Ведь все это обделывается втихомолку. Я тоже случайно узнала об этом.
«Какая все же замечательная девушка эта Хилья, при всей своей наивности, — подумала Рут, растроганно глядя на подругу. — Как она быстро развилась!»
— Не хочешь взять у меня почитать какую-нибудь русскую книгу? — спросила она, видя, что Хилья продолжает перелистывать книги. — Я бы сама с удовольствием их почитала, но это берет ужас сколько времени, потому что я не могу читать без словаря...
Нет, Рут была не такой студенткой, на каких достаточно нагляделась Хилья. Она не кичилась, а относилась к Хилье с дружеским участием, она умела вселить в подругу надежду, укрепить ее веру в себя, пробудить охоту к чтению и образованию.
— Можно обойтись и без словаря, — вдруг оживившись, заявила Хилья. — У меня есть знакомый, хорошо знающий русский язык. Давай будем читать все вместе и позовем его, чтоб он нам помогал. Я думаю, что он не откажется.
Рут согласилась.
— Жаль только, что он сейчас болен.
— Тяжело?
— Боюсь, что да...
— Он в больнице?
— Не знаю, но думаю, что так.
— Не беда, я знакома с больничными врачами. Могу позвонить им и попросить, чтоб они его получше лечили. Как его фамилия?
— Фамилия...
Хилья постеснялась назвать фамилию Эспе, она почувствовала, что краснеет, и отвернулась.
— Звонить все же не стоит. Я сама разузнаю.
Вскоре тот, кого считали больным, появился у Хильи, пышущий здоровьем, с веселыми ямочками на щеках.
— Все в порядке! — провозгласил он, протянув Хилье вексель на пятьсот крон, на котором стоял синий штамп банка с надписью «Уплачено».
Хилья глазам своим не верила.
— Послушайте, да неужели вы сами...
— Я? Моя роль в этом деле невелика.
Однако выяснилось, что он скромничает. Эспе искал Винналя всюду и в конце концов обнаружил его в Таллине, насел на него, стал просить, угрожать, взывать к его совести. В заключение спросил Винналя, помнит ли он учебный военный сбор, помнит ли, как их полк отличился в стрельбе, свидетельством чему являются часы на руке Эспе, полученные от немецкого генерала.
— Об этом не надо было напоминать! — негодующе воскликнула Хилья. — И вообще, как вам не стыдно носить эти часы?
— Но я соскреб свастику. Если не верите, взгляните сами.
Он снял с раки часы и показал их Хилье. Та с презрением отвернулась.
— Даже и смотреть не хочу!
— Если б я не напомнил ему об этом, он, может, и не смягчился бы.
— Какое мне дело, смягчился он или нет?
— Но после этого разговор у нас пошел совсем по-другому. Он позвонил отцу и попросил — вы только подумайте, попросил! — чтоб отец исправил его ошибку. И видите, вот результат.
Хилью обуревали разные чувства: радость по поводу возвращенного векселя, благодарность к Эспе и в то же время недовольство его поведением. А после того, что рассказал Эспе, ко всему этому присоединился и гнев.
— Порядочно мы еще беседовали. Он долго уговаривал меня, чтобы я поехал вместе с ним. Все-таки снайпер... Такие, мол, там желанные гости. К тому же и платят хорошо.
— А вы?
— И не подумаю ехать.
— Не хватало еще, чтоб вы поехали! — выпалила Хилья с таким ожесточением, что Эспе удивился. — Знаете, если бы я получила деньги, я бы купила вам новые часы. А эти выбросила бы в реку или уничтожила, чтоб и духу от них не осталось.
Эспе спрятал часы в карман и виновато посмотрел на Хилью.
Ее недовольство постепенно улеглось. Уже более дружелюбно она сказала:
— Как я за вас беспокоилась! Мне сказали, что вы больны. Я разыскивала вас повсюду. Даже домой к вам заходила.
— Вы приходили ко мне?
— Да, но вас не было. До чего же вы меня напугали! Я уж боялась, что вы в больнице...
— Но, может, вы и теперь, когда я здоров, зайдете ко
мне?
— Если примете... Но я приду не одна.
Хилья объяснила ему, какой помощи она и Рут ждут от него, и спросила, согласен ли он помочь.
— Пожалуйста. Буду ждать вас! — радостно ответил Эспе.
Но подготовиться к приему гостей оказалось не так просто, потому что следовало сперва навести порядок в неустроенном холостяцком жилье. Пришлось купить два стула, нельзя же сажать гостей на кровать. И голую лампочку, свисающую на шнуре с потолка, пришлось прикрыть уютным абажуром. Надо было разжиться и чем-либо съестным — шоколадом, конфетами, печеньем, каким-нибудь напитком. Следовало и основательно расчистить стол у окна, заваленный всевозможным хламом: от клещей и напильников, радиочастей и электроприборов до горбушки хлеба с огрызком колбасы. Техника была страстью Эспе. Он всегда приходил на выручку, когда в доме гас свет, отказывал примус, пропадали ключи или заедал замок. Он с удовольствием поступил бы работать в какую-нибудь механическую мастерскую, но в банке больше платили и после службы оставалось свободное время для вечерней школы, в которой он учился.
Наконец долгожданные гости появились. И как раз в тот день, когда в комнате было отчаянно холодно.
В тот год зима выдалась суровая, и стены совсем не держали тепла. Но гостям, по-видимому, очень понравилось топить печь, они сразу почувствовали себя по-домашнему, и сам Эспе быстро справился со своим смущением.
— Настоящая механическая мастерская! — сказала Рут, разглядывая стол. — Вам надо учиться на инженера! Да вы и часовщик! — добавила она, заметив на столе колесики разобранных часов.
Эспе махнул рукой.
— Не так-то просто стать инженером!
Он принялся демонстрировать перед гостьями самодельный приемник и объяснять его схему, хотя девушки ничего не понимали в этом. Из аппарата вырывалась то музыка, то речь, то свист и хрипы. Эспе вертел ручки, настраивал, прислушивался и давал объяснения, пока не заметил, что подруги его уже не слушают, а, перелистывая книгу, ждут, когда он закончит свою лекцию.
Рут начала громко читать:
— «Как закальалас сталь...»
Хилья, сев рядом с ней, следила за каждым словом. Эспе, встав у девушек за спиной, смотрел через их плечи в книгу.
— «Закалялась»! — поправил он.
С произношением не ладилось, ударения, словно назло, попадали не на свое место, и язык все время спотыкался, но вскоре на произношение перестали обращать внимание — всех начало увлекать содержание книги. Наконец Эспе сам взялся за книгу и, читая вслух, пытался тут же переводить каждую фразу. Получалось не так гладко, как он думал. В конце концов все устали, и Эспе предложил гостям угощение.
— Неужели мы уже столько здесь просидели? — удивилась Рут, когда кремлевские куранты пробили полночь и послышались звуки «Интернационала».
Эспе захотелось сверить свои часы, но на руке их не оказалось. Взгляд его упал на стол, потом на печку. Он схватил со стола какие-то вещички и бросил в огонь. Затем словно ни в чем не бывало подошел к приемнику и начал ловить танцевальную музыку.
— Что это вы бросили в печку? — вдруг спросила Хилья.
— Я?.. Да так... мусор... — немного виновато и в то же время с облегчением пробормотал Эспе.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Едва профессор Кянд получил в окошке кассы свое месячное жалованье и вышел в коридор, как его остановила библиотекарша Вахер, державшая в руках какие-то листки. Заискивающе глядя на профессора своими круглыми глазами, эта барышня сказала тихонько:
— Простите, господин профессор, но каждый пожертвовал немного из своего жалованья... Надеюсь, и вы?
Кянд уже привык к тому, что по двадцатым числам перед ним всегда возникали люди, нуждавшиеся в деньгах. Они осаждали его на улице и в кафе, даже звонили у двери его квартиры. Кому было нечем заплатить за учение, у кого опротестовывали вексель, у кого описывали дома вещи, а кому надо было взять из заклада пальто. Профессор не был скуп, когда в кармане имелись деньги, ему трудно было отказать кому-либо.
— Да — но на что?
— Неужели не догадываетесь?
Просительница многозначительно подмигнула.
— Я знаю, вы большой почитатель Финляндии... — намекнула она. — Некоторые из ваших коллег пожертвовали целую четверть своего жалованья.
Профессор вскинул брови. Ах, вот на что собирают деньги!
Три недели тому назад началась война между Финляндией и Советским Союзом. И Кянд, при всей своей любви к финскому народу, все же с самого начала желал, чтобы в этой войне победил Советский Союз.
Внимательно читая советские газеты, Кянд в последнее время начал видеть некоторые вещи в ином свете, чем прежде. Уже тогда, когда представители финского правительства вели переговоры с Москвой, он горячо желал, чтобы сторонам удалось договориться. Когда же переговоры были прерваны, он очень рассердился на всех этих рюти и маннер-гёймов, оказавшихся близорукими упрямцами, которые вели финский народ к катастрофе.
Он доверял людям и полгода назад не стал бы долго раздумывать, а просто вынул бы бумажник. Окруженный всеобщим уважением, он был далек от мысли, что кто-то может его обмануть, злоупотребить его добротой и доверием. Он был убежден даже в том, что на его экзаменах никто не смеет пользоваться шпаргалками. Но в последнее время жизнь научила его видеть вещи, которых он раньше не замечал.
Он сказал:
— Вы правы, я уважаю Финляндию, ее народ, ее высокую культуру. Но именно поэтому я не хочу поддерживать Гитлера.
— Боже упаси! — изумленно ответила барышня, понижая голос. — Почему же Гитлера? Напротив, демократию, именно демократию... В том числе и нашу...
— Как нашу? Какая же у нас демократия? - воскликнул Кянд. Он живо вспомнил все то, что ему пришлось пережить месяц назад в Рабочем доме
Вахер с изумлением взглянула на профессора.
— Так, значит, нет?
— Нет! - решительно ответил Кянд и пошел.
— Никогда бы не подумала о вас, право! — крикнула ему вслед Вахер.
В возгласе послышалась угроза, и профессору стало не по себе. Сознание, что остальные коллеги поступают не так, как представляется ему правильным, еще больше расстроило профессора. Неужели эти слепцы не понимают, кого они, в конце концов, поддерживают? Все жертвуют, сказала Вахер. Неужели один он, Кянд, отказал в деньгах? Не может быть, не может быть!
Он поспешил в кафе, заказал себе кофе и попытался углубиться в газеты, но из этого ничего не вышло, так как мысли у него разбегались.
Он остановил проходившего мимо доцента Раутама. Интересно бы узнать, не беспокоили ли сборщики и его?
— Нет, не беспокоили, - ответил Раутам. - Меня боятся. Я бы им сказал такое что навек бы запомнили.
Он рассказал, что потихоньку идет сбор теплого белья, зимней одежды и прочих вещей. Идет и вербовка молодежи. Как слышно, доход от новогоднего бала тоже предназначается на поддержку белофиннов. Получил ли уже профессор приглашение?
— Нет. А вы?
— Попробовали бы прислать мне такое приглашение... Между прочим, вчера принесли в кафе целую горсть этих билетов, всем раздавали.
Как известный ученый, профессор Кянд всегда получал почетные приглашения на всевозможные торжества, хотя он
почти никогда не посещал балов и празднеств. Но на этот раз ему не прислали приглашения, и, хотя профессор все равно не пошел бы на бал, его все же задело этакое пренебрежение.
— Наверно, послали домой, — успокоил он себя.
— Нет, я уверен, что вас не пригласят, — ответил Раутам. — Посещаете Рабочий дом и еще претендуете на то, чтоб вас удостаивали почетного билета!
— Да втэвсе я не претендую, вы ошибаетесь! — ответил профессор и, помолчав, добавил как бы про себя: — Удивительно, как быстро в последнее время развиваются события.
— Определяются фронты, господин профессор.
— Да, похоже... — протянул Кянд. — И нейтральные исчезают с горизонта.
Заметив появившегося в дверях Пийбера, Раутам ответил:
— Не совсем. Вот один из них появился на горизонте.
Когда Пийбер сел за их столик, профессор Кянд пытливо
вгляделся в него и спросил:
— Сегодня получка, а у вас, видно, не очень хорошее настроение?
— Большое ли у меня жалованье... Не о чем и говорить! И из этого-то жалованья мне пришлось еще отдать порядочную сумму. Я упирался, самому туго приходится, — да что поделаешь?
— Да ну? Как же это получилось?
Кянд сделал вид, будто ему ничего не известно, и заставил Пийбера рассказать все.
— А вы? А ты, Раутам? — спросил Пийбер. — Разве к вам не обращались?
— Ко мне? Зачем? — удивился Раутам. — Ведь известно, что я противник фашизма...
— А я разве нет? Но при чем тут это? Какое отношение имеет мое пожертвование к фашизму?
— Как знать!
— Не понимаю... Я еще нарочно спросил, куда пойдут деньги. Сказали, что финскому Красному Кресту, на нужды благотворительности.
— Да неужели? — спросил профессор Кянд, удивляясь наивности Пийбера. — А почему не собирают денег для советского Красного Креста?
— Не знаю... Я бы и тогда не отказался дать...
Раутам обратился к Пийберу:
— А ты знаешь, что каждая отданная тобой крона пойдет на войну с Советским Союзом? А тот, кто против Советского Союза, тот — за Гитлера!
— Но ведь Советский Союз не воюет с Германией! Напротив, у них сейчас хорошие отношения, и, насколько я знаю, Германия не предъявляет России никаких претензий в связи с войной в Финляндии. Кто знает, может, эта война даже нравится Германии.
— О запела зипрИсказ!1 — воскликнул Раутам. — Разве линия Маннергейма, которую ты своим взносом помогаешь укреплять, не выстроена с помощью нацистов? По мнению Рюти, Гитлер — гений. Зачем летом начальник гитлеровского генштаба поехал отсюда в Финляндию? Думаешь, любоваться там прекрасными озерами или картинами Атенеума?
— Но ведь и западные демократические государства поддерживают Финляндию?
— Оставьте вы эти демократические государства! — вмешался Кянд. — Сдается мне, что они в любой момент готовы продать Гитлеру свою демократию, лишь бы он повернул свои орудия на Восток...
Пийберу трудно было спокойно и объективно беседовать об этих вещах с Кяндом и Раутамом. Ему казалось, что даже профессор стал слишком односторонним человеком, уверенным к тому же в своей правоте настолько, что это просто раздражало. «Но, может быть, Кянд и прав, - подумал Пийбер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56