Лицо дополняли нарисованные крупными мазками губы, застывшие в беспечной улыбке.
Ада молча смотрела на Марка, который рассеянно, не замечая ничего вокруг, играл с двигающейся куклой. Подходить к нему и пытаться о чем-нибудь заговорить было сейчас бесполезно. Ада собрала волю в кулак и решительным движением вырвала игрушку из рук мужа. Против ее ожидания, Марк не оказал никакого сопротивления и даже не возмутился. Сама не понимая, что делает, Ада подошла к камину и без единого слова швырнула деревянную куклу в огонь.
По гостиной мгновенно распространился запах влажного леса и свежих листьев. Ада почувствовала, что задыхается. Марк же, наоборот, вдохнул запах старого дерева, давно не видевшего солнечного света, полной грудью. В какой-то момент у них обоих возникло ощущение, что дождь идет не на улице, а прямо у них в комнате. Крохотные капли – размером с острие иголки – впивались в их кожу.
Ада хотела подойти к Марку, но какая-то сила удержала ее на месте. Ее ноги словно приросли к полу. Марка в доме уже не было, хотя физически он по-прежнему сидел на месте, а его глаза неотрывно смотрели в огонь, медленно, но неотвратимо пожиравший куклу. Сначала у Пиноккио сгорели ступни и руки. Костюмчик и носочки продержались чуть-чуть дольше. Вскоре от деревянного мальчика осталась лишь одна голова; его длинный нос походил на сгоревшую спичку. Шапочка-колпачок стала из белой темно-коричневой, словно вылепленной из керамики. Запахи леса, дерева и листьев врывались в гостиную из каминной топки волнами – как ароматы духов. Так продолжалось, пока кукла не превратилась в несколько едва тлеющих угольков.
Марк встал со стула и оглядел комнату невидящим взглядом. Он был словно одурманен ароматами, шедшими из камина. Открыв дверь, вышел на улицу с таким решительным видом, будто уже точно знал, куда именно собирается идти. Густой туман и серое, почти свинцового цвета небо стали для него отличным маскировочным фоном: буквально через несколько секунд силуэт Марка исчез из виду. Это произошло еще до того, как он вышел за калитку сада, окружавшего дом.
Ада по-прежнему стояла у камина неподвижно. По ее щекам текли слезы, а в душе все сильнее занимался пожар безотчетного страха. Она уже раскаивалась в том, что, поддавшись минутному порыву, столь поспешно сожгла эту проклятую куклу. Глядя в пасть топки, она видела лишь синенький огонек, пляшущий над маленькой кучкой углей. От этих углей в воздух поднимались небольшие, но плотные облачка белого дыма – как будто кто-то там, в глубине камина, курил любимую сигару.
Марк все шел и шел к слэптонскому пляжу. Море разыгралось, и волны прилива прилизывали и причесывали прибрежный песок. Влекомые волнами камни оглушали окружающее пространство, ударяясь друг о друга. Они словно аплодировали каким-то невидимым актерам, скрытым за белым занавесом пены прибоя. Мысленно Марк уже был там – в волнах, в той бескрайней пустоте, где его измученная, израненная душа разбивалась на бесконечное множество ощущений, оставляя после себя одну зияющую рану в сознании. Он не помнил ни кто он такой, ни как его зовут, ни где он находится, ни даже был ли он когда-нибудь в каком-нибудь другом месте. Ему казалось, что он всегда, с самого рождения, был только здесь и всегда смотрел на воду и небо, которые сливались друг с другом.
Он остановился и, глядя в море, вдруг почувствовал, как какая-то невидимая рука не по-доброму сжала его сердце. Цвет волн изменился: теперь они стали серыми, словно замшевыми, и перекатывались одна за другой тяжело, будто смешанные с текучей ртутью. На берег хлынул целый поток изуродованных расчлененных тел. Откуда они взялись, из каких глубин подняло их течение – Марк не знал и не хотел думать об этом. Черепа, черепа – круглые, маленькие, расколотые надвое, черепа, оскалившиеся сохранившимися в челюстях зубами, черепа с патлами грязных водорослей вместо волос – такие разные и такие одинаковые в отчаянном желании как можно скорее вернуться на землю. Та же непреодолимая сила, которая когда-то унесла их на морское дно, сейчас была готова выбросить их обратно на берег.
Вместе с появлением на линии прибоя груды костей над поверхностью послышались старые военные песни – ре самые, которые пели солдаты на десантных кораблях, чтобы не сойти с ума от навалившегося на них страха. Винтовки, каски и обрывки формы болтались между костями. Каждый кусок тела и каждая вещь стремились найти того единственного, кому они принадлежали при жизни. Лохмотья, в которые превратилась форма, как могли пытались прикрыть человеческие останки. Ничто не подходило друг к другу, ничто не совпадало по размеру. Какая-то каска накрыла, как огромная стальная чаша, маленький, почти детский череп юнги. Большая берцовая кость морского офицера не подходила к длинной кости голени в сухопутном камуфляже. Винтовка не держалась в беспалой ладони взорвавшегося в пороховом погребе артиллериста. Кисть руки, оставшаяся без запястья, из последних сил держала древко выцветшего до сплошного серого цвета знамени… Целая рота останков потонувших солдат изготовилась к отчаянному броску на захваченный условным противником берег. Каждый хотел вернуться обратно в свое время и убежать, дезертировать, скрыться с этой чудовищной земли куда угодно, но лучше всего – к родному дому.
Это морское сражение разворачивалось сейчас перед Марком, бесстрастно взиравшим на борьбу мертвых за право снова стать живыми. В какой-то момент он понял, что не может больше противостоять зову обреченных душ, и не задумываясь пошел прямо к воде – туда, где ревели и разбивались о берег волны прибоя. Марка так ждали и так хорошо приняли, что он даже не понял, когда именно совершил тот самый последний шаг, после которого возвращение стало невозможным. Его переход в другой мир произошел спокойно и незаметно даже для него самого. Человеческие черепа, которыми кишела вода вокруг него, заставили его навсегда забыть тот единственный череп, которым он так стремился обладать – еще тогда, при жизни.
Федерико не на шутку встревожился, не получив от Марка за три дня ни единого электронного письма. Некоторое время назад они договорились связываться ежедневно, в основном в утренние часы, когда Ады Маргарет не было дома. Странное молчание Марка, не ответившего ни на одно из посланий итальянца, привело профессора Канали в отчаяние: он настолько переволновался, что решил рискнуть и нарушить в одностороннем порядке те самые правила конспирации, которые они с Марком установили для общения друг с другом.
Взяв трубку, он набрал телефонный номер. На звонок никто не ответил, что, естественно, лишь усилило его беспокойство. Он звонил в Англию весь день, но после нескольких долгих гудков ему неизменно отвечал любезный голос автоответчика, предлагавший оставить сообщение. В конце концов Федерико поддался на эту провокацию и наговорил на автоответчик несколько фраз, адресованных обоим супругам. Он просил, нет, умолял их связаться с ним любым удобным для них способом. В конце сообщения он добавил, что просто не переживет еще сутки без известий о судьбе друга и его семьи. Сутки прошли. Ответа так и не было. Федерико понял, что больше ждать не может, и стал собираться в Англию. Он взял билет на первый же самолет, который летел из аэропорта Фьюмичино на Британские острова. Приземлившись в Лутоне, он сел в автобус и поехал на юг. За последние полтора дня он не сомкнул глаз и практически ничего не ел. Впрочем, в эти часы он не чувствовал ни усталости, ни голода. Его терзало сначала смутное, а затем все более отчетливое нехорошее предчувствие. Ему казалось, что если непоправимое несчастье еще и не произошло, то по крайней мере обратный отсчет уже начался.
Добравшись до того дома, который Марк описал ему в письмах, Федерико наткнулся на запертую на ключ дверь и закрытые ставнями окна. Дом казался нежилым. Перепугавшись еще больше, он пошел к центру городка, рассчитывая спросить у первого встречного, где можно найти молодую пару приезжих из Лондона. Городок был совсем маленький, и вряд ли в нем было больше одной гостиницы, да и ту скорее всего сдавали местным жителям как пансион. Здесь просто не могли не знать приехавшую из столицы семью, снявшую полтора месяца назад один из самых старых домов в городе.
День был серым и мрачным, как будто какие-то невидимые небесные рыбаки набросили на небо сеть и стянули его ближе к земле, не позволяя свету пробиться сквозь многослойную пелену тяжелых облаков. Со стороны берега доносился шум прибоя – море как будто хотело выбросить на прибрежный песок все свои секреты. Неожиданно Федерико услышал звуки органа. Он быстро сориентировался и вскоре увидел то здание, откуда доносилась музыка. Это была небольшая баптистская церковь, возвышавшаяся на пригорке прямо в центре городка. Церковь была окружена кладбищем со старинными памятниками и частично расколотыми надгробными плитами. Федерико решительно направился в ту сторону. Первой, кого он увидел, переступив порог, была Ада Маргарет Слиммернау, сидевшая на скамье в переднем ряду. Ее рыжие волосы разметались по воротнику черного пальто, наброшенного на плечи. Она сидела ссутулившись, даже сгорбившись, ничуть не пытаясь держаться на публике с достоинством и сохранять хорошую осанку. Священник читал заупокойную молитву, и вместе с Адой Маргарет его слушали еще несколько человек, сидевших на дальних от входа скамьях.
Федерико обратил внимание на трех пожилых женщин, таких же рыжих, как Ада, сидевших рядом с ней в первом ряду. Еще один человек показался ему знакомым: это был Пол, энтомолог, родственник Марка, который не раз принимал участие в их встречах и долгих разговорах.
Поминальная служба шла своим чередом. Федерико решил не отвлекать присутствующих и не нарушать их скорбную сосредоточенность. Он вышел из церкви и обошел городское кладбище по периметру. Симметрично расположенные могилы как нельзя лучше подходили к неуютному климату этих мест. Федерико не раз задавался вопросом, как люди могут жить в такой стране – холодной, сырой и неприветливой. За время всех своих поездок в Англию он ни разу не видел солнца на небе в течение больше чем четверти часа кряду. У него сложилось ощущение, что какой-то зловредный ветер собирал все тучи, впитывавшие в себя воду над Мировым океаном, и сгонял их в одну огромную стаю, заставляя проливаться бесконечными дождями именно здесь.
Вскоре он вернулся мыслями к своему другу. Среди присутствовавших на похоронах его не было. И все же Федерико сумел добиться своего и теперь был буквально в нескольких шагах от Марка. «Вот кончится служба, – подумал он, – тогда подойду и поговорю с Адой, а может быть, и с дядей Полом. Они, конечно, удивятся, как я здесь оказался, но это не главное. Для начала скажу, что меня сюда занесло по делам». Федерико с трудом сдерживал себя. Ему казалось невозможным ждать еще хотя бы минуту, не зная, где Марк и что с ним. «Ну ничего, надо потерпеть, – убеждал он себя. – Если у Марка с Адой будет хорошее настроение, они, может быть, пригласят меня переночевать у них. Вот тогда мы и поговорим обо всем начистоту. А потом поедем с Марком в Мексику. Антонио наверняка тоже пережил немало неприятных минут, которые так или иначе были связаны с необдуманно данной нами дружеской клятвой. Похоже что носатый череп и его тайна стали навязчивой идеей не только для нас троих, но и для многих окружающих. Нужно избавиться от этой странной штуковины и забыть о наших дурацких планах и попытках узнать его тайну. Смерть старого мексиканского актера, видимо, сильно изменила жизнь Антонио. Наверняка он почувствовал себя вправе не исполнять некоторые обязательства, взятые ранее. В конце концов, у него теперь много дел там, в Мексике, и ему, может быть, просто некогда выходить на связь с друзьями из Европы. Скорее всего, и лихим поездкам по всему миру теперь пришел конец».
Федерико понял, настолько он был смешон, когда считал, что лишь он один продолжал слепо верить в необходимость познания секрета этой костяной скорлупы, найденной на гаитянском пляже. Иногда ему начинало казаться, что вся эта история ему только почудилась, что не было в его жизни ни Коломбины с ее странным домом, словно привалившимся к древней флорентийской стене, ни посещений роскошного палаццо в сопровождении членов тайного братства, которое на самом деле существует лишь на страницах книг. Все эти карбонарии, клятвы, секретарь, библиотека – все это просто розыгрыш его университетских коллег, которые столь жестоко наказали его за желание и попытку познать непознаваемое, причем ненаучным методом. Такое толкование событий последних месяцев вполне устраивало Федерико: не было в его жизни ни носатого черепа, ни тайного братства – ничего из того, что он себе напридумывал.
Посетив библиотеку братства, пользоваться фондами которой ему было любезно дозволено, он в очередной раз решил проштудировать трактат доктора Вильгельма Готтлиба Кельха, профессора патологической анатомии Кёнигсбергского университета. Речь в этой книге шла о конкретном приложении краниологической теории Галля к черепу одного известного человека, а именно Иммануила Канта. Профессор-ассистент по фамилии Кнорре сделал точнейший гипсовый слепок с черепа великого философа, что позволило провести все измерения и составить детальное описание. Ничто, ни единый бугорок, впадинка, выступ или трещинка, не ускользнуло от внимания аккуратного до педантизма исследователя. Федерико запали в память первые строчки из этого описания: «Череп Канта в силу правильного соотношения его различных частей и в то же время наличия большого количества индивидуальных особенностей имеет весьма специфическую форму». Что же это за странность, которую обнаружили в черепе гениального философа ученые-патологоанатомы? Скорее всего, правильность формы и равенство внутренних разнонаправленных диаметров свидетельствовали о большом объеме внутричерепных полостей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64