Только на этот раз я двинусь на восток, в Советский Союз, куда когда-то бежал и мой отец. Его планы перечеркнули кровавой чертой, но меня не остановит никакая сила. Я вернусь оттуда обогащенный опытом, и моя работа пойдет гораздо успешнее. Главное — прочь отсюда, прочь!»
Однажды утром в дверь к Паулю, который еще не успел одеться, тихо постучали.
— Кто там?
Пауль быстро накинул пиджак и пошел открывать дверь. Он едва узнал Таммемяги: тот коротко остригся и отпустил усы.
— Вот уж действительно не ждал! Что тебя сюда привело? Какое чудо?
— Старая привычка петлять по-заячьи, -г улыбнулся Таммемяги.
— Так за тобой охотятся?
— Пока нет. Но осторожность — мать мудрости, как говорится.
Таммемяги проделал большой путь, в машине его изрядно укачало, и он здорово устал. Но он не хотел ни есть, ни отдыхать и беспокоился лишь о том, чтоб вовремя попасть на автобус, потому что к вечера хотел непременно поспеть в Таллин.
— А как ты тут поживаешь? — спросил он.
— Паршиво, — ответил Пауль. — Эта проклятая ссылка становится совершенно невыносимой. Пусть немного потеплеет, чтоб можно было скрываться в сараях, и я удеру.
— А куда?
— В Союз.
Таммемяги осудил эту мысль. Он сказал, что теперь не время бежать. События развиваются быстро, надо оставаться на местах и ждать распоряжений. Может быть, очень скоро и Паулю придется выполнять ответственные задания.
— Помни: принимая тебя в партию прошлой осенью, товарищи не сомневались, что ты сможешь взять на себя любые самые трудные поручения. Нас пока немного, как ты и сам знаешь. Все мы составляем актив, и ответственность каждого из нас очень велика.
Пауль, как всегда, внимательно выслушал слова своего старшего товарища.
— Я подчинюсь любому приказу партии, — заверил он.
Недавние происшествия не поколебали решимости
Пауля. Если он на что и жаловался, так только на одиночество, на свою изолированность в этой глуши.
— И в глуши можно приносить пользу, — заметил Таммемяги.
— Знаю.
Таммемяги внимательно взглянул на Пауля, и тот прочитал в этом взгляде мысль, что не время сетовать на одиночество, не время думать о личном благополучии. Понял и внезапно увидел те свои слабости и недостатки, в существовании которых еще не отдавал себе полного отчета.
— Как ты смотришь на то, чтоб исчезнуть отсюда дня на два? — неожиданно спросил Пауль.
— А почему бы и нет? С удовольствием! А куда? Ты помнишь товарища Рейнберга? Он, как и я, хаживал к твоему отцу. Высокий такой, сухопарый, с редкими русыми волосами, всегда веселый. Он даже в тюрьме не давал нам падать духом.
Фамилия была Паулю знакома, но- самого человека он не помнил.
— Ну, не важно, помнишь ты его или нет. Этот товарищ умер, и я еду на* его похороны. Там соберутся и другие товарищи. Мог бы и ты поехать.
— Тогда нам надо поторапливаться! - воскликнул Пауль, взглянув на часы, и начал поспешно готовиться в дорогу.
— Ты думаешь так попросту со мной и поехать? — спросил Таммемяги. — Это не годится. Придется и тебе сделать заячью скидку.
— Пустяки, кто станет следить за мной!
— Ну-ну, поменьше опрометчивости! Ты поедешь завтра утренним поездом. Человек ты молодой, что тебе стоит отмахать до станции тридцать километров!
«Разумная в самом деле мысль», — подумал Пауль. Но Таммемяги потребовал еще большей осторожности: он посоветовал пройти пешком до следующей станции и только там сесть на поезд.
Пауль усмехнулся. Таммемяги прочел его мысли и сказал:
— Тебе еще многому надо учиться.
Пусть Пауль не забывает, что партии нередко случалось нести большие потери из-за мелочей, оставленных без внимания. Разве Виктор Кингисепп не был выдающимся мастером конспирации ? И что же, одна маленькая неосторожность — и он погиб. Он не переменил вовремя конспиративной квартиры, а сделать это было необходимо, так как днем арестовали человека, знавшего его адрес и оказавшегося предателем...
Однако по-юношески беззаботному Паулю все же казалось, что осторожность Таммемяги, порожденная тяжелым опытом прошлого, несколько преувеличена. Теперь положение изменилось. Уже одно пребывание здесь частей Красной Армии ограничивает своеволие властей. Во-вторых, сам Таммемяги ведь не скрывается в подполье, хотя работа его и конспиративна. И, наконец, совершенно очевидно, что в последнее время наблюдение за Паулем ослаблено: раньше его заставляли являться в полицию через день, а теперь только дважды в неделю, да и это стало уже пустой, никому не интересной формальностью. Может быть, и там предчувствуют перемену погоды. Догадываются, наверно, что почва вот-вот заколеблется. Соблюдать сейчас излишнюю осторожность — не переоценка ли это противника? Ну ладно, Таммемяги прошел суровую жизненную школу. Но Паулю-то зачем быть таким же рассудительным? Зачем до срока стариться? Риск — благородное дело...,
Так думал Пауль, покидая до рассвета город и проходя мимо полицейского участка. Пусть, если охота, следуют по пятам, пусть ловят!
На шоссе было пустынно. Ни людей, ни телег, ни машин. Из-за облаков пробивался какой-то неясный свет, рассеивавший тьму. Где-то пролаяла собака, ей издалека откликнулись другие, а затем все стихло. Настроение у Пауля было приподнятое, и он не замечал, как отмахивает километр за километром. Вскоре начало светать, на придорожном хуторе пропел петух, и с ясеня ему откликнулся скворец. Захлопали двери, заработали колодезные насосы, застучали топоры.
Чтоб не попасть на станцию слишком рано, Пауль замедлил шаг и, стерев со лба пот, снял пальто.
На станции ему вспомнились предостережения Таммемяги, и его взгляд невольно задерживался на каждом человеке. Но он не заметил ничего подозрительного.
В вагоне было полно дремлющих пассажиров. Пауль нашел местечко и вскоре, зажатый между двумя соседями, заснул с ощущением блаженного нытья в ногах.
Когда поезд подошел к Таллину, пассажиры столпились у дверей. Вот поплыла платформа, и Паулю вдруг показалось, что там промелькнуло лицо Рут. Он бросился к окну. Да, это была она!
Пауль попытался тотчас же выбраться из вагона, но не тут-то было: спины преградили путь, и пришлось ждать своей очереди. Когда же Пауль вылез из вагона, то уже не увидел той, кого искал. Не видно было ее и на станционной площади.
И все-таки они встретились. Это случилось уже под вечер. Пауль выходил как раз из книжного магазина на улице Пикк и вдруг на другой стороне увидел Рут с чемоданом в руках.
— Ты куда мчишься?
— Господи, это ты ? — Рут опешила и уронила на тротуар чемодан.
Она шла на вокзал. Через двадцать минут отходил ее поезд.
— Об этом и речи быть не может, чтоб ты уехала! — воскликнул Пауль.
Не видеться друг с другом несколько месяцев и встретиться лишь затем, чтоб через несколько минут расстаться? Это просто нелепо.
— Я не могу остаться, — тихо сказала Рут. — Я должна уехать, и именно этим поездом.
Что это значило? Как понять это?
Но сколько Пауль ни уговаривал Рут остаться хотя бь1 до следующего поезда, она не уступала.
Пауль никак не мог постичь такого упрямства.
— Когда-нибудь объясню, — сказала Рут.-— Сейчас не могу.
Ишь ты, какие тайны! Пауль пожал плечами и поднял чемодан, чтобы проводить Рут на станцию.
— Позволь, я сама, — сказала она и, оглянувшись по сторонам, протянула руку к чемодану.
— Ты меня боишься?
— Нет, не то... Пойдем скорее!
— Меня ведь тут не знают, не бойся!
— Но, может быть, меня знают.
Рут начала прощаться с Паулем еще до станции и. почему-то не позволила ему идти дальше.
— Куда ты так торопишься? Ведь время еще есть. Ты, значит, не хочешь, чтоб я пошел с тобой на станцию?
— Да, так, пожалуй, будет лучше, — почти шепотом ответила Рут.
— Уж не ждут ли тебя там?
— Каким ты стал мелочным!
Эта фраза больно задела Пауля. Рут это заметила, и ей захотелось загладить впечатление от невольно вырвавшихся слов. Увидев, что еще остается время, она повела Пауля к Шнельскому пруду, чтоб посидеть с ним там на скамье.
— Почему ты ни слова не скажешь о себе? - спросила Рут. — Ты теперь совсем свободен? Как ты попал сюда?
— Раз ты скрытничаешь, то позволь уж и мне тоже... — ответил Пауль. — Я здесь по заданию.
— А у меня их быть не может?
Оставалось слишком мало времени, чтоб успеть разрушить возникшую между ними стену.
На вокзале Пауль, пытаясь найти путь к примирению, отправился было за билетом для Рут.
— У меня обратный билет, — сказала она. — Пора расставаться, Всего хорошего.
Глаза Рут увлажнились, что она, впрочем, пыталась скрыть.
Пауль надолго задержал ее руку в своей.
— Неужели у нас не найдется более теплых слов друг для друга? — спросил он. .— Ты ведь знаешь, как я тебя...
— Я тебя тоже...
И Рут, не оглядываясь, ушла.
Задвигая под скамью чемодан, она испытала чувство удовлетворения: она устояла против искушения и не выдала тайны. Но это ей Стоило такого усилия, что она до смерти устала и забилась в уголок вагона.
Зато Пауль был очень собой недоволен. До чего же личные дела портят настроение!
Мелочный, — сказала о нем Рут. А может, это правда? Когда не хватает настоящего дела, захватывающего тебя цели, ком, душа и впрямь начинает зарастать сорняком... Но осталась ли Рут той самой Рут, которую он знал и о которой мечтал там, вдали? Как могла нежная, уступчивая девушка стать такой упрямой? И что за тайну она так оберегала?
Самые различные мысли приходили Паулю в голову, и он все никак не мог успокоиться.
Только вечером, когда он вместе с Таммемяги пошел, как было у словлено, проститься с покойным товарищем, мучительные мысли оставили его.
Они направились в старый город, вышли на узкую средневековую уличку и через низкую подворотню попали во двор со множеством закоулков, где по скрипучей наружной лестнице поднялись наверх. Одна дверь вела из плохо освещенного коридора в комнату, куда поставили гроб с покойным, убранный цветами и венками, а другая дверь — в более просторную жилую комнату. Тут уже собралось несколько товарищей, съехавшихся с разных концов страны на проводы старого друга и соратника. Почти каждый из присутствующих сидел в тюрьме вместе с Таммемяги, который представил им своего молодого товарища. Все еще хорошо помнили старого Риухкранда.
Пауль, как и некоторые другие, остался ночевать тут же. Ночь прошла в оживленной беседе, и спать совсем не пришлось.
Утром стали собираться ближайшие друзья покойного, товарищи по многолетнему заключению. На похороны пришло много рабочих делегаций с венками, и, когда в полдень из дома вынесли гроб, обитый красным, вся узкая уличка оказалась заполненной народом. Многолюдная процессия, красный гроб, красные ленты венков — все это привлекло внимание воскресных прохожих.
— Боже мой, это же скандал! Как это допускают? — громко спрашивала полная дама на тротуаре у своей сухопарой подруги. — Куда делась наша полиция?
— Слушай, да это же революционный траурный марш!
— Ты видела, один из венков принесли красноармейцы!
— Да неужели?
Дама достала из сумки зеркальце, погляделась в него и воскликнула:
— Господи, как я побледнела!
И она принялась усердно пудриться и подкрашивать губы.
Процессия двигалась вперед, становясь все более многолюдной и внушительной.
И на кладбище Рахумяэ, вопреки опасениям, никто не помешал надгробным речам, а затем пению революционных песен. Лишь старушки, не пропускавшие ни одних похорон, вздыхали, покачивая головами и призывая милосердие божие к несчастным грешникам, которые хоронили человека без слова божьего и церковных песнопений.
После похорон часть товарищей снова собралась на квартире покойного.
Как тесно ни усаживались, все же не всем нашлось место за длинным накрытым столом и некоторым пришлось примоститься на кровати или на подоконниках.
Пауль с тарелкой на коленях расположился в глубокой оконной нише. Обычно живой и словоохотливый, он сейчас молчал и с интересом слушал сидевшего рядом товарища Рааве, который рассказывал о его отце. Как многие из присутствующих, он лет пятнадцать просидел в тюрьме, но сохранил румянец на щеках, порывистость, живость движений и речь, богатую интонациями. Никто бы, глядя на него, не смог определить его возраст, и даже трудно было решить, седой он или просто светловолосый.
— Не посмели-таки сорвать ленты! — послышалось за столом. — А это говорит о многом, об очень многом!
— О чем же это говорит? — воскликнул со своего места Рааве, отложивший тарелку, чтоб освободить руки. — А вдруг сюда вломятся? Что ты тогда запоешь? Справляй тогда похороны в камере!
Рааве подмывало поспорить и почесать языком. Но Таммемяги отнесся к делу серьезно.
— Пусть приходят, если хотят! Пусть инсценируют новый процесс! Мы еще посмотрим, чем это кончится!
— Ах, чем кончится? Догадаться нетрудно! Разумеется, этим!— Рааве показал, как накидывают петлю на шею, и добавил: — Что же им остается делать с такими, как мы?
— Не осмелятся, — сказал Таммемяги.
— Тоже возможно, будут, значит, ждать главного палача, чтобы тот нас вздернул на сук оптом, — сказал кто-то.
— А уж тогда наши собственные фашисты первыми бросятся намыливать веревку.
— Что и говорить! Но, к счастью, тут у нас все-таки не Дания, куда Гитлеру удалось ворваться без помех.
— Поди пойми бесноватого, угадай, на кого он кинется с ножом.
— Здесь он, во всяком случае, наткнется на барьер. Голову на отсечение, что сюда он не сунется, — горячо произнес Рааве.
— Будь поосторожнее со своей головой, — заметил Таммемяги.
На другом конце стола поднялся пожилой человек.
— Товарищи, похороны мы справили, поговорить — поговорили. Может, приступим теперь к совещанию? Согласны?
Люди кончили разговаривать, погасили папиросы, закрыли окна и уселись попрямее.
Усталость Пауля как рукой сняло, он с волнением ждал, что будет дальше. Среди старших товарищей, опытных и закаленных во многих Испытаниях, он казался себе мальчиком и все же чувствовал себя полноправным членом монолитного коллектива, который сплотила принципиальная и мужественная дружба, исполненная героизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56