Кругляков наконец всех оделил драгоценной влагой и остатки налил себе, причем получилось явно больше остальных порций.
— Это за труды, - извиняющимся тоном объяснил он, - не думайте, что так просто разливать семерым с одной-то бутылки!
— А кто тебя просил? Мы бы сами справились, и притом бесплатно,— ворчал Яблочкин.
— Ну ладно, ладно, хочешь, чтоб хозяину козы даже хвоста не осталось?
Кругляков залпом осушил стакан, передернул плечами, совсем как Яблочкин, посидел с открытым ртом, потом с силой выдохнул и откинулся на спинку стула.
Все почему-то выжидающе на него смотрели.
— Нот что я вам скажу,— после минутного молчания начал Кругляков. — Мы здесь коснулись очень важной проблемы.
— Чего, чего мы коснулись? — наивно переспросил Пересыпкин.
— Проблемы, валенок ты рязанский, про-бле-мы,— повторил Яблочкин.
— Ага-а,— так глубокомысленно протянул Пересыпкин, как будто всю жизнь размышлял именно над этой проблемой. Он был образован, глубок, и я не понимал, почему техник-лейтенант прикидывается дурачком.
— Какой именно проблемы? — уточнил Ваганян, как всякий политработник любивший во всем ясность.
— Проблемы женской сущности, ее роли и практического назначения и освоения,— высокопарно и многозначительно пояснил Кругляков.
— Как-то странно вы говорите, понять вас невозможно. Что это такое за освоение? — то ли в шутку, то ли всерьез пожаловался Пересыпкин.
— Ха-ха-ха, гениально сформулировал! - Яблочкин восхищенно стукнул своей медвежьей лапой по столу.
— Так вот, если эта проблема вас интересует,— продолжал Кругляков,— у меня есть интересное предложение...
— Валяй, валяй,— подбодрил его Докучаев,— ты у нас мудрый, все равно как архиерей.
— Дайте же человеку сказать! — закричал Яблочкин, которому на мгновение показалось, что интендант сейчас вытащит еще одну бутылку, но он ошибся.
— Пусть каждый расскажет эпизод из своей жизни, связанный с женщиной. С одним только условием: эпизод обязательно должен быть смешной, правдивый, невыдуманный. Будем говорить только о том, что пережили сами.
— А что такое эпизод? - спросил Пересыпкин.— Что это еще за чертовщина?
Но никто ему не ответил. Все, видимо, задумались над предложением Круглякова.
— Э-эх,— с сожалением протянул Яблочкин.— Как хорошо начал и все скомкал.
— Что скомкал-то? — опять спросил Пересыпкин.
Я понял, что он нарочно прикидывается. Такая у него была манера шутить: там, где его не знали, он сходил за придурковатого и сам этим забавлялся.
— Знаешь, что я тебе скажу,— с явной угрозой прошипел Яблочкин, — если ты сейчас же не прекратишь задавать свои дурацкие вопросы, я вышвырну тебя отсюда. Понял?
— Итак,— заключил Кругляков,— мы устраиваем мальчишник!.. Поскольку время у нас военное и с угощением плохо, мы будем потчевать друг друга забавными историями,— уточнил наш интендант.— В этой проклятой Окуловке нам придется просидеть как минимум неделю, и если мы что-нибудь не придумаем, с тоски заплесневеем. Кино и танцы у них только по воскресеньям. А так — мы посидим, посмеемся, душу отведем.
— Я в этой игре не участвую! — категорически заявил Пересыпкин.
— Это почему же? — накинулись на него со всех сторон.
— Потому что с женщинами у меня ничего смешного не бывало. Если расскажу, то будете не смеяться, а плакать!
— Да ну тебя! — поморщился Яблочкин.— Лучше расскажи, как ты по льду на брюхе полз...
— А-а, это я сейчас,— обрадовался путеец,— совсем забыл, а ведь и впрямь смешно...
— Не сейчас,— остановил его Кругляков,— когда твой черед придет. Сегодняшний вечер мы с горем пополам скоротали, а завтра начнем мальчишник. Кто расскажет самую смешную историю, получит пол-литра. Я даю гарантию. Первое слово — капитану Яблочкину.
— Почему именно мне?
— Когда я разливал водку, ты, между прочим, заявил, что ты самый старший здесь.
— Нет, самый старший — Хведурели,— указал на меня Яблочкин.
Но Кругляков стоял на своем:
— Ты начнешь, а дальше передашь слово кому хочешь. Тот — следующему, и так расскажут все по очереди.
— Решено! — пристукнул кулаком Яблочкин и встал.— Пойду вспомню что-нибудь интересное. Больно хочется, чтобы эта бутылка стала моей.
— Постарайся, может, и выйдет,— подбодрил его Кругляков.
— Сомневаюсь, чтоб у него вышло,-- сказал Пересыпкин, когда Яблочкин вышел.— Да, вряд ли он нас рассмешит...
— Почему сомневаешься? — спросил Сенаторов.
— Почему ты так уверен? — удивился Ваганян.
— Чтоб людей рассмешить — надо быть добрым.
— Согласно твоей теории, если нам будет смешно, значит, Яблочкин добрый человек.
— Кто какой — это будет видно в конце. А ты за спиной человека не осуждай! — пристыдил Пересыпкина Кругляков.
— Да я так просто сказал, между прочим,— смутился Пересыпкин.
— Самые неприятные вещи всегда говорятся между прочим,— не отступал Кругляков.
Наутро мы быстро разошлись но своим делам, даже толком не повидавшись.
В суете и заботах незаметно наступил вечер.
За весь день я не присел ни разу. То бежал в артиллерийские мастерские, то в автопарк. Принять-то у нас все приняли: и орудие, и автомашины, но к ремонту пока не приступали. Многие прибыли сюда до нас, и очередь оказалась изрядной. Худо-бедно, но нам обещали в течение двух дней начать ремонт.
Не лучше обстояли дела и у наших друзей с бронепоезда. Они тоже бегали взад-вперед, тычась из одной мастерской в другую.
Дважды наши пути пересекались. Разъяренный Яблочкин многоэтажной бранью честил «тыловых крыс», он никак не мог поставить на ремонт боевую платформу. Наотрез отказывались также принимать прожектор с поврежденным рефлектором. Лейтенант Сенаторов лишь краснел и впадал во все большее уныние.
Яблочкин пытался срывать зло на Пересыпкине, но путейца не просто было вывести из равновесия. «Чернявый мастер» невозмутимо сносил беспричинные нападки капитана, его несправедливые придирки, а это еще больше бесило нервного и нетерпеливого Яблочкина.
Поздним вечером, когда мы собрались в «бабушкином пансионе», выяснилось, что нас уже не семь человек, а десять. К нам присоединился старший лейтенант интендантской службы заведующий финансовой частью Воинов, крупный, рыхлый мужчина с неожиданно высоким, пронзительным голоском, а также капитан Данилин, начальник химической службы. Они оба служили в нашем полку, и я их хорошо знал. Они привели с собой еще одного капитана, красавца мужчину Всеволода Левашова, заместителя командира бронепоезда, разбомбленного немцами. Левашов чудом остался в живых и сейчас был прислан в Окуловку для получения нового подвижного состава.
Как им удалось разыскать нас в Окуловке, для меня оставалось тайной. В этот же день произошла одна замена — политрук Ваганян перебрался в общежитие политкурсов, а вместо себя приволок какого-то хмурого капитана-артиллериста по фамилии Варенцов.
Воинов, опытный, как и Кругляков, интендант, тоже оказался запасливым. Когда мы сели за стол, он выудил из кармана необъятных галифе бутылку водки и объявил тонким голосом, никак не вязавшимся с его крупной фигурой:
— Это вам прислала из Борисоглебска моя бабушка Нимфодора Никодимовна с извинениями, что мало, да больше у нее нету...
— А сколько годков этой твоей Никодимовне? - серьезно с просил Яблочкин.
— Скоро сто стукнет, как и твоей бабушке! - отрезал Воинов. Хотелось бы на нее взглянуть,- мечтательно протянул Пересыпкин.
Водку разливать опять взялся Кругляков, но на сей раз задача была сложнее. Правда, водки было столько же, но нас стало больше. Закуску каждый принес свою. Она оказалась на диво однообразной: ржаной хлеб и американская колбаса.
— Если нашего полку будет прибывать, то скоро отсюда бежать придется.— проворчал Яблочкин, первым хватая стакан.
Когда все выпили. Кругляков серьезно и торжественно провозгласил:
— Начинаем мальчишник!
— Начинаем, - поддержал его Яблочкин.
Порядок такой: тот, чья очередь наступит, а сегодня черед капитана Яблочкина, должен рассказать какой-нибудь эпизод из своей жизни. Главная тема рассказа - отношения с женщиной. Думаю, что ничего интереснее и приятнее нам все равно не придумать!
— И врать будем меньше, любовные истории вранья не терпят. - заметил Докучаев.
— Точно, — подтвердил краснощекий Сенаторов и застенчиво улыбиулся.
Но прежде чем начать рассказ, Кругляков предостерегающе поднял палец, - мы должны познакомиться друг с другом как следует. Для этого каждый коротко себя охарактеризует: кто он, что он, сколько лет, откуда прибыл, какой жизненный опыт у него за плечами. Только так мы сможем заключить, насколько правдива рассказанная им история и могла ли она в самом до ю произойти с рассказчиком. Правдивость будет главным критерием при оценке. Мы будем не только слушать, но и оценивать, чтобы премию присудить достойному. А приз будет стоять вот здесь! ~ И капитан достал непочатую поллитровку.
Ну, так начнем. - нетерпеливо поторопил Пересыпкин.
Капитан Яблочкин не заставил себя долго ждать. Широкоплечий сибиряк любил всегда и во всем быть первым.
Оказалось, что .этот на первый взгляд простой и грубоватый человек прожил интересную жизнь...
ЗАВЕДУЮЩАЯ ГАРНИЗОННОЙ БАНЕЙ
...Капитан был родом на Омска.
Его родителей убили во время гражданской войны колчаковцы. Осиротевшего парнишку усыновил дядя, который взял его к себе в деревню». Там Яблочкин окончил школу -четырехлетку.
Сначала Яблочкин заведовал избой-читальней, потом стал инструктором в губкоме комсомола. С этой работы его призвали на военную службу. В армии он быстро выдвинулся, окончил курсы младших командиров: потом расторопного и сообразительного старшину зачислили в общеармейское училище, а позднее и в кремлевские курсаниты. После этого он занимал ряд ответственных постов.
- Дзержинского и Свердлова мне случалось видеть совсем близко, вот все равно как вас, с гордостью рассказывал Яблочкин. Называл он также имена многих других известных деятелей.
Незадолго до войны его послали в Сибирь начальником одного из крупнейших золотых приисков, но по неосмотрительности он проштрафился и слетел на небольшую должность.
Сразу же после начала войны он попросился на фронт. Просьбу его уважили, дали шпалу в петлицу и назначили политруком.
Таким образом Яблочкин. некогда обладатель высокого звания, превратился в фронтового командира среднего звена.
В октябре 1942 года, когда институт комиссаров был упразднен и в войсках было введено единоначалие, политрука Яблочкина из политсостава перевели в командный. Он получил звание капитана и был назначен командиром зенитно-пулеметной роты.
Человек храбрый и смекалистый, он отличился и на этом новом для него поприще. В конце 1942 года Яблочкина наградили орденом Красной Звезды и назначили заместителем командира бронепоезда.
Несмотря на все жизненные перипетии, Яблочкин сохранил самоуверенный тон и начальственные замашки. Был он чрезмерно гордым, заносчивым, задиристым и смотрел на своих товарищей сверху вниз.
...Плечистый капитан скрестил богатырские руки на груди и, опершись локтями о стол, густым сильным басом продолжал. - Мне сейчас сорок шесть лет. Я сменил четырех жен. 0дна умерла, с тремя другими разошелся сам. Перед, самой войной я женился в пятый раз, но эта моя жена тоже умерла, бедняжка, от неудачных родов, и теперь я опять один, как бобыль.
От первых четырех браков у меня остались дети, и, надо сказать, они любят и уважают меня. Со своей стороны, я тоже стараюсь оказывать им внимание, хотя они живут в разных городах.
Так уж у меня получилось, что в жизни я не знал ни одной женщины, кроме тех, на которых был женат...
- Ну, братец, да к чему еще женщины при пяти-то женах? — прервал его Данилин и захохотал, видимо ожидая, что и мы вслед за ним покатимся со смеху, но никто не отозвался на его шутку.
Яблочкин нетерпеливо, словно от мухи, отмахнулся от него и продолжал:
- А женщины кружились вокруг меня. Должность у меня была высокая, власть моя распространялась на огромные территории в тысячу километров... Ну, а, как сами понимаете, высокое положение многих привлекает и, так сказать, зачаровывает.
А меня мое положение только сковывало. Я стал страшно недоверчивым: мне чудилось, что все женщины неотступно следят .за мной, все охотятся за мной. И я начал сторониться людей, сделался до невозможности подозрительным, превратился в какого-то женоненавистника...
Я даже не мог просто и естественно разговаривать с женщинами и так перед ними пыжился, словно все они были моими личными секретаршами. А секретарш я сменил, дай боже, немало. Одни сами сбегали, других я прогонял. Но в интимных отношениях, поверьте, ни с одной не был. По правде говоря, я даже не представлял себе, как это я сумел бы решиться на что-нибудь в этом роде...
А если бы сумел, то решился бы? — спросил Пересыпкин.
Яблочкин пожал плечами: дескать, сам не знаю...
- Выходит, что дело тут не в чести и совести, а в том, кто как сумеет уладить свои дела,— не отставал Пересыпкин.
- Перестань, не мешай рассказывать,— вмешался Кругляков. Когда я попал на фронт, меня сначала послали на Дамянский плацдарм, а потом под Волхов командиром отдельной пулеметной роты. И вот в эту самую нору приключилась со мной одна памятная история...
Моя рота обороняла от вражеской авиации понтонный мост, наскоро сооруженный на реке Волхов. Мы стояли поблизости от всем известных в ту пору Селищенских казарм. Не проходило дня, чтобы мост и охраняющие его подразделения не подвергались жестокой бомбардировке нескольких сотен фашистских самолетов.
Все то время вспоминается мне словно какой-то кошмар. Это был сущий ад...
Однако мы стояли на месте и отражали атаки авиации, налегавшей на нас как воронье.
Нам приходилось туго. Людей осталась едва ли половина, пулеметные установки выходили из строя одна за другой. Конца этому аду кромешному не было. Не впервые приходилось мне участвовать в боях, но таких яростных, таких кровавых схваток я еще не видел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46