Вплоть до этого дня он считал себя человеком обычным, простым, если не сказать – примитивным. Его жизнь осложнялась только элементарными комплексами робкого и замкнутого юноши. Теперь же он воспринимал самого себя как некое чудовище, как индивидуума, обладающего особенностями, несвойственными нормальным людям. Кроме того, он чувствовал, что каким-то образом вторгся в запретный для обычного человека мир. Все это не на шутку пугало Марка: интуиция подсказывала ему, что следующей остановкой на этом пути в неведомые миры может стать потеря рассудка.
– Я, кажется, понял, – сказал он, впиваясь взглядом в глаза Ады. – Тот дар, который колдун Джон Ди передал обвиняемому в заговоре Гаю Фоксу, и представлял собой способность ускользать душой из собственного тела и, следовательно, не чувствовать боли. Пока палачи терзали его тело и вынимали внутренности из вспоротого живота, твой знаменитый предок переносился куда-нибудь, например на гаитянские пляжи, или же начинал представление в кукольном театре, дергая за ниточки марионеток.
Ада улыбнулась ему, и в этой улыбке читалось вновь возродившееся доверие.
– Все было именно так, как ты говоришь. Этот дар – или проклятие, называй как хочешь, – остался с нами, потомками Гая Фокса, на века. Джон Ди сделал нас свободными и в то же время превратил в чудовищ, безжалостных и циничных. Вот почему ты должен понять, что и нам очень важно узнать, что произошло с тем черепом, который вы с друзьями купили на Гаити. История Пиноккио принадлежит и нашему миру, ведь он был актером, как и мы.
– В этом я ни на минуту не усомнился, – заверил ее Марк не без доли цинизма, – но, к сожалению, в данный момент я не могу сказать ничего, что пролило бы свет на эту загадку. Путешествие далось мне тяжело, и, несмотря на то что я многое увидел и почувствовал, ни один из увиденных образов, уверяю тебя, не был никак связан с этой историей. Кроме того, мне потребуется некоторое время, чтобы восстановить и привести в порядок воспоминания о моем путешествии. На данный момент я просто не способен сказать что-нибудь вразумительное.
Ада была явно разочарована, но ей пришлось удовольствоваться тем, что он вообще согласился говорить с ней на эту тему. Она не без оснований полагала, что он теперь не вполне доверяет ей и не торопится поведать о тех местах, где побывал за время своего долгого путешествия. Опасаясь навлечь на себя еще большие подозрения, она лишь осторожно напомнила Марку о том, что уже слышала от него:
– Когда ты очнулся, то произнес имена Скапена и Санторелло, Леандры и Изабель. Все они друзья Полишинеля, и все итальянцы, как и Пиноккио. Почему ты к ним обращался?
Марк честно признался, что не помнит, почему именно эти имена пришли ему в голову при пробуждении. Терзаемый сомнениями и подозрениями, он осторожно встал с кровати и в первый раз за три недели сам дошел до гостиной, где и обнаружил вздремнувшего в кресле дядюшку Пола. Ада решила больше ни о чем не расспрашивать Марка и подождать, пока время и ее забота восстановят в полной мере память мужа, чуть не покинувшего этот мир навсегда и исцелившегося столь чудесным образом.
С того дня, как Федерико дал торжественную клятву на верность братству карбонариев и к тому же познакомился с женой своего друга Марка Харпера, у него началась новая жизнь; при этом старая никуда не делась и стала лучше, чем прежде. В этой двойной жизни он был тем, кем всегда хотел быть и никогда не мог стать. В университете он работал не менее увлеченно, чем раньше, и к нему быстро вернулась былая слава отличного преподавателя и вдумчивого, прилежного исследователя. Работал он просто без устали и при этом совершенно перестал удивлять коллег какими бы то ни было странностями в поведении. Более того, он вновь стал участвовать в посиделках в кафе. Коллеги не могли нарадоваться его взвешенным и всегда хорошо аргументированным высказываниям и примирительному тону, которым он отвечал на любые опрометчивые заявления какого-нибудь зарвавшегося ревизиониста или анархиста. Федерико обрел такое внутреннее равновесие и цельность образа, что вполне мог сойти за улучшенную и подлакированную копию самого себя в недавнем прошлом. Впрочем, все это не мешало ему меняться и внешне, и внутренне в те свободные часы, которые он посвящал целиком и полностью деятельности в рамках тайного братства.
Поездки во Флоренцию он совершал теперь с завидной регулярностью. Отношения с Коломбиной перешли в восхитительную фазу легкой и в то же время зрелой влюбленности, а былые предрассудки преподавателя Канали отбрасывались один за другим и снимались с него, как шелуха с луковицы. Наконец в его отношениях с Коломбиной остались лишь изначальные, первородные мысли и чувства, позволившие Федерико воспринять любовь на дантовский манер как некий stil nuovo . Федерико наслаждался каждой минутой своей любви и в неменьшей степени наслаждался телом своей возлюбленной до головокружения от божественного нектара – смеси духовного и телесного начал, прекрасного вина, которого ему прежде не доводилось даже попробовать. Со своей стороны актер Винченцо де Лукка с гордостью рассказывал добрым братьям о том, какой замечательный молодой человек появился у его не менее замечательной дочери. Кроме того, он был невероятно горд собой за то, что именно с его подачи Федерико был принят в члены братства. Какое-то время Федерико считал благоразумным вообще забыть о черепе и во время встреч с добрыми братьями не упоминать об этой странной находке. Несколько слов Ады Маргарет Слиммернау, произнесенных в ночь его посвящения, запали ему в память и словно запечатали ему рот. Федерико понял, что не может позволить себе никакой слабости. Ни один из членов братства не должен был догадаться, что на самом деле страшное любопытство просто сжигает его изнутри. Он научился играть избранную роль и проводить немалую часть жизни, надев на себя пусть и невидимую, но от этого не менее непроницаемую маску безразличия, которое было для него лучшими доспехами, щитом и шлемом.
Федерико пунктуально посещал все собрания отряда Лесных братьев – так называлась ячейка братства. Очень быстро он убедился в том, что эти встречи и разговоры нисколько не обогащают его, а, наоборот, наводят страшную тоску. Горьким открытием для него стал тот факт, что тайное общество, по всей видимости, представляет определенный интерес лишь до того момента, как человек становится его членом. Когда же обет дан и произнесены слова клятвы, сосуществование с сектантами делается столь же обыденным и вульгарным, как и взаимодействие с любой другой человеческой организацией. Если же в братстве недостаточно ярких или хотя бы просто интересных личностей, то все встречи членов ордена очень скоро превращаются в формальное исполнение заскорузлых от времени и частого употребления ритуалов. Федерико, например, удивляло то, что больше ему так и не удалось встретиться с Великим магистром и редко доводится бывать во дворце Бонапарта, в том самом месте, где происходила церемония его посвящения. Стараясь не вызвать никаких подозрений у братьев по ордену, он не задавал лишних вопросов и не проявлял своей заинтересованности в каком-либо конкретном деле. Под маской поверхностного дилетантизма и беспечности он тщательно скрывал свою безумную страсть.
Еще в день посвящения Ада Маргарет выказала ему свою симпатию и готовность стать доверенным лицом в ордене. Федерико не смог заставить себя отвергнуть протянутую ему руку помощи. После церемонии именно Ада проводила его до окраины города. По дороге они, естественно, заговорили о Марке, и Ада призналась, что старый друг Федерико находится в ужасном состоянии – между жизнью и смертью, между сном и бредом. Судя но ее словам, она бросила тяжелобольного мужа и приехала во Флоренцию лишь для того, чтобы помочь Федерико и сделать для него посвящение не столь трудным и утомительным. Федерико слушал ее, не перебивая, но вовсе не торопился верить каждому ее слову. Чем-то эта рыжая англичанка была ему подозрительна. Особенно удивило его то, как она с первой же минуты знакомства стала вести себя с ним чуть ли не как родная сестра. Ада, казалось, не замечала его подозрительного отношения к ней и продолжала рассказывать об Англии, о Марке, о поездке на Гаити, об Антонио и его знаменитом отце. Федерико старательно скрывал разбиравшее его любопытство и демонстративно ограничился лишь несколькими фразами, без которых в подобном разговоре было просто не обойтись:
– По правде говоря, я удивился, что Марк не сообщил нам о своем решении жениться. Это на него не похоже. Неужели он нам не доверяет?
– Да что ты, наоборот, – поспешила Ада вступиться за мужа. – Ты просто не знаешь, как было дело, и потому понимаешь все неправильно. Все произошло очень быстро. У нас не было возможности подготовиться к свадьбе так, как хотелось бы. Марк много рассказывал мне о тебе и, конечно, об Антонио. Уверяю тебя, вашей дружбе ничто не угрожает.
Федерико изобразил на лице гримасу сомнения, но доброжелательная улыбка Ады заставила его немного сменить тон.
– Может быть, ты и права, но все же… я никак не возьму в толк, почему Марк не сообщил нам о столь важном шаге в своей жизни.
– Первое, что он собирался сделать после свадьбы, – настойчиво повторила Ада, стараясь держаться по-прежнему любезно и приветливо, – это связаться с вами и сообщить каждому из вас лично о нашем браке. Разумеется, он хотел и объясниться с вами по поводу долгого молчания. К сожалению, он не успел этого сделать, так как заболел прямо в день свадьбы.
При очередном упоминании тяжелой болезни, неожиданно свалившейся на Марка, Федерико обеспокоился еще больше. Он не стал делать вид, что состояние друга его не интересует, и принялся настойчиво расспрашивать Аду:
– Так что же все-таки случилось? Он ведь никогда не жаловался на здоровье, а что касается физической силы, то я мог ему только позавидовать.
– Эта напасть не физического свойства, а скорее психического, – сокрушенно сказала Ада. – Он неожиданно упал в обморок и до сих пор не пришел в сознание. Кормим мы его, как получится: к счастью, даже будучи без сознания, он хотя бы открывает рот. Но сколько с ним ни разговаривай, он, похоже, ничего не слышит и, даже когда открывает глаза, явно не видит нас.
Эти слова еще больше обеспокоили Федерико. Сев в машину, он поехал домой как можно быстрее – ему хотелось выяснить, насколько соответствует действительности то, что рассказала ему эта женщина. Войдя к себе, он, даже не сняв пальто, бросился к телефону. На другом конце провода трубку взяла мать Марка, подтвердившая Федерико все только что услышанное. Беспокойство, которое слышалось в голосе миссис Харпер, еще больше встревожило Федерико. В некотором роде он чувствовал себя если не виноватым, то ответственным за происшедшее. Повесив трубку, он немедленно набрал номер Антонио, но в Мехико никто не ответил. Посмотрев на часы и прикинув, сколько времени сейчас по другую сторону Атлантики, Федерико решил подождать более подходящего часа.
Больше он не встречался с Адой Маргарет Слиммернау. Ни на одном из последующих собраний, на котором Федерико присутствовал уже в качестве доброго брата, он не видел эту женщину, которая, как ему показалось, была еще одной претенденткой на то, чтобы наложить лапу на злосчастный череп.
Несколько дней он пытался связаться с Антонио, причем звонил как в дневное время, так и в неурочный час – поздно ночью, лишь бы застать друга дома. Все было напрасно. В столице Мексики никто не желал брать трубку. Электронные письма также оставались без ответа. Естественно, такое положение дел еще больше обеспокоило Федерико. Он терялся в догадках по поводу того, какие тяжелые или, быть может, трагические обстоятельства мешают Антонио ответить на звонок или просмотреть электронную почту. Вскоре он получил еще одну новость, которая расстроила его еще больше. В одной из самых популярных итальянских газет на странице, посвященной культурным событиям, он вдруг увидел фотографию отца Антонио, под которой крупным шрифтом было напечатано: «Судебная тяжба за коллекцию фильмов знаменитого мексиканского комика». Не на шутку удивленный, Федерико тут же прочитал заметку, набранную уже обычным газетным шрифтом. Оказывается, актер скончался два дня назад. Сразу же после его смерти по решению судьи была опечатана вся собственность, принадлежавшая ему, включая загородный дом, где хранилась знаменитая коллекция старых фильмов. В газете говорилось, что Антонио, единственный сын актера, затеял судебный процесс с продюсерской компанией «Фальконер» и даже решил судиться с собственной матерью. Кроме того, в газете упоминалось и о каких-то правах, которые имеет на часть имущества некий друг и давний деловой партнер покойного актера по имени Хоакин. В этом персонаже Федерико без труда узнал мажордома с виллы Сересас. Эксперты оценивали стоимость коллекции фильмов, собранной старым актером, в сумму как минимум с шестью нолями. Вот почему после внезапной смерти, которая настигла актера дома, в квартире на проспекте Либертад, по не названным в заметке причинам, судья тотчас же выписал постановление, согласно которому участникам тяжбы и всем потенциальным наследникам строжайше запрещалось вскрывать опечатанные помещения, а также сейфы, находившиеся в разных домах и квартирах, принадлежавших покойному.
«Бедный Антонио», – подумал Федерико и, впервые за много дней сбросив с себя маску человека безразличного и благоразумного, напросился на срочную встречу с Коломбиной, чтобы не быть в одиночестве.
– Я просто в отчаянии. Я ведь даже не могу выразить ему свои соболезнования. Уверен, что ему сейчас очень тяжело, и слова друга могли быть хоть немного поддержать его.
Коломбина гладила Федерико по голове и внимательно слушала его жалобы. Ее ласка и сочувствие несколько успокоили его. Он перестал хныкать и даже задумался о том, как перейти к более активным действиям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64