Да и термин какой-то искусственный — «собственноручно».
— Да, да, термин, термин! — Палта Ачилович вскочил, стал надевать пиджак. — Столовая сейчас закрывается, а то бы я прочитал лекцию некоторым зеленым юристам, показал
им, как надо относиться к терминологии, как надо ею пользоваться. Доказал бы вам, что без нее вы ни на шаг не сдвинетесь с места.
Хаиткулы продолжал говорить на ходу:
— Свидетели, Палта Ачилович,— это прежде всего люди. Как часто бывает, что от застенчивости или от чего-то еще, но без злого умысла, они умолчат о чем-то. Вы сами знаете, это чаще всего бывает на первом допросе. Многие теряются и путают события, даты, лица... Только от растерянности, подчеркну это. Что же нам-то делать? Только одно: искать истину. Говорят нам правду или нет — искать ее. Потому-то наша работа и называется — следствие, то есть исследование. Кроме того, вот мы говорим о. свидетелях, но разве нам нужны свидетели «вообще», разве мы с вами сразу не отличаем одного свидетеля от другого? Этот вот определенно представляет для следствия интерес, а тот — почти никакого... Значит, нужно документировать показания одного и другого? Едва ли. Так мы никогда не придем к истине, если превратим следствие в документальный репортаж. Никогда или очень не скоро,.. Боюсь, для того чтобы перевезти в кер-кинский архив все бумаги, исписанные вами, потребуется контейнер. Не обижайтесь на мои слова, но, право же, вы тратите многовато времени на ваши «собственноручно» подписанные бумаги. А главное, какой результат? Никакого — и у вас, и у меня будто птицы склевали урожай, соломы много, а зерна мало, хоть по ветру пускай все бумаги...
Палта Ачилович уже не мог понять, шутит Хаиткулы или говорит всерьез, на ходу прикурил, сказал строго:
— Урожай собран, Хаиткулы Мовлямбердыевич. Во время уборочной всегда больше соломы, чем зерна. Скоро будем молотить, земляк. Вы сами были настроены таким образом, что это дело не легкое и затяжное. Те, что поручили его нам, тоже это хорошо понимали. Какие-то новые довольно мрачные нотки появились у вас... Да-а-а, куда девался ваш оптимизм? Где ваша воля? Упорство? Что-то я вас перестаю узнавать!
Хаиткулы остановился и, легонько хлопнув Палту Ачи-ловича по спине, рассмеялся:
— Вот вы какой наблюдательный! Ничего от вас не скрыть. Да, к вечеру настроение, бывает, портится. Без вас я бы просто скис...
Палта Ачилович подтолкнул его к столовой:
— Хороший ужин всегда поднимает настроение. Идемте, а то закрывают.
К концу первой недели пребывания в колхозе следователь и инспектор подвели итоги.Палта Ачилович набрал целую папку показаний членов первой бригады. Все показания, в общем, свидетельствовали об одном: никаких чрезвычайных происшествий с Бекджа-ном здесь не случалось, его знали только с хорошей стороны.
Хаиткулы, побеседовавший со всеми учителями и сверстниками Бекджана, убедился окончательно, что врагов в школе у него не было.
Они сидели в гостинице, еще и еще раз проверяя факты, которыми располагали.
— Хаиткулы Мовлямбердыевич, мы не приняли во внимание возможность конфликта между отцом и сыном. Бывают же у родных серьезные стычки. Мы почему-то не подумали об этом... Да-а-а... головы на :все не хватает.— Палта Ачилович сосредоточенно потер лоб.
— Извините, Палта Ачилович, я вам не сказал, что этот вариант я проверил. Во-первых, Бекджан, ценивший дружбу других людей, особенно ценил ее со стороны родителей. Он их любил и уважал, это точно. Веллек-ага — старый чабан, честный, трудолюбивый. В других он тоже прежде всего ценил эти качества, а они были у Бекджана. Значит, сын не вызывал у отца плохих чувств. Это — во-вторых. Свидетельства матери — в-третьих. В начале февраля отец видел сына в последний раз. Это было перед началом окотной кампании, когда он ненадолго приезжал домой. Мать говорит, что у них были прекрасные отношения, он тогда не отходил от сына, яе мог нарадоваться на него, как будто что-то предчувствовал. Вернулся же в тот день, когда сына уже не было дома. Бекджан ушел, и все... Вечеринка у учителя... .
— Значит, тупик? — Палта Ачилович снял очки, протер глаза.
— Нет, не тупик. Ясно, по крайней мере, что случайности не могли в этом деле сыграть решающей роли. Мы отсекли их. Я убежден, между преступлением и подавленным состоянием Бекджана существует прямая связь. Видимо, ему нанесли какую-то душевную рану,— а он был человеком уравновешенным, с нормальной психикой. Резких перемен настроения у него не наблюдали... Кроме того, мы не всех еще опросили...
Как бы откликаясь на его слова, раздался телефонный звонок. Сообщали из правления колхоза: только что вернулся из поездки в пустыню Худайберды Ялкабов.
Было ли что-нибудь такое в характеристике Ялкабова, что одинаково заинтересовало бы всех, кто сейчас занимался этим делом? Нет. Палту Ачиловича он интересовал прежде всего потому, что учился вместе с Бекджаном. Пиримкулы-ага считал странным, что Худайберды в его летах еще неженат (это отчасти интересовало и следователя). Хаиткулы же если на чем-то заострил свое внимание, то только на слове «вспыльчивый».
Пиримкулы-яга приехал в гостиницу через полчаса после звонка из правления колхоза, подтвердил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21