..
Восходящее солнце заглянуло в комнату и осветило ее бледное, измученное лицо.
Зилла не хотела откладывать своего решения. С трудом раскрыв опухшие веки, она подняла отяжелевшую голову, пытаясь встать, но тотчас же со стоном упала на кровать; ей казалось, что голова ее налита свинцом, а железный раскаленный обруч сжимает ей виски, жжет глаза...
Непонятная слабость овладела всем ее существом, она боялась пошевелиться, чтобы снова не вызвать прежних мучительных страданий.
Вдруг в ее больной голове снова появилась прежняя мысль: скорее спасти Мануэля. Несмотря на слабость, она сорвалась с кровати. В висках кровь застучала с невыносимой силой; Зилла, шатаясь, сделала несколько шагов по направлению к шкафу, в котором лежала книга Бен-Жоеля.
Вдруг она почувствовала, как ее подхватил какой-то головокружительный вихрь, что-то теплое, красное заволокло глаза, оглушительный шум лишил ее слуха, и она без чувств со стоном свалилась на пол.
Настал полдень. Зилла все еще не сходила вниз. Вспомнив ее переменившееся лицо, не особенно сердобольная хозяйка на этот раз серьезно встревожилась й поплелась наверх.
Девушка лежала без чувств на полу посередине комнаты. Старуха коснулась ее головы и рук. Голова молодой женщины горела, как в огне, а руки были совершенно холодны.
С невероятной энергией старуха подхватила безжизненное тело девушки и поволокла ее к кровати. Предполагая, что это простой обморок, она взяла со стола кружку с водой и брызнула на бледное лицо цыганки.
Зилла вздрогнула, но по-прежнему осталась лежать с закрытыми посиневшими веками.
Испуганная хозяйка послала за доктором. С его помощью несколько минут спустя больная пришла в себя, но новый приступ лихорадки с большей силой снова сотряс все ее существо.
Врач объявил, что больная находится в опасности и необходим тщательный уход.
Между тем Иоганн Мюллер, верный данному слову, напрасно ждал Зиллу, желая сообщить ей результат своего посещения Мануэля. Вчера, несмотря па силь-ное желание, он не мог ни па минуту отлучиться из тюрьмы.
Раздосадованный долгим ожиданием, он вернулся домой, в недоумении перед непонятным поведением гадалки, которая поразила его своей заботливостью, а теперь оказалась неожиданно забывчивой.
Наблюдения молодого тюремщика, сообщенные Зилле относительно Мануэля, были совершенно точными.
Действительно, кроме Жана де Лямота и Роланда де Лембра, Мануэль не видел никого. Время проходило своим чередом, не возбуждая в нем ни опасений, ни надежд; он был до такой степени. подавлен своим несчастьем, что не мог уже ни о чем думать. Однообразная жизнь заключенного нарушалась лишь ежедневными визитами тюремщика, являвшегося переменить воду в кувшине и принести новую порцию хлеба. Вдруг однажды, час спустя после посещения Зиллой Роланда, в то время как она напрасно умоляла Жана де Лямота допустить ее к Мануэлю, к дверям тюрьмы подошел какой-то лакей с корзинкой; показав пропуск, подписанный рукой прево, он направился в камеру Мануэля.
Молодой узник по обыкновению не обратил внимания на шум открывшейся двери и по-прежнему, весь согнувшись, сидел на своей каменной скамье, однако увидев, что вновь прибывший молча неподвижно стоит перед ним, он поднял голову и, присмотревшись к незнакомцу, медленно спросил:
— Что вам угодно?
— Особа, которая очень интересуется вами, велела передать вам это,— проговорил лакей Роланда, ставя На скамейку корзинку с провизией.
— Завтра утром и вообще каждый день я буду являться с разрешения прево с подобной же посылкой.
— От кого это? Может быть, от графа де Лембра?
— Нет, господин.
— От Сирано де Бержерака?
— Нет, господин Будьте добры не спрашивать меня, эта особа не желает, чтобы вы знали, от кого это.
«Что если это от Жильберты?» — с радостным волнением подумал Мануэль.
Молодой человек пристальнее взглянул в лицо посланного, но черты того были ему совершенно незнакомы.
— Но зачем эта таинственность? Скажите, кто это присылает? Может быть, это женщина?
— Может быть. Но повторяю, я не смею сказать этого имени. Прощайте, сеньор, то есть, лучше сказать, до завтра. Теперь уже у вас не будет недостатка в том, что может усладить горечь вашего заточения.
«Кто бы это мог интересоваться мною?—думал Мануэль, снова оставшись один.— Не иначе как Сирано. Но нет, ведь ему ясно ответили, что это не он. Жиль-берта? Нет, она слишком хорошо охраняется и не осмелится на подобное доказательство своей любви к нему Осталось предположить лишь одно — это Зилла».
Мануэль знал, что она во многом была виновата, предполагал даже, что это было вызвано ревностью; но мог допустить, что она способна на подобный поступок в том случае, если это может способствовать достижению ее эгоистических целей.
Узнав от Бен-Жоеля о любви Зиллы, Мануэль прекрасно знал, почему цыганка содействовала его гибели; он понимал также и то, что могло бы ее побуждать к подобным знакам внимания.
Пытаясь угадать тайну загадочной посылки и остановившись на мысли, что этим он обязан любезности влюбленной девушки, Мануэль принялся рассматривать содержимое корзинки, надеясь отыскать там какую-нибудь пояснительную записку или письмо. Он разломил хлеб, обшарил всю корзинку, но ничего не нашел. Очевидно, граф предусмотрительно решил не пользоваться письмом Зиллы.
Мануэль с недоверием отодвинул от себя провизию, но когда настал обычный час завтрака, снова протянул руку к белому, аппетитно выглядевшему хлебу, предлагаемому ему вместо черствого грубого тюремнрго хлеба.
Проглотив несколько кусков, он принялся за паштет; вдруг дверь снова отворилась и в ней появился Иоганн Мюллер. Поставив свой фонарь на землю и положив рядом с Мануэлем хлеб, Мюллер весело кивнул головой узнику:
— Приятного аппетита! Я с удовольствием вижу, что ваш обычный обед не нужен вам сегодня!
— Благодарю нас, мой друг! Скажите, не знаете ли вы, от кого бы это могло быть?
— Не знаю! А вот это знакомо вам? —спросил солдат, подавая ему серебряный браслет Зиллы и приближая к нему фонарь.
Мануэль с радостным удивлением схватил давно знакомый браслет:
— Это браслет Зиллы!
— Там что-то написано, прочтите, и если хотите сообщить, я...
Только теперь узник заметил нацарапанные слова.
— Если это правда, я погиб! — проговорил он, прочитав написанное и внезапно бледнея.
— Что с вами? В чем дело?
— Ничего, ничего,— бормотал молодой человек, жадно всматриваясь в браслет.
В нескольких словах цыганка извещала его о краже флакона с ядом и умоляла не прикасаться к кушаньям, которые могут быть ему присланы каким-нибудь неизвестным лицом.
Между тем Мануэль не чувствовал никаких болей, а яд Зиллы действовал ведь моментально..
«Нет, вероятно, Зилла ошиблась»,— подумал молодой человек, взглянув на корзинку. Вдруг глаза его остановились на двух бутылках вина, которых он раньше не заметил. Взяв одну из них и разбив горлышко об угол каменной скамейки, он смочил палец в жидкости и коснулся им губ.
Моментально почувствовалось ощущение как от ожога. Мануэль с негодованием швырнул бутылку в угол и, выпив глоток воды, немного успокоился.
— Что такое? В чем дело? — спросил с недоумением Иоганн Мюллер.
— То, мой друг, что меня еще раз убеждают в том, что я действительно Людовик де Лембра! Передайте эти слова человеку, который принес эту корзинку, и скажите ему, чтобы он повторил эти слова своему хозяину. Надеюсь, что это прекратит его посещения. Что касается вас, то я не забуду огромной услуги, которую вы мне оказали, вручив мне этот браслет. Говоря проще, вы спасли, мне жизнь.
— Как, неужели это вино?..
— Молчите об этом и передайте то, о чем я вас просил. Может быть, со временем я воспользуюсь вашим свидетельским показанием; когда буду свободен — а то время непременно наступит — я сумею отблагодарить вас за все!
Мюллер, поклявшись в сохранении строжайшей тайны, с недоумением вышел из камеры. Мануэль же, взяв вторую бутылку, положил ее в темный уголок своей конуры.
На следующий день лакей снова явился в тюрьму, но на этот раз уже без провизии. Его встретил Иоганн и передал ему слова Мануэля. Лакей, не посвященный в дела графа, сообщил последнему о результате своего визита.
— Так ты сказал ему мое имя? — спросил тот с бешенством.
— Нет, ведь вы запретили!
— Но в таком случае... Убирайся вон!.. Исиуганный лакей моментально скрылся за дверью. «Кто мог выдать меня? Мануэль жив и еще угрожает
мне из глубины своей конуры! Чего доброго, завтра же он может донести на меня. Пора уж наконец прекратить это идиотское следствие Лямота!»
Позвонив, Роланд велел подавать карету и с яростью помчался к Лямоту.
Все это происходило в то время, как Сирано был схва чен в Тулузе, а Кастильян мчался за Бен-Жоелем, который порывался завладеть документом, порученным охране Лонгэпэ.
Когда цыган вырвался наконец из сильных рук Жака, он, как уже было сказано, пустился бежать во всю прыть, стараясь скрыться с глаз великана кюре. Отбежав на почтительное расстояние, он остановился и присел у дороги, погрузившись в невеселые думы. Деньги были уже на исходе. От Ринальдо никаких известий, да, наконец, если бы даже он и встретился с ним, то после этого, позорного поражения кроме укоров и брани нечего было ждать от почтенного слуги графа. После долгих размышлений Бен-Жоель пришел к решению не медля отпра виться обратно в Париж и попытаться снова соединиться с Ринальдо.
Предусмотрительный слуга Роланда на всякий случай при прощании указал ему свой маршрут и советовал Бсн-Жоелю возвращаться той же дорогой, чтобы иметь возможность, в случае необходимости, встретиться на пути.
Цыган, недолго думая, направился по указанной дороге и часа два спустя заметил вдали какого-то всад пика, вихрем скакавшего к нему навстречу. Когда он приблизился, Бен-Жоель, к своему величайшему изумлению и радости, узнал в нем Ринальдо Разыграв роль чиновника особых поручений в Колиньяке, Ринальдо пу стился в дальнейший путь, направляясь теперь в Сен-Сернин за драгоценным документом, откуда он надеялся завернуть в Гардонну, чтобы полюбоваться обещанным ему поместьем.
Узнав Бен-Жоеля, Ринальдо соскочил с лошади и пос пешно приблизился к цыгану
— Ну, что? Разделался наконец?
— Куда там! — угрюмо ответил цыган и поспешно рассказал все случившееся, стараясь оправдаться и сложить с себя вину.
— И на какого дьявола ты спешил так, спрашиваю я тебя? — с досадой воскликнул Ринальдо.
— Надо было спешить, кюре с минуты на минуту ждет прибытия Сирано.
— Ну и пусть ждет, пока не надоест! — И Ринальдо в свою очередь в двух-трех словах сообщил о своих подвигах в Колиньяке, из чего Бен-Жоель понял, что действительно он уж слишком поторопился.
— Впрочем, мне нечего винить себя, я не мог ведь предположить, что ты в это время лишил Бержерака возможности помешать нашим планам. Да, наконец, ведь кроме Бержерака я боялся появления Кастильяна!
— А я скажу, что Бержерак и Кастияьян одинаково неопасны для нас. Итак, не теряя времени, мы можем снова приступить к делу и уж раз навсегда кончить эту проклятую историю! Сегодня вечером едем обратно в Сен-Сернин! ....
Остановившись на этом решении, друзья свернули с дороги и зашли в соседний постоялый двор.
День клонился к вечеру. Наступила ночь. После ужина Бен-Жоель и Ринальдо вышли за ворота; как раз в этот момент на дороге показались два всадника, вихрем промчавшиеся мимо них.
— Ого, видишь, как мчатся! Ну, товарищ, и мы последуем их примеру и тоже не станем тратить дорогого времени! По дороге я расскажу тебе свой новый план действий! — И, усевшись вдвоем на лошадь Ринальдо, друзья направились по сен-сернинской дороге. До селения не было и часа езды.
— Ну что же ты придумал? — спросил цыган.
— А вот увидишь, ничего мудреного. Ты знаешь дом кюре?
— Что называется, как свои пять пальцев. Уголочка нет для меня незнакомого!
— Стало быть, где хранится документ, тоже знаешь?
— В шкафу, у изголовья кровати кюре!
— Ну так, видишь ли, надо только постараться выгнать его сегодня вечером из дома и тем временем познакомиться с содержимым этого шкафа. Понял?
— Но как его вытянуть из его конуры?
— Как? На это существуют его прихожане, и раз его зовут к ложу умирающего, он не имеет права отказаться.
— Все так, но для этого необходимо знакомство с кем-нибудь из Сен-Сернина, а сам знаешь, что у нас с тобой там нет никого.
— Постоялый двор там есть?
— Да, но...
— Прежде чем въехать на постоялый двор, я заверну тебя в свой плащ. Твое дело лишь стонать и охать. Я же уложу тебя в кровать и скажу, что нашел тебя умирающего на дороге и что необходимо позвать к тебе священника для напутствия тебя в вечность! — поспешно объяснил Ринальдо.
— Ага, понимаю! Кюре спешит к исполнению священных своих обязанностей... момент, и он уже будет готов?
— Нет, погоди минутку. Ты говоришь, что он силач?
— Да, дьявольская сила!
— Ну тогда ножи неуместны тут. Чего доброго промахнемся— и тогда пиши пропало. Необходимо в первый же момент его появления лишить его возможности кричать или сопротивляться. Впрочем... знаю. Я уж устрою все как следует Надо воздержаться от пролития крови, тем более что это может со временем разъясниться и доставить мне лишние неприятности и хлопоты, а в особенности было бы это неприятно здесь, где я думаю со временем поселиться!
— Ну, дело твое, устраивайся как знаешь!
Ровно в десять часов вечера друзья въехали в Сен-Сернин.
— Где же тут постоялый двор?
— На церковной площади.
— Ну это и слишком далеко, и вместе с тем уж очень близко. Очень далеко для людей, нуждающихся в ночлеге, и близко от дома кюре. Нет ли чего более подходящего?
Бен-Жоель молча всматривался в ночную темноту
— Гляди, видишь? — спросил он, указывая рукой на мигающий вдали огонек.— Это одинокая избушка на краю дороги. Заедем туда!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38