— На лице начальника милиции не только не было заметно одобрения, — наоборот, он сделал недовольную гримасу.
— По пути захватил.— Пиримкулы-ага понял, что допустил оплошность.
Тогда-то ему и сделали устный выговор, который он запомнил надолго.
— Нехорошо поступили, товарищ капитан. Мягкосердечие на службе только мешает, потому что превращается в мягкотелость. А дальше что может быть? Начнете нарушать устав... Смотрите, чтобы в дальнейшем такое не повторялось. Мягким будьте дома, а здесь не дом, а работа.
Капитан тогда ни слова не сказал начальнику отделения, чувствуя, что тот, в общем, прав. Но говорит же пословица: «Горбатого могила исправит». Пиримкулы Абдуллаев ничего не мог поделать со своей натурой, да и, признаться, он не очень' старался ее изменить — слишком большую прожил жизнь, менять привычки вроде бы уже ни к чему.
...В доме Довхановых его постигла первая неудача. Когда ему сказали, что Довлетгельды уже неделю лежит в больнице, этим известием его словно обухом стукнули по голове. Целую неделю не знать о таком событии! Может быть, он еще что-нибудь прозевал из того, что произошло в ауле?! Как это называется? Потеря бдительности...
Капитан немедля поехал в Халач. По дороге заглянул в магазин, купил для больного сладостей. Оказалось, что ровно неделю назад у Довлетгельды случился тяжелый приступ аппендицита. Прошло семь дней после операции, но Довлетгельды еще не поднимался с постели. Его нельзя было узнать — кожа на лице обтягивала выпиравшие -скулы. Он лежал на спине и смотрел в потолок. Пиримкулы-ага, не присаживаясь, спросил его о здоровье, положил на тумбоч-
ку кулек и, не простившись, на цыпочках вышел из палаты.Капитан вернулся в гостиницу и тут только почувствовал, как он устал, а болтавшийся на животе ремень свидетельствовал, что с утра у него во рту не было и маковой росинки. Но он не пошел в столовую. Пиримкулы-ага обладал странным свойством: не любил и не мог есть без других, одному буквально кусок в горло не лез, ел только в компании. Поэтому, передохнув минутку, он решил отправиться на дальнейшие розыски.
У старика администратора он выяснил, кто из почтальонов принес адресованное Хаиткулы письмо. Старик поведал, кто это был, и упросил Пиримкулы-агу выпить с ним чаю. Это немного подкрепило его.
В сельской местности обычно ужинают поздно, поэтому в том доме, где жил почтальон, несмотря на поздний час, только-только расстелили дастархан... Но капитан и здесь не задержался, потому что почтальон ему ничем не помог.
Куда ехать теперь?В правление колхоза! В одну минуту Пиримкулы-ага оказался там. Тот, кто ему был лужен больше всего, к счастью, еще не ушел домой. Главный бухгалтер...
У него была бритая длинная, как дыня, голова, на курносом носу очки. Кивнув капитану, одной рукой придвинул в его сторону горячий чайник, накрытый полотенцем, другой продолжал двигать костяшки на счетах.
Капитан сел поближе к. столу, налил чаю. Он старался не мешать бухгалтеру... А тот, переписав что-то в ведомость, посмотрел наконец на гостя. Морщины на его широком, совсем белом лбу разгладились.
— Спрашивайте, атдаш.
— Нет, атдаш, я вас сначала послушаю.— Пиримкулы-ага умел соблюдать этикет.
— Вы старше меня на два дня, поэтому я помолчу. Капитан вежливо справился о его житье-бытье, о родне,о детях, потом о том же самом его расспросил главбух. Капитан поинтересовался, как проходит посевная. Бороздки опять побежали по широкому лбу его собеседника.
— Зима была очень снежной, сами знаете, атдаш. Поздно начали сев, еще и половины не засеяли, но стараемся изо всех сил. Из района без конца звонят, приезжает то один, то другой... По району у нас пока средние показатели. Вся
надежда на погоду. Похоже, устанавливается. Тогда все пойдет другим темпом. Нагоним.
Капитан достал из внутреннего кармана анонимную записку, положил ее перед бухгалтером.
— А теперь, если ты настоящий мой атдаш, помоги... Кто мог это написать? У тебя полно всяких писем и заявлений, ты их читаешь... может, узнаешь, кто писал...
Бухгалтер пробежал глазами записку. — Кого подозреваете?
Пиримкулы-ага назвал всех, кто был связан с этим делом. Бухгалтер вздохнул, записал фамилии, потом откинулся на спинку стула:
— Приходите-ка завтра пораньше, атдаш.
Капитан изменился в лице; бухгалтер, видно, заметил это и спросил уже другим тоном, сочувственно:
— Срочно надо?
— Если бы не срочно, какой мог быть разговор... Бухгалтер стал доставать из шкафа толстые папки, клал их на стол. Капитан перелистывал сложенные в них бумаги и, если встречал листок, подписанный знакомой фамилией, внимательно вглядывался в почерк. Бухгалтер помогал ему, просматривая документы подряд. Время от времени он лизал палец, чтобы легче было листать, клал злополучное письмо на тот документ, который казался ему подозрительным, сравнивал, показывал участковому:
— А ну-ка посмотрите, атдаш! Он?.. Вы, как ни крути, специалист...
Большим специалистом не надо было быть, чтобы установить автора записки. Одна-единственная фраза в ней была написана одинаково крупными и правильными буквами, без ошибок. Хаиткулы был убежден, что записку написал вполне грамотный человек, написал ее такими большими буквами только для того, чтобы нельзя было определить его руку.
Пиримкулы-ага согласился с мнением ашхабадского инспектора, зато категорически отверг предположение Палты Ачиловича, который настаивал, что записку мог написать только школьник. «Он еще не забыл уроки чистописания, смотрите, какие ровненькие буквы... Взрослый человек никогда так не напишет. Посади нас за парту и заставь писать диктант. Хорошо, если тройку получим, а про чистописание я уж и не говорю...» Это сказал Палта Ачилович, сказал тогда, когда Хаиткулы показал им письмо.
Тезки, не вставая с места даже чтобы вскипятить чай, проработали до полуночи. Но... капитану Абдуллаеву не
повезло и здесь, первый день его поисков окончился безрезультатно. Он вышел из правления колхоза мрачный и усталый.
Хаиткулы улетел в Ашхабад. Пиримкулы-ага разъезжал по району на своем мотоцикле, не появляясь в гостинице, поэтому Палта Ачилович, занимавший один не просто комнату, но, по „существу, все это здание — никто больше не жил сейчас в гостинице,— вдруг .почувствовал себя одиноко. Он старался занять себя, исправно делал зарядку по утрам, регулярно становился под душ, ходил в столовую, где медленно совершал трапезу, но все это не помогало, ему было скучно. На просто скучно — ему явно было не по себе.
«Человека трудно понять. Если на улице холодно, он хочет тепла, если тепло — мечтает о прохладе. Когда на дворе мороз, но нет. снега, жалуется: «Разве это зима!», а если валит снег, все равно .сетует:. «Пройти нельзя...» — Так размышлял Палта Ачилович, совершая в одном нижнем белье переход по коридору гостиницы из душа в комнату.— ...Если один человек веселится, то другой говорит о нем: «Что за легкомысленный тип!», а будешь хмурым, начнут приставать: «Что случилось?. Отец, мать здоровы?» Если бы природа стала угождать всем, что бы тут началось! Все перепуталась бы, как в карточной колоде, и мы снова были бы не довольны и сказали бы, что природа ведет себя не иначе как лолы... Я и сам еще недавно был уверен: веди я один следствие, давно бы преуспел. Ашхабадский инспектор, казалось, делает не то, что надо. Он и мешал мне, и раздражал. Думал, в одиночку и высплюсь, и дел побольше сделаю... А выходит, все не так просто... Без него не так уютно здесь, да и тесновато... Как там его дела, в Ашхабаде? Не задерживался бы...»
Одиночество жгло его как огнем, и он. понял, что не вынесет здесь и часа. Подумал: «Пора навестить Ялкабовых; если мать дома, можно выяснить, кто им режет баранов...» Сунул под мышку черную папку, вышел из гостиницы. Сделав десяток шагов, обернулся. Однорукий старик стоял на крыльце и смотрел ему вслед.
Недалеко от двора Ялкабовых он увидел маячившую впереди фигуру Най-мираба. Тот шел, глубоко задумавшись,
поэтому Палта Ачилович, чтобы, не тревожить старика, обогнал его, не сказав ему ни слова. Прошел еще немного, и опять впереди, между деревьями, выросла та же фигура. Палта Ачилович вздрогнул и остановился, потом решительно нагнал старика.
— Сакгалдаш, я, по-моему, только что обогнал вас, видел, как вы отстали... Извините, не поздоровался... Салам алейкум!
— Э-э-э, пркрор, если бы мы не знали здесь всех тропинок, разве про нас можно было бы сказать, что мы живем в этом ауле? Ва-алейкум салам! — Най-мираб протянул ему руку.— Ну, как дела? Все в порядке? Хаиткулы собирался в Ашхабад... Уже уехал?
— Уехал, яшулы. Дага-а... Дела ничего... двигаются полегоньку... Дом Ялкабовых где-то здесь, я правильно иду?
— Правильно идешь, пркрор.
Тут бы сказать «до свидания», но у Палты Ачиловича вырвалось:
— Как здоровье, сакгалдаш?
Вопреки ожиданиям Палты Ачиловича, Най-мираб сам быстро простился с ним:
— Эх, пркрор, наше дело известное — одной ногой в могиле. Желаю счастливой дороги.
Палта Ачилович, радуясь, что их разговор не затянулся, почтительно спросил:
— Тот, кто знает здесь все тропки, наверное, знает и тех, кто здесь живет... Не живет ли поблизости кассап?2 Если покажете мне его дом, избавили бы меня от того, чтобы совать голову в каждый двор...
Най-мираб, смотревший в землю, будто что-то искал под ногами, поднял глаза на Палту Ачиловича:
— Вон тот двор, что тебе нужен, — Ялкабовых.— Он показал вперед.— Пройдешь еще шагов сто, увидишь стену повыше других на метр. Постучи в калитку и спроси Сапбы-кассапа.
Они расстались, пожелав друг другу новых встреч.Часа через два, после продолжительного разговора с Сапбы-кассапом, так и не зайдя к Ялкабовым, Палта Ачилович вернулся в гостиницу, но не пошел к себе, а вынес в беседку стул, сел, раскрыл на коленях черную папку.
Солнечные лучи, проникая сквозь сухие лозы и кое-где все же пробившиеся молодые виноградные листья, рассыпались по полу большими серебряными лоскутами. Настроение у Палты Ачиловича было прекрасным. Его версия преступления находила все новые и новые подтверждения.
Откуда ни возьмись появился однорукий администратор и, просеменил мимо беседки в гостиницу. Мысли, роившиеся в голове Палты Ачиловича, разом улетучились, как воробьи, увидевшие кошку.
Старик шел с миской, полной саргана, и, когда Палта Ачилович громко окликнул его, он, вздрогнув, чуть не выронил ее.
— Остановись, сакгалдаш. Старик обернулся.
— Иди-ка сюда, сакгалдаш. Есть пара вопросов к тебе... Присядь.
— Ничего, товарищ сорагчы1, постою. Постою, товарищ...
— Да-а-а... Ялкабова, наверное, знаешь? А? Отвечай покороче, но ничего не скрывай. Кто дает ложные показания, того закон карает.
Палта Ачилович вынул очки, надел их, раскрыл папку, которую прихватил с собой, уходя из гостиницы.
— Уже возраст де тот, чтобы говорить неправду, товарищ сорагчы... не тот возраст,
— Да-а-а... Что и требуется!
— Только скажи мне, товарищ сорагчы, что такое показание? Я в первый раз слышу это слово. Кому показывать? Что показывать?
Палта Ачилович смотрел на него в упор.
— Не волнуйся, земляк.— Он распрямился на стуле, выпятив живот.—Показания — это твои ответы на мои вопросы. Ты должен только отвечать на эти вопросы. Родные в ауле есть? Где работают? Кем? Расскажи. Такой порядок, дорогой.
Старику хотелось рассмеяться, но, понимая, что шутки и смех, иногда в жизни принимают плохой оборот, сдержался.
— Кто же не,знает Ялкабова? Ялкабов... Палта Ачилович перебил его:
— Сакгалдаш! Я тебя спрашиваю не о Ялкабове.
— Разве ты не спросил меня, знаю ли я Ялкабова, сорагчы? Разве не спросил?
— Ни о каком Ялкабове я не спрашивал у тебя. Не прикидывайся, гарры!
— Спрашивал про Ялкабова, сорагчы. Спрашивал.
— Еще раз говорю: не спра-ши-вал.— Палта Ачилович отчеканил каждый слог.— Нэме хакын бар?
— Девяносто, сто рублей, сорагчы. Девяносто...
— При чем здесь сто рублей?
— Спросил, какой заработок, я и ответил... Ты же спросил.
— На кой черт мне твоя зарплата! — Следователь вышел из себя.Почему вдруг Палта Ачилович привязался к безобидному старику? Нет, не вдруг. Он с самого начала, как поселился в гостинице, собирался его допросить. Но ему мешал Хаит-кулы, мешал своим добрым отношением к старику. А ведь именно этот однорукий глуховатый старик (а может быть, прикидывается, что плохо слышит?) вручил им анонимное письмо. Кто все время путается у них под ногами, когда они обсуждают свои дела? Он. Когда они беседуют, кто в эти минуты приносит им чай, айран, лепешки? Всё он. И денег не берет. Неужели такой щедрый, что взял их на довольствие? Конечно, деревенские всегда гостеприимны, но не до такой же степени...
Такие или примерно такие мысли посещали Палту Ачиловича, пока он жил в гостинице и когда администратор попадал в поле его зрения...
Он хотел стукнуть кулаком по своему колену, но тут же опомнился, поняв, что хватил через край.
— Ну раз так, сорагчы, то я побалуюсь табачком. Побалуюсь...— Старик не спеша пошарил в глубоком кармане широченных бязевых шаровар, вытащил табакерку, достал щепотку наса, заложил под язык. Когда нас лежит под языком, говорить трудно. Этим он дал понять следователю, что не хочет продолжать разговор.
Палта Ачилович и сам понимал, что рыбка уплыла от него, он сам виноват: не смог приготовить хорошую наживку. Он все же не собирался оставаться в проигрыше и решил отложить дело до другого удобного случая. У него не было и тени сомнения в том, что старик что-то знает.
Хаиткулы вернулся из Ашхабада только на четвертый день. Палту Ачиловича и Пиримкулы-агу он сразу же познакомил с новым документом.
«Заключение графической экспертизы.
Я, эксперт научно-технической экспертизы Министерства внутренних дел Туркменской ССР Ходжагелъды Ходжак-гаев, после предупреждения об уголовной ответственности за умышленное искажение результатов, согласно постановлению следователя, проводившего следствие, провел графическую экспертизу надписей, сделанных на оборотных сторонах двух фотокарточек Бекджана Веллекова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21