Он хочет жить! Ольга! Ольга! Но это смерть! Он умирает! Дайте свечу,4 он должен умереть со свечой, быстрее, быстрее. Слышит голоса, не узнает их. Что-то звякнуло, неужели он опять упал? Но прибежали люди, они дадут ему свечу. Вот она, горит, но почему ее подняли так высоко? Не дают ему! Ах, он узнал их, бежать бы надо, но он ползет к ним. Они раздражают его, но пусть, только свечу пусть ему дадут! Это он хотел им сказать. Дополз до порога, хотел встать, но остался на месте бесформенной массой без костей, едва удержался за косяк двери и вот теперь
сидит, прислонившись к нему спиной, беспомощно опустив руки после безуспешной попытки сцепить их. Вместо лица страшная кровавая маска, только щеки желтеют да чернеет дыра раскрытого рта, а все остальное красное, особенно всклокоченная борода. И дышит тяжело и часто, как насос, работающий в пересохшем колодце.
— Господин Мутавац.— Юришич протолкался и присел возле него на корточки, в душе у него восхищение и ужас. Он ослабил на шее петлю, рана от ножа могла быть только здесь, но ни раны, ни царапины на шее не оказалось.
— Кровоизлияние! — определил Мачек.
— Я пьян, черт бы тебя побрал! — очнулся наконец оскорбленный Бурмут. Но в большей степени он чувствует себя оскорбленным Мутавцем, а не Рашулой.— Вижу, что не закололся, раз жив остался, а веревка, повеситься хотел, ха? — похоже, он вот-вот раскричится на Мутавца. Но Юришич его как бы нечаянно оттолкнул.
— На кровать, давайте отнесем его на кровать! Доктора, доктора зовите!
— Какая кровать, он весь в крови! — возмутился Бурмут.— Отмой его сперва.
Юришич с несвойственным ему послушанием без всякого промедления кинулся к водопроводному крану, решив попутно забежать в камеру писарей за подушкой. А пока Мутавца поддерживал Майдак.
Из незапертой камеры Дроба вышли ее обитатели. Бурмут преграждает им путь, прогоняет назад.
— Что говорили обо мне у следователя? Скажите же наконец! — наседал на Розенкранца Мачек, мучимый предчувствием беды и страхом. Ошалело глядевший на Мутавца Розенкранц выпучил глаза и зашептал, указывая пальцем на Мутавца:
И в нем что-то кончилось, вернее, началось. Смертельные муки испытал он на допросе, после каждого упоминания о секретной книге его охватывало страшное отчаяние, он готов был симулировать сумасшествие, но не тваживался на этот шаг. Кроме того, на улице перед тюремными воротами, получив разрешение на свидание, его ждала Сара; мог ли он заставить ее терзаться страхами, не сообщив ей, что задумал? Он шепнул ей об этом потом, на свидании, но тут стало известно о бегстве жены Рашулы, чуть позже пришел начальник тюрьмы с вестью о самоубийстве Мутавца. Отчаяние перемешалось с радостью, тем более что судья приказал начальнику тюрьмы позвать к нему Пайзла, так как его выпускают на свободу. Убежденный в необходимости симуляции, он расстался с Сарой, а в коридоре встретился с Пайзлом. Перебросился с ним парой слов. Пайзл его подбодрил. Действительно, разве сейчас не самый подходящий момент? Кровь, воскресший мертвец — такие потрясения любые мозги свернут набекрень; сумасшествие не вызовет сомнений, кроме того, и Рашулы сейчас нет здесь — час пробил!
—Оживился он, подогреваемый собственным убеждением, что нашел лучший способ добиться цели. Петкович во дворе встал на колени, то же сделал сейчас и он перед Мутавцем.— Эта смертельная маска в самом деле может свести с ума. Он схватил Мутавца за горло, но сознательно сильно не сжимает, а только трясет, трясет. Руки у него в крови, лицо красное.— Фи упийца, упийца!
Майдак в испуге отпрянул. У Мутавца глаза не вылезли из орбит, они только широко раскрылись, а сам он хрипит, стонет, голова беспомощно мотается в разные стороны.
Все остолбенели. Потеряв власть над всеми и над собой, Бурмут колотит Розенкранца ключами и орет:
— Охрана, охрана!
Прибежал Юришич с подушкой.
— Вы его задушите! — оторопел он, бросил подушку и попытался оттащить Розенкранца, сначала тот сопротивлялся, цепко держался за свою жертву, потом, словно очнувшись от криков Юришича, стремительно вскочил и вцепился ему в горло.
Поднялся переполох. Новоиспеченный симулянт устроил настоящий сумасшедший дом. Все сплелись в один плотный клубок, только Мачек и Ликотич отбежали в сторону.
— Охрана! Ребятки! Охрана!
— Рехнулся! — крикнул Мачек кому-то в дверь. Он убежден, что Розенкранц выдал его на следствии. А в дверях в это время появился Рашула. Остановился и смотрит.
— Симулянт! — кричит он и бросается вперед. Тем временем Розенкранц, отчаянно пытаясь убежать, увлек за собой весь этот клубок человеческих тел. Рашула ринулся прямо к нему.— Симулянт!
— Упийца! — Розенкранц вытянул руку, а Рашула ее схватил.
— Мутавац! Мутавац! — Юришич вырвался из свалки и выбежал за порог. Кричит там, но никто его не слушает.
— Шшш! — чуть не плачет от отчаяния Розенкранц и таращится на Рашулу в ужасном смятении. У Пайзла сердечный удар? Наверняка его не выпустили на свободу!
— В1ос!ег Кег1!4 Этот симулянт копирует Петковича в его сумасшествии.— Рашула отталкивает его и, засмеявшись, поворачивается ко всем остальным. Торопясь в суд, он узнал у охранника у ворот, что вначале туда вызывали Пайзла. И действительно, он как раз шел навстречу с иронической усмешкой: почему бы и нет, даже охранник знал, что Пайзл через минуту будет на свободе. Услышав шум на третьем этаже, Рашула вернулся туда; ему любопытно, что с Мутавцем, а там, видите ли, Розенкранц вздумал прикидываться сумасшедшим. Тотчас же смекнул, что надо ошеломить его выдумкой о смерти Пайзла. Задумано — сделано, и он продолжает теперь лгать уже всем остальным, поглядывая в сторону Мутавца и Юришича.— Истинная правда, лежит внизу мертвый!
— Тихо! — прошипел Бурмут и замахал руками, чтобы все расходились. А сам уставился на дверь, ведущую с лестницы в коридор. Оттуда донеслись знакомые голоса* все их услышали. Ликотич, а следом за ним Мачек кинулись в камеру, но было уже поздно. Дверь открылась, появился человечек в черном костюме, старый, в золотом пенсне на черном шелковом шнурке. Он внимательно оглядел коридор через стеклышки. Рядом с ним ростом чуть повыше и тоже в гражданской одежде тюремный инспектор. И начальник тюрьмы тут же.
— Что это? Что это значит? — гнусавит господин в пенсне.— Надзиратель, что это за беготня, что за порядки здесь у вас?
Бурмут вытянулся, щелкнул каблуками, и странно было видеть этого выжившего из ума старика, стоявшего по стойке смирно. Он оторопел, слова не мог вымолвить. Это сам председатель суда, несколько месяцев он не показывался здесь.
— Ваше превосходительство!
— Это безобразие, господин инспектор,— ледяным тоном цедит он.— Здесь надо навести порядок.
— Господин начальник,— передает нагоняй инспектор,— сколько раз я вам говорил и еще раз повторяю...
— Я, я...— растерянно бормочет начальник тюрьмы,— я надзирателю строго приказал, чтобы здесь были порядок и спокойствие.
— Здесь вольница, на тюрьму не похоже, как на городских гуляниях,— настойчиво продолжает председатель суда.— Это противозаконно. Лампа, вижу, разбита, смех, тут тебе и мертвец, и сумасшедший! Надзиратель, что это значит? Вы что, все с ума походили? Так не должно быть!
— Ваше превосходительство,— встрепенулся Бурмут.— Я, как могу, навожу порядок, но что с воров возьмешь, потому и попали в тюрьму, что исправить их нельзя. А сейчас так уж случилось, потому что, потому что,— он показывает на Мутавца,— мертвец ожил, а сумасшедший, говорят, симулирует.
— Как симулирует? Что вы такое говорите? Вы не имеете права никого называть вором! Как ожил? Мертвый и вдруг живой, что это значит? — председатель суда направляется в канцелярию, где в дверях Юришич поддерживает Мутавца, и, переходя с шепота, говорит все громче, почти кричит:
— Господин Мутавац, ваша жена на свободе, рожает, может быть, у вас уже появился ребенок, очнитесь! — по рукам его течет теплая кровь изо рта Мутавца. Течет или уже перестала? Молча смотрит на него Мутавац широко раскрытыми глазами. Юришич тоже замолчал. Рядом с ним Майдак, он вытирал платком кровь Мутавца, но сейчас перестал, стоит окаменевший.
— Не очень-то он на живого похож,— заметил председатель, склонившись над самоубийцей.
— Кровоизлияние! Беспамятство! Но в сознание уже приходил, ваше превосходительство! — шагнул вслед за ним Бурмут и снова вытянулся.
— Кровоизлияние! Дело серьезное! — председатель выпрямился.— Вы позвонили врачу? А что с этим? — встрепенулся он и показал на Розенкранца.
После строгих замечаний председателя суда даже Рашула удалился в камеру писарей и слушает оттуда. Только Розенкранц остался в коридоре, застыл у окна. Ему стало ясно, что Рашула обманул его, сообщив о смерти Пайзла. Надо же было так обмишулиться в самом начале, да и Рашула все знает, и даже Бурмут разозлился на него. Все это отбило у него охоту продолжать симуляцию. Может, Розенкранц и прекратил бы ее или хотя бы отложил на потом, но когда он напал на Мутавца, тот, очевидно, снова потерял сознание, и Розенкранц страшно испугался, что Мутавац в самом деле умрет и тогда вина за эту смерть падет на него независимо от того, душил ли он его по-настоящему или только делал вид, что душит. Обезумев от ужаса перед таким исходом, он видел спасение только в том, чтобы продолжать притворяться сумасшедшим. Но как? Рашула говорит, что он подражает Петковичу! Надо придумать что-то новое: сегодня вечером он видел Сару, он увидит ее и сейчас, примется звать ее. Он растянул губы в улыбке, выпучил глаза, барабанит пальцами по стеклу, делает руками знаки, точно манит кого-то.
— Розенкранц, черт тебя побери! — входит в свою привычную роль взбешенный Бурмут.
В это мгновение Юришич непроизвольно и неожиданно выпустил из рук Мутавца, и тот глухо ударился головой о пол. Что это он держал в руках? Это были незрячие глаза, небьющееся сердце, бессловесное и бездыханное существо, труп, и все, что он говорил, он говорил мертвому! Зубы у Юришича застучали как в лихорадке. Он выпрямился, хотел крикнуть, но только прошептал:
— Умер от потери крови! Вы убили его, убили!
— Что такое? — снова недовольно повернулся председатель суда.— Мертвый, потом живой, а сейчас опять мертвый! Надзиратель, в чем дело, почему заключенный говорит, что его убили?
— Ваше превосходительство! — невольно ужасается Бурмут, потому что видит в глубине коридора то, что не видит председатель суда; но вот теперь все могут то же самое видеть и слышать: Петкович вышел из камеры, смотрит на них, смеется и, торжественно размахивая какой-то бумагой, кричит:
— Народ!
Все дружно повернулись в его сторону, в том числе и председатель, который с удивлением наблюдал за происходящим.
— Это сумасшедший, ваше превосходительство, его благородие Петкович,— с трудом говорит Бурмут, злой на себя за собственную бестолковость — совсем забыл этого Петковича и всех других заключенных запереть в камерах.
— Сумасшедший! — председатель суда снял пенсне, руки у него дрожат.— Но кто же тогда вот этот, спрашиваю я вас? — и он показал на Розенкранца.— Разве у вас два сумасшедших?
— Это Розенкранц, замешан в афере страхового общества,— дал пояснение инспектор.
Из камеры вышел Рашула, подошел ближе, ощерился и начал:
— Уважаемый суд!..
Но продолжить не сумел, хотя все обернулись к нему — в этот момент всеобщим вниманием снова завладел Петкович.
Развернув подобранную во дворе бумагу и держа ее перед собой обеими руками, поднятой головой, легко и жизнерадостно, он зашагал, как на свадьбу, по коридору.
Шум, возня, отдельные возгласы доносились отсюда и до него в камеру. Все впечатления сконцентрировались у него в одно общее: это восстание. Восстание, которое поднял его народ за свою свободу и за своего короля Марко Первого. Здесь гибнут и воскресают: бессмертен каждый, кто борется за правду. Это последняя битва, ибо, как только он взойдет на престол, правда воссияет всем, бессмертная, вечная, бескровная, божественная. Это главный мотив его прокламации, которую он написал мелким почерком вдоль и поперек листа и которую сейчас он торжественно прочтет народу.
Восстание, разумеется, еще не завершено, потому что встречаются сердитые лица, слышатся возбужденные возгласы. Составляя манифест, он не помышлял вмешиваться в это восстание, потому что хотел, чтобы народ через свободные выборы свободно выразил свою волю, и пусть видят враги, как его народ без его вмешательства высказался за него. Но час уже пробил. Кто- то здесь поминает имя Петковича, пора открыть свое инкогнито, положить конец восстанию и дать всем мир.
Он остановился перед людьми, видит: огромные толпы народа колышутся перед ним в тронном зале, все с замиранием сердца смотрят на него. Кто-то произносит слово «суд», как раз ко времени — судья явился, но не судить он будет, а прощать.
Он поднял манифест к тусклому свету разбитой лампы, но не читает его, а сочиняет в уме и произносит без запинки:
— Мы, Марко Первый, благородный Петкович из Безни, незаконно преследуемый тираном принц Рудольф Гейне Габсбургский, объявленный умершим, но воскресший и живущий в ваших сердцах, и принцесса Регина- Елена, живущая в моем сердце, ха-ха-ха, волей справедливости и народной свободы возведены на престол всех хорватов, провозглашаем народу любовь и мир.
— Разве у вас нет ключей,— язвительно пропищал председатель суда Бурмуту,— чтобы запереть этих несчастных, пока их не определят, куда следует? Это не-слы-хан-но!
Пробормотав сам не зная что, Бурмут в два прыжка подскочил к Петковичу |и вырвал у него из рук бумагу.
— Принц! — прошипев он, сдерживая крик.— Вон там твой трон! — показана камеру и попытался его оттащить.— Будь благоразумен, не серди его превосходительство! — простодушно шепчет он, как будто имеет дело со здравомыслящим человеком.— Развел здесь тары-бары!
Изумленный Петкович вырвался. Это агент императора, он подослан, чтобы в торжественный момент провозглашения манифеста сбить с толку и отвлечь от него народ.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53