Более того, даже по форме нос актера – небольшой и чуть вздернутый – являлся полной противоположностью того выдающегося экспоната, что украшал физиономию деревянного мальчишки. Впрочем, скромные размеры и ничем не примечательная форма носа не мешали актеру тонко чувствовать изменчивые запахи жизни – как ее тончайшие ароматы, так и зловоние эпохи, требовавшей от него не столько ума, сколько хитрости и изворотливости. Характерными чертами персонажа, созданного отцом Антонио, были упитанный животик, помятый пиджачок с вечно коротковатыми рукавами и не менее мятые брюки, с которыми ему из фильма в фильм не удавалось справиться и примириться: в самый ответственный момент они так и норовили соскользнуть с его «талии», словно подчеркивая контраст между внешней упитанностью и внутренней истощенностью и вечно испытываемым этим героем душевным голодом. В общем, этому самому смуглому комику за всю историю мирового кино удалось создать образ, с одной стороны, достаточно простой и насквозь читаемый, а с другой – в немалой степени сентиментальный. В свое время по такому рецепту создавались самые яркие мифы кинематографа. По сравнению с этим образом Пиноккио был в значительно большей степени бунтовщиком, этаким piccolo signorino , которому до смерти надоели и культура, и искусство. Схожесть между ними была скорее внутренней, чем физически осязаемой: и тот и другой были прирожденными шутами, оба вступали в конфликт с одними и теми же персонажами, олицетворявшими обывательский конформизм, оба восставали против общепринятого порядка вещей и кажущегося незыблемым мироустройства. Задумываясь об отце с этой точки зрения, Антонио не мог не признать, что старый актер был человеком интересным и оригинальным. Единственный упрек, который можно было ему предъявить теперь, спустя много лет, состоял в том, что он не нашел в себе сил умереть вместе со своим персонажем, переставшим появляться на экранах.
Антонио приехал в Сересас тихим теплым вечером. Воздух здесь был напоен ароматами фруктового сада, окружавшего виллу. Тишина и звездное небо просто не могли не подействовать на молодого человека, приехавшего из душного и пыльного города. Антонио не смог сдержать улыбки, когда поймал себя на том, что несколько по-детски сравнивает высыпавшие на небе звезды с тысячами глядящих на него глаз. Что ж, таким он был на самом деле – романтичным и не растерявшим способности воспринимать мир, как его воспринимают дети. Только здесь и только наедине с самим собой Антонио мог позволить себе такую вольность. В остальное время он тщательно скрывал свои слабости от окружающих и всегда внимательно следил за тем, какое впечатление на них производит. В тот вечер было ни жарко ни холодно: если в райских кущах существуют погода и климат, то скорее всего они должны быть именно такими, какие окутали Антонио комфортом и свежестью. Мажордом, состоявший на службе при вилле, подал Антонио ужин и проводил его в гостевую комнату. Сын хозяина так редко появлялся в отцовском поместье, что никому и в голову не приходило выделить для него постоянное, предназначенное лишь ему одному помещение. Антонио отдал должное мастерству нанятого отцом повара и, встав из-за стола, подумал было позвонить Федерико. Впрочем, от этой затеи он отказался достаточно быстро, поняв, что ему попросту нечего сказать другу: он до сих пор не удосужился даже хорошенько подумать над стоявшей перед ним задачей, а о реальных поисках и говорить не приходилось. Он прекрасно знал итальянца и был уверен, что тот, как человек деятельный, уже наверняка вовсю ведет работу в избранном направлении. Можно было предположить, что Федерико уже превратил «дело Пиноккио» в мероприятие государственного масштаба и в ближайшее время от него следует ждать самых сногсшибательных открытий, а быть может, и полной разгадки тайны носатого черепа. И все же этот череп был личной добычей Антонио, и он вовсе не горел желанием отдавать лавры триумфатора даже самому близкому другу.
На столе в кабинете отца стоял компьютер. Антонио включил его и первым делом порылся в музыкальном архиве. Под звуки марша Мендельсона из музыки к «Сну в летнюю ночь» он не торопясь набрал адрес электронной почты Марка Харпера, прекрасно понимая, что немедленного ответа скорее всего не получит. Собравшись с мыслями, он быстро набросал несколько фраз:
Марк, дружище.
Я сейчас в Сересас, на отцовской вилле. По нашему делу у меня пока никаких новостей. Сегодня вечером займусь им вплотную, благо погода располагает – у нас тут нежарко, но, думаю, все же значительно теплее, чем и тебя. Если серьезно, то я собираюсь покопаться в отцовской фильмотеке. Ты ведь знаешь, что он собрал целую коллекцию старых фильмов, по которым можно изучать не только историю, но и мифологию мирового кино. Так, не уезжая из Мексики, я смогу оказаться, например, в Италии. Посмотрю фильмы по произведениям Габриэле д'Аннунцио и других известных людей театра. Как знать, может быть, именно они приведут меня в ту гавань, где высадился на берег наш деревянный человечек. Да, кстати, у меня до сих пор нет никаких известий от Федерико. Будешь созваниваться с ним – передавай привет. Надеюсь, скоро смогу поделиться с вами чем-нибудь интересным.
Антонио выключил компьютер и, не вставая с вращающегося кресла, повернулся лицом к боковой стене кабинета. Теперь перед ним была большая и очень хорошая фотография отца, сделанная еще в годы его молодости. Фотограф запечатлел актера именно в образе того самого персонажа, который и принес ему славу. Черные глаза с длинными ресницами смотрели на сына с такой живостью, что тому даже стало не по себе. Волосы были подкрашены желтоватой сепией вместе с общим фоном фотографии. Пышные усы нависали над крупными, но не вялыми, а энергичными губами, готовыми в любую секунду разразиться длинной тирадой, состоящей из наугад состыкованных между собой философских и естественно-научных терминов, – одним из коньков персонажа, прославившего отца Антонио, было пародирование так называемого высокого стиля и того языка, которым ученые мужи порой склонны маскировать отсутствие смысла в своих исследованиях и высказываниях. Не то маленький бродяга, не то испанский аристократ, обедневший и даже обнищавший, но сумевший вновь обрести былое богатство, – Антонио так и не мог сформулировать для себя, какой из образов отца ему более близок и понятен. В любом случае старый актер почему-то до конца своей кинематографической карьеры так и не расстался с рудиментами образа нищего и вечно голодного клоуна. При этом многомиллионные гонорары сделали отца Антонио действительно весьма состоятельным человеком, навсегда лишив единственного наследника права быть богачом, пришедшим к благосостоянию благодаря собственным талантам и усилиям.
Кинематограф появился в Мексике 6 августа 1896 года, когда президенту Порфирио Диасу и нескольким членам его кабинета было представлено это новейшее достижение цивилизации. Первый сеанс в стране организовали представители братьев Люмьер в Зеркальном зале дворца Чапультепек. Президент был известен своей галломанией и преклонением перед достижениями научно-технического прогресса. Таким образом, у новинки заведомо были неплохие шансы быть принятой благосклонно. Кроме того, агенты братьев Люмьер оказались людьми неглупыми и смогли представить президенту свою диковину как изобретение революционное – и в прямом, и в переносном смысле. Революционные настроения, царившие в мексиканском обществе в то время, отразились и в названии первого общедоступного кинозала. В те воинственные годы он был назван по цвету, присущему богу войны Марсу: «Красный Салон». Первые движущиеся фотографии ожили в подвале одной аптеки на улице Платерос. Заинтересованная публика заходила в зал и оказывалась на территории неизвестного. Короткий киносеанс был для первых зрителей чем-то вроде волшебного путешествия во времени и пространстве. Посланники Люмьеров действовали в Мексике, исходя из той же стратегии, которую они применяли во многих других странах: они находили подходы к высоким правительственным чиновникам, пользуясь при этом каналами французского посольства. Затем для высокопоставленных гостей организовывался частный сеанс, а потом в неформальном общении им подбрасывалась мысль, что столь необычное и на первый взгляд забавное изобретение может быть использовано как мощный пропагандистский и просветительский инструмент, незаменимый в воспитании будущих поколений.
Впрочем, мексиканская кинохроника (если таковая вообще существовала) не слишком интересовала Антонио в тот вечер. Какие бы то ни было известия о Пиноккио могли попасть в отцовскую фильмотеку только из Европы. Лишь там, в Старом Свете, кто-то мог заинтересоваться историей превращения бессмертной куклы в человека из плоти и крови. Знать бы, подумал Антонио, почему Коллоди никогда ни с кем не говорил о том, что стало с деревянной марионеткой, когда она превратилась в человека? Куда этот человек подевался, где он жил, чем занимался, женился ли, в конце концов… Эти и множество других вопросов кружились в голове Антонио. Он справедливо полагал, что если все это стало интересно ему, то почему кто-нибудь еще, пусть и на другом конце света, не мог задаться теми же вопросами? Если дело обстояло действительно так, то скорее всего этот любознательный и нестандартно мыслящий человек должен был принадлежать к миру театра, а быть может, и кино. Именно такой человек в первую очередь мог озаботиться судьбой вырезанного из полена актера и его внутренним драматическим конфликтом, основанным на сомнительной принадлежности к человеческому роду.
Антонио встал с отцовского кресла, в котором с комфортом просидел некоторое время, проглядывая мексиканскую фильмографию, и решил наугад проверить, насколько расположение фильмов в коллекции соответствует составленному списку. Для начала он направился к ближайшему стеллажу и вскоре убедился, что на полках царит полный порядок. Центральное место в этой части коллекции как раз и занимал раздел, посвященный отечественному кинематографу, и в первую очередь – фильмам с участием владельца коллекции. Антонио пробежал взглядом по списку названий этого раздела. В глубине души он не был уверен, что его отец – великий актер, но отрицать его целеустремленность и невероятную работоспособность было бы просто глупо. За сорок лет творческой деятельности он успел сняться в неимоверном количестве самых разных фильмов. Уважительно присвистнув, Антонио сделал несколько шагов и распахнул дверцы второго стеллажа. Фильмы, находившиеся в этой части коллекции, даже уложены были не так аккуратно, как те, что стояли ближе к письменному столу. Судя по всему, здесь, в дальнем углу кабинета, отец бывал реже и у него все еще не дошли руки окончательно привести в порядок менее важную, с его точки зрения, часть коллекции. Впрочем, нельзя было исключать и того, что эти фильмы как раз недавно перебирали, что-то просматривали и просто не удосужились расставить кассеты аккуратно – в том же идеальном порядке, как на полках соседнего стеллажа.
Среди кассет, даже не лежавших одна на другой, а просто наваленных друг на друга, Антонио увидел несколько итальянских фильмов на историческую тематику: среди них были «Последние дни Помпеи», снятые в 1908 году режиссером Маджи, и «Кво вадис?» Гуадзони, производства 1913 года, и, наконец, мифическая «Кабирия» Пастроне. Эти названия и даты воодушевили Антонио: похоже, он не зря приехал сюда, в отцовское поместье. Он включил видеомагнитофон, и на экране появились чуть неестественно двигающиеся и преувеличенно бурно жестикулирующие персонажи. Через некоторое время Антонио почувствовал разочарование: все эти огромные по меркам немого кино массовые сцены, вся эта стилизация под древнее имперское величие не могли помочь ему в поисках информации, так или иначе связанной с куклой, придуманной Коллоди. Антонио никак не удавалось представить Пиноккио в римской тоге, поднимающимся на трибуну сената с очередной обличительной речью против Каталины. Не увязывался образ деревянного человечка и с обликом римского легионера, закованного в доспехи и продирающегося через бесконечные непроходимые леса дикой Галлии. Нет, не здесь, не в этих фильмах следовало искать нить, которая могла привести его к знаменитому шуту родом из Тосканы.
На одной из полок во втором ряду Антонио обнаружил отдельную коробку с аккуратно уложенными фильмами, снятыми во Франции. Он не мог не обратить внимания на то, что немалая часть кассет была помечена скромной этикеткой с инициалами «Ж. М.».
Досчитав до сорока, Антонио сбился: фильмов с загадочными инициалами на обложке было явно больше четырех десятков. Сначала он без особого энтузиазма просмотрел старые аннотации, но обнаружил в них лишь краткий пересказ сюжета и имена снимавшихся актеров. О режиссере, скрывавшемся за двумя загадочными буквами, в них не было ни слова. Тогда Антонио вернулся к отцовскому столу и положил перед собой толстый том изданного в 1940 году в Мехико большого кинословаря. Его авторы вознамерились собрать под одной обложкой всех тех людей, которые так или иначе оставили след в становлении кинематографа. Антонио открыл том на букве «М» и стал листать страницу за страницей, выискивая имена, подходящие к загадочным инициалам, значившимся на кассетах. Его поразило количество людей, связавших свою судьбу с кино и посвятивших этому искусству всю жизнь. Наконец, когда ему уже начало казаться, что он читает телефонный справочник, его взгляд задержался на статье, посвященной человеку с подходящим именем: Жорж Мельес.
Биография этого сына сапожника просто поразила Антонио. Жорж с детства отлично рисовал, но жизнь повернулась так, что ему пришлось не учиться, а помогать отцу в семейной мастерской. К сапожному ремеслу он отнесся серьезно и с подобающим терпением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64