И что же вышло? Оказывается, оба они, а Петкович прежде всего, переживают страшные душевные муки из-за женщины. Но если мучаются, значит, достойны жалости, а Петкович просто адски страдает, незаслуженно. И как это ужасно, что Петкович мог, пусть только на минуту, подменить себя каким-то Мутавцем. Страшное разочарование пережил Майдак, ему больно, слезы не удержать, он плачет над судьбой своей, Петковича и Мутавца, всех несчастных людей. Есть ли смысл так жить?
— А что бы вы сказали, господин Юришич, — произнес он тихо и почти с детским выражением на лице,— если бы я захотел покончить с собой?
— И вы тоже? — недоумевает Юришич.
— А кто еще? — жалобно спросил Майдак.
Вместо ответа Юришич увлек его за собой. Поблизости от них остановился Розенкранц, который только что вышел из тюремного корпуса, где он до сих пор прятался от Рашулы и где бы остался, если бы его не прогнал Бурмут. Не обращая внимания на окрики и ядовитые замечания Рашулы, он напевал своим скверным голосом.
— С чего это вам пришло в голову? — продолжает Юришич, усаживаясь с Майдаком на дрова.
Тихо, смущенно и по-детски искренне рассказал Майдак обо всем, что произошло во дворе в отсутствии Юришича: и о гипнозе, и о том, что его томило. Не преминул заметить, что лавку его, наверное, продадут с молотка и что еще не успел ответить на письмо из дому, в котором ему об этом сообщили.
— Я вижу, господин Юришич, вы правы. Непозволительно человеку витать в облаках, надо твердо стоять на земле! Если это еще возможно для меня! — добавил он уныло, но с явным облегчением.
— Возможно, должно быть возможно! — не вникнув в его горести, приободрил его Юришич и задумался: неужели действительно Рашула хотел убить Мутавца с помощью гипноза Петковича? Или это бред сумасшедшего? Но что тогда утром Рашула говорил Петковичу?
И веря, и не веря, и стараясь найти подтверждение своим мыслям, Юришич обводит вопрошающим взором двор, лица вокруг себя. Чуть поодаль Рашула пристает к Розенкранцу, уж не пробует ли тот симулировать, щеголяя своим гнусавым тенорком, а Розенкранц, тихо рыча, отталкивает его. А на другой стороне, до недавнего времени упорно наблюдавший за Мутавцем, стоит Петкович. Неужели и этот человек пережил такую огромную любовь, что она довела его до безумия, и теперь он причиняет мучения мученикам, таким же, как он сам? И неужели Мутавац способен на самоубийство? Этот вопрос не дает покоя Юришичу, ясно ему только одно, что Рашула, лучше зная Мутавца, верит в это и поэтому плетет интриги.— Вы, может быть, и сами не подозреваете,— обращается он к Майдаку,— какое несчастье могли принести Мутавцу этим гипнозом, если бы он удался. По словам Петковича, Рашула его подговаривал с помощью гипноза заставить Мутавца наложить на себя руки.
— Как? — раскрыл рот Майдак. Да, слышал он о таких случаях, и сейчас ему, поглощенному своими заботами, стало ясно значение воплей Петковича о готовящемся убийстве. — Вероятно, он хотел это сделать с помощью Наполеона. Но я и в мыслях не держал ничего подобного, когда просил устроить сеанс гипноза. Поверьте мне.
— Знаю, — успокоил его Юришич, а сам буквально оторопел от удивления: оттуда от стены, где окно, на него смотрит Петкович, улыбается и идет прямо к нему. Петкович как будто его не замечал после того, как утром при встрече они поздоровались.
— Я понимаю, почему вы так удивились! — сказал он, подойдя и усаживаясь рядом.— Вы думаете, что я вас больше не хочу знать.
— О, нет! — еще сильнее удивился Юришич.— Я этого не думаю. С чего бы вдруг?
— Вы, Юришич, были у меня утром, а я вас обидел.
— Нет, нисколько, случилось просто недоразумение. — Юришич постепенно приспосабливается к неожиданной манере разговора. Быть может, к Петковичу вернулся разум?
Почти так оно и было. Еще в споре с Рашулой, как только охранник скрылся, его поразила одна мысль: кого Петкович так испугался, закричав, что это не он? Охранника? Но вот они уходят, но ни один из них его
и пальцем не тронул. Мутавца? Что может сделать ему этот несчастный? Рашулы? Да, единственно его следовало бы опасаться. Но почему? Потому что он хотел смерти Мутавца? Но это смешно, как можно кого-то толкнуть на смерть! Но ведь что-то вроде этого и произошло. Что он говорил Мутавцу и зачем вообще подошел к нему?
Забытье, как облако пепла, окутало все его сегодняшние грезы, и сквозь облако проблескивает в сознании крик: «Это не я!» Почему он так крикнул, он принимал себя за кого-то другого, за кого? Себя, дворянина Марко Петковича из Безни. Ему как будто снился сон, но наступило утро, а он, проснувшись, никак не может вспомнить свой сон. В первое мгновение ему кажется, что разгадка заключается в Мутавце. Он смотрит на него. Нет, там ее не может быть! И он инстинктивно повернулся к окну над тюремной стеной. Здесь, у стены, была раскопана земля. С какой целью? Ах да, добрый Микадо закопал здесь свою канарейку, а потом возвратил ее девочке из соседнего дома. И тотчас всплыло воспоминание: именно здесь, в окне, показалась Регина. Показалась, но это была не Регина, это ему только приснилось. Как она, оскорбившись из-за автомобиля, могла явиться к нему, да еще в этом окне! Как смешон этот сон, но и все вокруг кажется ему странным, как будто все это он видел очень давно, еще до ее появления. Однако все осталось по-прежнему. Смотри-ка, и Юришич здесь, у него есть один-единственный недостаток — он крайне любознателен. Но именно поэтому сегодня утром его не следовало бы называть шпионом, это тяжкое обвинение! Зачем он ему это сказал?
— Недоразумение, вот что! — он с радостью уцепился за такое объяснение.— Зачем мне было вас оскорблять, если я вас люблю? Вы верите,— он стал серьезным, легкий трепет прошел по лицу и исчез, как снежинки в воде, — что я могу любить?
— Верю, почему бы нет? — смутился Юришич. Он почувствовал в нем жуткую напряженность и боялся коснуться ее. Возможен взрыв. У него наступила минута просветления. Но сколько это будет продолжаться?
— А я вам говорю — нет! — с явным наслаждением рассмеялся Петкович и помахал рукой.— Всегда так получается — я человек непостоянный.
— Я думаю, господин Марко,— осмелел Юришич, — что вы даже сверх меры любили, только люди вам
мало платили тем же, и от этого вы страдали, скрывая от всех свою боль.
— Сверх меры, ха-ха-ха! Вы имеете в виду Регину? Но знаете ли, откровенно говоря, что я думаю о ней? — он подвинулся ближе и зашептал.— Это актриса, которая в жизни играет свои театральные роли, но не помнит собственную роль, которая предопределена ей жизнью. Вспоминает о ней только в окружении мужчин. А вы могли бы любить, находясь в ее свите?
— Нет, но порой мне кажется, что сильно любить могут только те, кто умеет и сильно ненавидеть.
— Ненавидеть? К чему это? — Петкович вздрогнул и растерянно взглянул на него. Воодушевление его растет, забурлил поток слов, слова текут теплые, улыбчивые, журчащие.— Знаете ли вы старого Тончека? Ну, он еще сегодня утром колол здесь дрова. Видите ли, он должен уплатить богачу-еврею за конюшню, а я думаю отдать ему для этого свою Безню, пусть расплатится ею. Не скажете ли вы ему об этом при встрече?
— Хорошо! — уловил Юришич этот резкий поворот мысли. — Но разве вы сами не увидите его?
— Я? Я уйду.
— Куда?
Краткая пауза. Опять на него находит помрачение, думает Юришич. Уж не шпион ли он все-таки, размышляет Петкович. Но куда он поедет? В Безню? И, забыв, что имение уже обещано Тончеку, он оживляется:
— С доктором Коларом махну в Безню.— Шепчет таинственно, доверительно, с легкой улыбкой, словно захмелевший.— Там я построю новый дворец, желтый, как шафран. Он непременно должен быть желтым, но не из-за ревности, а потому что земля там желтая. И тополями окружим этот дворец, они будут стоять как часовые. Но там никто никого не должен бояться, никому не надо быть инкогнито, всех добрых и несчастных я приглашу туда, и все мы будем братья. Все, и никаких гипнозов, никто никого не будет подговаривать убить Мутавца, как подговаривал меня Рашула. Хотите и вы туда приехать, господин Юришич? И вы, господин Майдак? В Безню, в желтый дворец, не в могилу — во дворец, большой, как Хорватия, ха- ха-ха, в котором все мы будем королями, ха-ха-ха, ха-ха-ха!
Он разразился неудержимым смехом, всплеснул руками, потер их. Все что угодно он видел перед собой, подумал Юришич, но только не сумасшедший дом, в который его отправят.
— Приедем, непременно приедем,— хмурится Юришич: сюда опять идет Рашула, тот самый, вину которого Петкович снова доказал. Может, он затем и идет, чтобы помешать разоблачению его преступлений? С горечью Юришич махнул рукой, чтобы тот не подходил.
— Вы машете рукой! — ужаснулся Петкович.— Вы, наверное, думаете, что я безумен! Все так думают,— усмехнулся он,— и старый Тончек так думал! Безумно только умереть, мудрость — это жизнь! Поэтому я буду строить желтый дворец, а не желтую гробницу... Дворец! — он победоносно выпрямился. Но почему вдруг перед ним стоит палач?
Перед ним стоит Рашула, которому наплевать, что Юришич подавал ему знаки. Розенкранц не выдержал его издевательств и снова скрылся в тюремном корпусе, и Рашула пошел вслед за ним, намереваясь отправить Бурмута за своей женой. Это ему удалось еще до того, как Юришич завел разговор с Майдаком. Бурмут молча последовал через двор. Заглянув на второй этаж, Рашула убедился, что Пайзл и Елена все еще в комнате для свиданий; удобный момент устроить Пайзлу неприятности! Это намерение и привело его опять во двор, хотя он и не предполагал, что Петкович говорил здесь о нем.
— Вы просили доктора Пайзла сообщить вам, когда приедет ваша сестра,— сказал он ему прямо в лицо.— Он, разумеется, не сказал. Ваша сестра пока еще в комнате для свиданий.
Бледный, как смерть, стоит Петкович. Палач говорит про Елену. Неужели уже пришел ответ от императора, и сама Елена осуждена на смерть? Слово «Елена» расплылось перед ним как ароматное облако.
— Елена?
— Да, наверху, в комнате для свиданий! — для убедительности Рашула показывает рукой.
Но в этом не было необходимости. Как будто сама Елена крикнула сверху и позвала его, Петкович огляделся, словно хотел поймать этот крик в воздухе, и кинулся сломя голову в здание тюрьмы.
— Елена, Елена!
— Вы добиваетесь скандала! — надвинулся на Рашулу Юришич, потеряв надежду задержать Петковича. — Об этом и я знал, но остерегался ему говорить.
— Хороший друг! — усмехается Рашула.— Но, кажется, я лучше!
— Вы? — возмущается Юришич. Все, что он слышал о нем от Майдака и Петковича, сконцентрировалось в его сознании, готовое обрушиться на Рашулу. Но не успел он произнести и двух-трех фраз, как Рашула с издевательской усмешкой поклонился ему.
— Сказали и хватит, господин Юришич! Я сыт вашими глупостями! Теперь вы уже на сумасшедших стали ссылаться! Рассуждайте тогда с ними, они падки на сенсации, а меня увольте!
Винтовая лестница, словно упругая спираль, вдруг распрямилась и увлекла его за собой. Петкович быстро очутился наверху, и вот он в коридоре, но охранник уже закрывал перед ним тяжелые, окованные железом двери, из-за которых доносится приглушенный, словно утонувший в бархате, голос Елены: «Да, да».
«Да, да» — эти слова относятся к Пайзлу, который стоит за железной перегородкой поникший, с опущенными руками.
За этот короткий промежуток времени, пока Елена была с ним, разрыв между ними еще более углубился. Елена обозлилась на Пайзла за то, что тот просил принести воды; неужели он мог поверить, что она способна упасть в обморок? Это он нарочно, обвиняла она, а он оправдывался, мол, его испугало выражение ее лица.
Выражение испугало, это возможно, призналась она самой себе. Неожиданно Юришич потряс ее своим прямо высказанным сомнением, будто она тоже виновата в аресте брата. До той минуты она была легкомысленно веселой, была неспособна воспринимать все серьезно. Юришич ее отрезвил. А крик брата, раздавшийся во дворе, напомнил ей ужасную минуту, когда он в прошлом году, оставшись с ней наедине в доме, объяснился в любви, любви страшной и нереальной; придя в себя, он крикнул точно так же, произнес те самые слова. Бедняга, он уже годами был безумен, любил ее, ну так что же, ведь и Пайзл ее любит! Но страшнее всего казалось ей внезапно осознанная опасность, как бы не запятнать перед обществом свою
репутацию, как бы ее не обвинили, что она затеяла вместе с мужем мерзкую интригу против брата. Тут надо все расставить по своим местам, Юришич обязан взять назад свое обвинение. Это она сразу же потребовала от Пайзла. А тот отказывается. Почему? Да потому что он виноват, вспыхнула она, и слово за словом между ними началась перепалка, она упрекала его в том, что он своими аферами компрометирует ее, а он говорил, что шел на это ради нее. Бесстыдник — неблагодарная, были произнесены и такие слова, пока снова не разгорелась ссора по поводу развода и ее поездки. Непроходимая пропасть разверзлась между ними, все произошло более жестоко, чем она хотела. Осталась только пустота, развалины, полное крушение. Елена уже собиралась уходить, когда вдруг услышала, как брат зовет ее по имени и, конечно, бежит сюда. Подождать его? Она почувствовала желание и даже высший долг поступить именно так, но когда ей это предложил Пайзл, из упрямства отказалась. Все это ее не касается, сказала она, а про себя решила удовлетворить свое любопытство другим способом: можно взглянуть во двор через окно, о котором говорил Пайзл. Она заторопилась уйти, чтобы избежать встречи, Пайзл проводил ее, но у самого выхода вспомнил о детях: следовательно, он, как гувернантка, пробурчал он по-немецки, останется с детьми один?
— Да, да! — подтвердила она уже за дверью, а Пайзл остановился, оскорбленный и раздосадованный, и в тот же миг на него налетел Петкович, оттолкнул в сторону и накинулся на охранника, вынимавшего ключ из замочной скважины.
— Елена, Елена! Не закрывайте! Не закрывайте!
Охранник, земляк Петковича, смотрит на него удивленно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53