Два других сторожа пояснили, что арендатор приказал им охранять амбары с пшеницей, те, что во дворе усадьбы, о новом же амбаре даже речи не было. Они все-таки поглядывали и в ту сторону, но ничего не видели и не слышали. К тому же новый амбар стоит на отшибе, далеко от усадьбы. Когда его строили, старики даже говорили барину, что не дело это ставить амбар в таком отдалении...
Слова сторожей вызвали только насмешки и новые увесистые тумаки. Все, мол, разбойники так защищаются,— уверяют, будто ничего не знают, ничего не видали и не слыхали. Но как же может ничего не почуять сторож, который получает большие деньги за охрану хозяйского добра, когда у него из-под носа тащат вагон кукурузы?..
Иримие Попа, статный мужик, посмелее других, при этих ело* sax не сдержался и горячо возразил:
— Да откуда же вагон, господин унтер? Напраслину возводите! Ну, может, утащили мешка два-три, не больше... Сам господин Буруянэ не скажет по-иному, вот вам крест, господин унтер! Два-три мешка, это еще куда ни шло, но откуда целый вагон? Боянджиу ткнул Иримие кулаком в зубы.
— Мало того, что крадешь, ты еще и врать будешь! — заорал он.— Да как же ты смеешь говорить мне такое?..
Слова мужика встревожили унтера. Он кликнул жандарма и приказал ему хорошенько избить задержанных, так, чтоб им впредь неповадно было запираться. Лишь после этого он отпустил их, предупредив, что, если на следующий день поутру они не приведут в примэрию воров, он с них шкуру спустит.
— Что ж это получается, староста? — спросил Боянджиу, когда остался наедине с Правилэ.— Старый барин говорил тебе о вагоне кукурузы, а арендатор требует разыскать всего три мешка?
— А я почем знаю? — пожал плечами староста.
Чтобы успешно вести следствие, надо было в первую очередь выяснить именно это. Ведь одно дело — искать вагон кукурузы, и совсем другое — несколько мешков. Поэтому решили, что староста тотчас же отправится на место происшествия и точно установит, сколько было украдено кукурузы и при каких обстоятельствах.
— Только ты уж займись этим делом как следует, Ионицэ! — напутствовал старосту унтер.— А не то и тебе солоно придется, я ни на что не посмотрю.
5
Титу Херделя слушал жалобы учителя, и ему стало стыдно, он словно почувствовал себя виноватым в том, что прие\ал в гости к человеку, притесняющему крестьян. Только когда Драгош изредка поминал добрым словом Григоре Югу, Титу с облегчением думал, что, по существу, он гость Григоре. Стремясь как-то выразить свою солидарность с учителем и обездоленным людом, к которому он причислял и себя, Титу растроганно, по-братски пожал руку новому знакомому и попросил проводить его к сельскому священнику, чтобы познакомиться со вторым духовным пастырем деревни.
Когда они уже собрались выходить, два тощих бычка втащили во двор телегу. Худая старуха торопливо закрыла ворота, высокий, плечистый парень принялся распрягать волов, а у колодца крутил ворот старик, доставая воду для скотины.
— Вот все мое семейство! — указал на них Драгош, после того как Титу попрощался на галерее с хозяйкой.
Херделя сошел и поздоровался за руку со стариками и парнем, который оказался выше учителя и шире его в плечах. Когда они выходили со двора, парень сказал брату: — Неплохо бы тебе зайти в примэрию, а то жандармы снова собираются ни за что ни про что избивать невинных людей. Сторожей арендатора Козмы они уже избили.
— Не встревай ты в это дело, Ионел! — испуганно возразила жена Драгоша.—У нас и без того забот хватает, о них и думай, не то господа опять скажут, что ты заступаешься за крестьян, и снова начнут тебя притеснять...
— Ладно, ладно, оставьте-ка вы меня сейчас в покое! — резко и даже почти высокомерно ответил учитель, тем более что старики поспешили дать ему тот же совет.
По дороге Драгош находил хорошие слова почти для каждого встречного. Херделя привык в родной деревне поддерживать дружеские отношения с крестьянами, но сейчас ему показалось, что учитель ведет себя нарочито, стремясь показать, как близко к сердцу принимает он судьбу всех односельчан.
Их остановила какая-то бедная женщина и попросила у Драгоша совета, как быть, как жить дальше, потому что до того ей тошно от всех бед и напастей, что она просто не знает, как еще не бросилась вниз головой в колодец. Учитель стал ее расспрашивать, и она подробно рассказала, что еще прошлой зимой ее муж погиб в лесу и с тех пор она мыкается, бьется, как рыба об лед, одна-одинешенька, пытаясь прокормить целую ораву детишек мал мала меньше. А еще в тот же злой час погиб не только муж, но и один из их волов, денег па покупку другого у нее не было, вот и пришлось чуть ли не даром продать оставшегося. Тогда еще старый барин ее вызвал, утешил и посулил заплатить за погибшего вола да и сирот не оставить без помощи. Только все эти посулы так и остались посулами. Сколько раз с тех пор ходила она на барскую усадьбу, пыталась напомнить о себе, только к господам ее не пустили. А приказчик, как увидел, что не может отделаться от ее слез и жалоб, объявил ей, что барин сдержал свое слово и велел бухгалтеру Исбэшеску возместить ей убытки, но покойник, пусть земля ему будет пухом, уж очень много задолжал помещику, так что деньги за вола даже не покрывают долга. А раз волов у нее не осталось, то ей и земли не хотели выделить, еле упросила, за вспашку ей также пришлось платить, но денег не было, и она опять набрала в долг, у кого могла, и вот теперь зима только начинается, а у нее осталось совсем немного кукурузы и больше ничего, ей бы хоть до крещения дотянуть, детей-то у нее много, да еще долги надо платить, а кроме того...
— Ничего, наберитесь терпения, теперь вам уж недолго осталось мучиться, скоро вернется из армии ваш старший, он все уладит,— попытался утешить ее Драгош.
— Ох, вернул бы его господь бог поскорее! — еще горестнее всхлипнула женщина.— Только вижу я, другие-то парни уже вернулись, а Петре никак не отпускают, не возвращается он и не возвращается, а я тут вся извелась одна-одинешенька, без всякой помощи, лью слезы и не знаю, чем же я согрешила, почему господь бог так жестоко меня карает...
— Приедет он, не волнуйтесь! — заверил учитель.—Завтра-послезавтра нагрянет домой!
Но женщина продолжала рыдать, объясняя сквозь слезы, что она все время так плачет, не в силах сдержаться с тех самых пор, как поразило ее несчастье, и нет у нее ни минуты покоя, даже по ночам места себе не находит.
— Хороший человек был ее муж, очень хороший,— сказал Титу учитель, когда они распрощались с женщиной.— Жаль, что погиб. Ее счастье, что старший сын весь в отца, даже еще лучше будет.
Они дошли до примэрии, к которой только что подъехала знакомая Драгошу бричка. Со двора как раз выходил арендатор Пла-тамону вместе со своим сыном Аристиде, студентом бухарестского университета, франтовато одетым, смазливым юношей, с тонкими чертами лица и мясистыми влажными губами.
Широко улыбаясь, Платамону направился с протянутой рукой к Драгошу и рассказал, что приехал кое о чем попросить старосту, по попал не вовремя,— староста занят серьезным следствием, и никто не знает, где он теперь.
— Если вам надо папять на работу женщин, то правильно сделали, что захватили с собой сына, он в этом деле дока,— полушутя, полусерьезно заметил учитель, указывая на подошедшего Аристиде.
Арендатор громко и самодовольно усмехнулся:
— Молод он, кровь горячая! Пусть балуется лучше со здешними бабами, чем с городскими, те еще бог знает какой хворью наградить могут. Правда, и в деревне теперь нельзя быть уверенным...
Все рассмеялись. Платамону заявил, что восхищен знакомством с Титу Херделей, напомнил, что видел, как тот приехал вместе с Григоре Югой, и пригласил зайти к нему домой познакомиться с семьей и подружиться с Аристиде. Он чудесный малый. Впрочем, в ближайшие дни Платамону и сам заглянет в барскую усадьбу; молодая барыня Надина известила его письмом, что возвращается из-за границы и обязательно посетит свое поместье.
Как только они отошли, Драгош угрюмо пробормотал:
— Нет в селе такой девушки или молодухи, к которой бы не приставал этот кобель! Отец измывается над мужиками, а сынок — над женщинами! Перед корчмой толпился народ — люди возбужденно галдели и размахивали руками. Приход Драгоша и Хердели немного успокоил страсти. В центре толпы стояли сторожа Козмы Буруянэ и староста. Сторожа громко жаловались, доказывая свою невиновность, а Правила убеждал толпу, что воров необходимо найти во что бы то ни стало.
— Слыхали, что случилось, господин Драгош? — закричал он, обращаясь к учителю, собиравшемуся пройти мимо.
Херделе и Драгошу пришлось остановиться. Люди окружили их и снова выслушали старосту, которого то и дело перебивали сторожа, ободренные всеобщей поддержкой. Так как Драгош не спешил взять его сторону, Правила обратился к Титу, надеясь, что тот признает его правоту.
— Так ведь я, люди добрые, человек тут чужой, только вчера в ваше село приехал,— ответил Херделя, слегка смущаясь любопытных взглядов, которые словно ощупывали его со всех сторон.—• Мне неизвестны обстоятельства дела, не знаю, какой нанесен убыток да и был ли он вообще...
— Не было никакого убытка!..— закричал вдруг старый сторож.— Посудите вы сами, коли...
— Ты, Якоб, помолчи, не мешай им говорить,— строго перебил сторожа староста.
— Как я уже сказал, не знаю, что именно у вас стряслось,— продолжал Тмту,— но одно я хорошо знаю — не так страшен черт, как его малюют.
Несколько человек рассмеялись, и кто-то заметил:
— Так оно и есть... незачем бедных людей зазря обижать, грех это!
Воспользовавшись тем, что спор разгорелся еще жарче, Драгош и Херделя пошли дальше и свернули в улочку, ведущую к селу Вайдеей, туда, где почти напротив усадьбы Козмы Буруянэ в крепком доме, окруженном множеством пристроек и большим огородом, жил священник Никодим Гранчя.
Когда они подошли к дому, священник энергично помогал разгружать воз с тыквами. Был он в камилавке и засаленной кофейного цвета рясе, подвернутой выше колен. Его длинная седая борода почернела от пыли и грязи. Держался священник еще бодро, хотя ему перевалило за семьдесят и он уже лет двадцать гак вдовел. Только зрение у него ослабело. Вот и сейчас он не сразу узнал Драгоша и весело обратился к нему лишь после того, как услыхал его голос.
— Ну и напугал ты меня, Ионикэ, я-то тебя не признал!.. Совсем плохи глаза стали!.. В церкви даже буквы не различаю. Всю службу веду на память. Старость, ничего не поделаешь!
Говоря это, старик то и дело недоуменно поглядывал на Титу, а когда учитель познакомил их, ласково заговорил с ним:
— Дай тебе бог здоровья, сынок! Ты уж прости, что застал меня в столь непотребном виде, но здесь у нас священники — люди простые и неученые, живем мы, как наши отцы и деды жили. Вот сын у меня зато зело ученый, семинарию в Бухаресте кончил такой славный стал священник, что сам митрополит его отметил. Голос у него преотличный, может, от меня унаследовал, я-то пел совсем недурно да и сейчас при случае в грязь лицом не ударю, вот и Ионикэ может подтвердить. Один я знаю, как мне обидно и горько, что нет сына около меня, но что поделаешь, коли барин Мирон никак смилостивится и не переведет его сюда...
Сыну священника пришлось взять приход, впрочем совсем неплохой, где-то в уезде Горж, так как Мирон Юга, неизвестно почему, не пожелал допустить его в А мару. Это бесконечно удручало старика, и он ни о чем другом не мог говорить со своими гостями. Он позвал их в дом, угостил вареньем и познакомил со своей старшей дочерью Никулиной, женщиной лет сорока, женой состоятельного мужика Филипа Илиоасы. Потчуя гостей, Никулина то и дело извинялась за беспорядок в комнате и за то, что гости застали ее босиком. Она рассказала, что у нее шестеро детей и самый старший учится в пятом классе гимназии, в городе Пптеш-ти. Они пока живут все вместе в доме священника и ждут, когда господь смилостивится, смягчит сердце барина и поставит Антона па место старого Никодима... Ведь у Филипа свое хозяйство, полученное от родителей, и живет он с тестем только ради того, чтобы не оставлять его в одиночестве на старости лет.
— Видите? — спросил Драгош, когда они оказались па улице, за калиткой, куда их проводило все семейство священника.— Всюду и везде власть Юги. В его руках вся наша жизнь, а возможно, и смерть...
— Это особый случай,— ответил Херделя.— И так не будет длиться вечно. Завтра-послезавтра старый Юга скончается, а молодой...
— Нет, нет, вы ошибаетесь! Это отнюдь не особый случай! — запальчиво возразил учитель.— Так всюду, по всей стране! Барин пли его ставленник арендатор —хозяин деревни. Его воля — закон, он всесилен! А чтобы вы сомневались в моей беспристрастности и в том, что я в здравом уме, могу добавить, что Мирон Юга порядочнее большинства других помещиков. Он никого не обманывает и не стремится содрать с крестьян семь шкур, он даже делает добро, когда может и считает нужным. Я уж не говорю о его щедрости по отношению к церкви, к школе и ко всем прочим общественным делам. Зато он не разрешает никому даже
пикнуть, считает, что он всегда прав и что он — всеобщий благодетель... Стало быть, мы имеем дело не с исключительным случаем, у нас не хуже, чем в других местах, а, может, даже лучше. И все-таки, как вы сами видите, мы просто рабы! Виной тому не Мирон Юга, а положение, в каком мы находимся. И это положение не изменится оттого, что один человек уйдет со сцены. Его преемник, какими бы хорошими и благородными пи были его намерения, все равно будет делать то же самое, он просто будет вынужден и впредь действовать в рамках той же системы. Настоящие перемены произойдут лишь тогда, когда помещиков не станет и земля будет принадлежать тем, кто на ней работает.
Уловив в голосе учителя скрытую угрозу, Титу примирительно заметил:
— Но подобные изменения невозможно осуществить в два счета.
— Конечно, нет! — еще мрачнее буркнул Драгош.— Для этого весь мир должен перевернуться, но этого не хочет никто, и я в том числе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69