г. Б. расст. с Гуйч.» (место, где Бекджан расстался с Гуйч-агой), рядом с третьей точкой, которую он поставил на ответвлении от центральной улицы,— «д. Б.» (дом Бекджана).
Хаиткулы пояснил:
— Похоже, дом Бекджана стоит недалеко от развилки. Домой он не пришел. Что могло произойти на этом коротком участке дороги? Если бы его кто-нибудь там встретил, если бы поднялся шум, то это услыхали бы и Гуйч-ага, и шофер, и жители ближайших домов. Если бы он пошел прямо по улице, то Гуйч-ага и Довлетгельды на мотоцикле догнали бы его и увидели...
— Постой-ка, дорогой.— Аннамамед взял у Хаиткулы карандаш и поставил слева от центральной улицы, рядом с развилкой, большой вопросительный знак.— Ты уверен, что эта улица примыкает к центральной, а не пересекает ее? Что, если Бекджан не пошел направо, домой, а свернул влево?
Хаиткулы взъерошил затылок.
— Может быть, и так. Это сейчас трудно проверить, в деле никаких схем нет.». Но меня вот что интересует: Бекджан — мальчишка, врагов у него не было, он никому ничего плохого не мог сделать — не тот характер. .Довлетгельды, если верить соседям и шоферу, конечно, вызывает подозрения, но, мне кажется, у него не было по-настоящему серьезного повода мстить Бекджану. Все, что между ними было,— это обычные мальчишеские ссоры.
— И все же враги у Бекджана наверняка были, ина-че бы он и сегодня жил и здравствовал. Каким образом установлено алиби Довлетгельды?
— Следователь проверил все очень тщательно, выяснил, что Довлетгельды сначала отвёз домой Гуйч-агу, а потом сразу махнул в район. К кинотеатру он и близко не подъезжал. В районе жила девушка, которая кончала вместе с ним фельдшерские курсы. Он с ней встречался. Испугавшись, что да девушку упадет тень, дал ложные показания: мол, поехал в кино. Нашлись свидетели, которые видели их в тот вечер, причем довольно поздно, вместе. У, него, похоже, полное алиби. Отношения Бекджана и Довлетгельды не настолько уж были сложными. Вместе с тем следствие, по-моему, проведено поверхностно.
— Я бы не был столь категоричным... Или — или... Или у следователя узок кругозор, и он выбрал одно направление и шел только по нему, оно и завело его в тупик. Других версий не отрабатывал... Или же реабилитация Довлетгельды не бесспорна...— Аннамамед немного помолчал.— Ну, а что с Марал? Какое она имеет отношение к Бекджану?
— Есть и другой сюрприз... Ты не поверишь, кто тогда занимался розыском...
— Ну кто?
— Ходжа Назарович Назаров, наш начальник, а тогда начальник уголовного розыска района...
— Ты. уверен?
— Уверен.
— Честно говоря, Мегрэ, я меньше бы удивился, если бы в Ашхабаде в сентябре выпал снег... Скажи ложалуйста - наш Ходжа Назардвич!.. Вспоминаю, одна время он очень любил приговаривать: «Когда я работал в Керки...»
— Это ничего не значит. Он такой же человек, как и мы. Одна голова, две руки, две ноги. Столько же, наверное, хорошего, сколько плохого. У него тоже могли быть просчеты, были, конечно, и победы... Как у всякого. Обычно неудачи начальства сразу бьют в глаза. Но никто почему-то не чувствует своих недостатков. Это, по-моему, наш общий недостаток.
— Валла, этот человек не нуждается в твоем оправдании. Потом, я его знаю немного больше тебя.— Смуглое лицо Аннамамеда помрачнело,, в голосе послышались нотки раздражения.— Больше всего на свете он любит себя. Не выносит тех, кто работает лучше его. Если его не осаживать...
Хаиткулы перебил:
— Может быть, все это так, но говорить худое о человеке за глаза — значит сплетничать. Извини.
Хаиткулы, подливая в пиалу кефир, искоса поглядывал на Аннамамеда. Увидев, как у того дрожит рука, когда он брал пиалу, понял, что надо переменить тему разговора... или же обратить все в шутку. Но он знал, что Аннамамед не успокоится, пока не ответит ему, выскажет все, что у него на душе. Такой у друга характер.
Аннамамед переложил подушку на правую сторону, сухо сказал:
— Хорошо, пусть мы сплетники. Но я-то считаю, что мы имеем право критиковать любого человека. Ты согласен?.. А если исходить из этого, то преимущество все-таки за мной. Ты. же просто-напросто... соглашатель.— Он залпом выпил свою пиалу кефира.
Замечание в адрес Хаиткулы не было справедливым, его никак не назовешь «соглашателем». Но все-таки доля истины в нем, была. Хаиткулы никогда не торопился, с критическими оценками других людей. Он следовал в своей жизни
принципу: сначала исправь себя, прояви себя, потом уже учи других.
— Нет, нет, Аннамамед, у нас у всех есть недостатки, и у тебя тоже. Но, между прочим, мы отвлеклись...
— Что. же, я должен молчать, когда вижу у коллег промахи в работе? Должен не обращать внимания, утешать себя тем, что их и у меня хватает? Валла, что за философия?! Лучше говорить все, что видишь и думаешь. Пускай и мне все говорят в лицо. Добрый совет — хорошая наука...
Зазвонил телефон, и спор прекратился. Хаиткулы так стремительно бросился к аппарату, что, если бы мать сейчас видела его, она, как когда-то в детстве, сказала бы: «Сынок, не торопись — упадешь». Он сорвал трубку.
— Алло! Да, это квартира Мовлямбердыева... Марал?! — Хаиткулы вздохнул с облегчением»— Как настроение?.. Нормальное? Правда? Ты все поняла?.. Я уже звонил тебе, но какая-то девушка сердито ответила: «Ее нет». Потом позвонил еще, и снова она подошла: «Я же вам туркменским языком говорю — ее нет!» Чего она злится? Ты все расскажи подругам про нас, объясни им, а то в следующий раз они мне выцарапают глаза... Почему выцарапают? Я тебе объясню завтра или послезавтра, у нас как раз разговор с Анна-мамедом. Как пишут в газетах, встреча проходит в духе взаимопонимания, при полном совпадении точек зрения... Спокойной ночи.
Хаиткулы положил трубку. Его распирало от радости. Увидев вопросительный взгляд друга, он по порядку рассказал, что произошло после того, как Аннамамед высадил его у Красного Креста.
— ...Девушки — по сравнению с нами — и обидчивей, и упрямей... Но Марал все-таки другая, все делает с открытой душой, мягкосердечная, Прощает еще до того, как соберешься просить прощения. Но язычок у нее острый, шутку любит, но не любит соленых шуток, сразу же превращается в глухонемую, если при ней скажешь что-нибудь такое...
Его настроение передалось Аннамамеду. Он встал, начал прогуливаться по комнате.
— Валла, чего ты ждешь, я не понимаю... Ждешь, когда коннит институт? Осталось-то немного... Родители знают о ваших намерениях?
— Моя мать знает.
— А ее?
— Наверное, нет... Не знаю...
— Посылай сватов. Хочешь, я сам поеду? Не откладывай той, женись.
— Мегрэ, я звал тебя сюда не для сватовства... Аннамамед подошел к столику у изголовья кровати, взял стоявшую на нем фотографию в изящной рамке, всмотрелся... Марал в белом халате, улыбается, глаза прищурены на солнце, вокруг них мелкие морщинки. Хаиткулы спросил нетерпеливо:
— Что делать?
Но Аннамамед будто и не слышал вопроса.
— Хорошей будет невесткой. Из-за такой девушки можно плыть шесть месяцев в сундуке, как Тахир. Если попросит — плыви, не прогадаешь... Не станешь же ты говорить, что кто-нибудь лучше меня определяет характер... даже по фотографии. Узнаю любого человека с одного взгляда. Посмотрю на него — и вижу насквозь. — Он осторожно поставил фотографию на место.— Ты чего смеешься? Скоро сам убедишься, что я прав... Теперь отвечу на твой главный вопрос — не зря же шел сюда. Скажу прямо: попади дело в руки опытного следователя, не сомневаюсь, было бы раскрыто. Вот тебе мой совет: не смотри, что Ходжа Назарович твой начальник, пиши все, что ты думаешь о том, как проводился розыск. Ты думаешь, он будет читать твою диссертацию?..
Когда Хаиткулы пошел провожать Аннамамеда, был уже второй час ночи.
В домах, похожих один на другой как близнецы, огни были погашены. Совещенные слабым светом уличных фонарей, они тонули в ночном мраке л, казалось, были укутаны одним огромным темным покрывалом. Вокруг тишина — ни лая собак, ни птичьего гомона. Было то ночное время, о котором поговорка говорит: пришел час охоты шакалов на кур...
Хаиткулы выспался днем, поэтому не мог заснуть почти до самого утра, к тому же одолевала мысль: что делать в создавшейся ситуации? Вздремнув на рассвете, он спал недолго, но, проснувшись, почувствовал себя полным сил и готовым отстаивать принятое решение.
Он вошел в кабинет подполковника Назарова, едва начался рабочий день. Они поздоровались. Хаиткулы решительно заговорил:
— Я столкнулся с одним приостановленным делом, которое было возбуждено десять лет тому назад. Преступление осталось нераскрытым. Случилось это третьего марта пятьдесят восьмого года под самым райцентром, под Хала-чом, в Сурхи. Пропал один йарень, и его не нашли до сих пор. Его звали Бекджан...
— Постой! Пятьдесят восьмой год...— подполковник подозрительно смотрел на Хаиткулы,— под Халачом... Бекджан Веллеков, говоришь?
Хаиткулы выдержал острый взгляд подполковника и решил идти напрямик. Так же спокойно он продолжал:
— Изучив дело, я пришел к выводу, что, несмотря на его десятилетнюю давность, производство по нему необходимо возобновить. Ряд обстоятельств там остался совершенно невыясненным. Их разрешение даст новые результаты. Надо всерьез еще раз заняться на месте...
— Товарищ старший лейтенант, не торопитесь. Дело же никто не прекращал. Оно приостановлено. Вы случайно наткнулись на него, и это еще ни о чем не говорит.—Подполковник еле сдерживался. Он уже учуял «запах гари», но вслух произлес: — Ты в обязательном порядке должен знать, как возобновляется следствие по приостановленным делам... Я чувствую, ты настроен решительно, и должен признаться — все это для меня неожиданно. Но разговор наш может оказаться длинным, поэтому давай-ка ненадолго забудем о наших званиях и должностях. Поговорим, так сказать, по-дружески, как равный с равным. Я тебе не начальник, ты мне не подчиненный... Принимаешь?
— А это не ослабит ваши позиции? Ходжа Назарович нехотя рассмеялся.
— Зато пощадит мое сердце. Не обидно умереть, отстаивая честь, но не дай бог скончаться от инфаркта.
— А я недавно прочитал у одного поэта, что инфаркт и есть спидометр чести. А люди бесчестные могут дожить до ста лет.
— Ну, до ста мало кому удается. А я и на семьдесят соглашусь...
Хаиткулы вдруг понял, зачем подполковнику понадобилось говорить с ним «как равный с равным», не иначе чтобы увести разговор в сторону, охладить Хаиткулы. Он решил продолжать говорить так, как начал:
— Меня, честно говоря, кроме самого результата расследования занимает еще вот что: как могло случиться, что, не выяснив, куда исчез человек, дело было приостановлено.
Что же за розыск, который в течение десяти лет не дает ничего нового... Десять лет — не десять дней и не десять месяцев. Не могу себе представить, чтобы такое могло быть, товарищ подполковник.
— Были и пятнадцатилетние дела. И не одно, и не два.
— Знаю — были- Но я не о том, что было. Просто не могу себе представить, что такое может быть, и не могу понять, почему это должно быть. Вы как-то так об этом говорите, будто это нормальное явление. Я сегодня всю ночь не спал, вчера себе места не находил. Я пытаюсь понять, откуда оно могло родиться, само это слово «нераскрытое»... Вы, конечно, можете' легко объяснить его происхождение: всегда, мол, существуют объективные причины, и что какое-то преступление может остаться нераскрытым. И все же я не могу до конца понять, как можно остановиться на полдороге. Потом — мы же потворствуем преступнику, который может, пойти на новое злодеяние. Один раз сошло с рук, он, уверенный в безнаказанности, решит, что сойдет и в другой. Видите, товарищ подполковник, целая лекция получилась.
—- Правда глаза колет, от нее, точно, бывает, не спрячешься. К сожалению, не раскрытые в первые дни и даже месяцы дела были, есть... не хочется говорить... будут...— Ходжа Назарович понял, что не пойти немного на уступки было бы неверно.— Да, бывают такие случаи... в обязательном порядке, и причиной этому бываем мы сами; не всегда хватает смекалки понять все до конца, найти верное решение.
Бывают моменты, когда собеседник в пылу беседы пере- , стает давать отчет своим словам. То же, кажется, случилось с Хаиткулы.
— Причина — не то слово. Вина! Только вина! Ходжа Назарович помолчал, потом ответил:
— Нет, не вина. Если бы расследование умышленно тормозилось, тогда была бы вина. Причина и вина — слова; имеющие конкретный смысл.
— Хочу вас спросить откровенно, товарищ подполковник...— Хаиткулы замялся.
Ходжа Назарович, воспользовавшись паузой, пошутил:
— Давай... не щади меня. Другой такой возможности у тебя не будет. Мы же еще и работаем, не только разглагольствуем. Бери интервью. В обязательном порядке бери...
— Хочу узнать, вы уж извините, значит, вас не мучила совесть из-за того, что дело осталось нераскрытым? Вы-одит, что вроде никогда и не было парня по имени Бекд-жан:
— Отвечу честно: мучила.... сначала. Потом привык, человека есть необычайное свойство — привыкать ко все-
— Оно всем присуще или только избранным? — Давай на этот вопрос ты ответишь мне сам лет, через
ятнадцать — двадцать.
— Что же, может, вы окажетесь правы: годы, обстоя-ельства, люди могут сделать меня тем, кто привыкает ко сему и многое забывает... Но сейчас — нет, даю голову на тсечение, не смогу привыкнуть к тому, что Бекджан пропал ез следов.
— Не знай я тебя хорошо, решил бы, что ты начитался именона. и несешь теперь высокопарную чепуху. Но ты лов на ветер не бросаешь... Скажу прямо: мне было больно се это услышать, показалось — не доверяешь мне... Ты олько что просил у меня академический отпуск, и ты в обя-ательном порядке его получил. Я не возражал, не так ли?
— Так,— Хаиткулы кивнул.
— Несмотря на то что работы в отделе по горло, пошли тебе навстречу. Ты сам говорил: многие, кто с тобой кончили университет, стали кандидатами, готовят докторские... Помнишь свои слова?
— Помню,— снова кивнул Хаиткулы.
— А теперь ты у меня же будешь просить разрешения обязательном порядке взяться за это дело.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21