В глубине души я по-прежнему считаю тебя своим другом и очень за тебя переживаю. Так вот, эта ведьма и моя мать знакомы уже много лет, обе они актрисы, хотя я назвал бы их другим словом. Они встречаются в Доме игры, делятся друг с другом секретами и ничего не знающими об их тайнах мужчинами, вроде моего простодушного отца. Они играют в тайный заговор, делают вид, что живут в особом мире, не зависящем от окружающей реальности, который использует политику для того, чтобы воскресить некие ценности, более древние, чем египетские иероглифы.
Твоя жена присутствует на всех этих сборищах и всякий раз развлекает своих товарищей по заговору рассказами об очередных пройденных ею мужчинах. Да, да, она проходит их, как спортсмен проходит километры длинной дистанции. Не знаю, поймешь ли ты меня, но она пытается превратить свою жизнь в калейдоскоп ярких эпизодов, вроде бы не связанных друг с другом, но подчиняющихся логике скрытого от посторонних глаз и предельно реалистичного сценария.
Она требует называть ее садовницей, членом ордена карбонариев, огненной сестрой и претендует на свою долю колдовского наследия многовековой традиции рода Гая Фокса, облагодетельствованного Джоном Ди. Моя мать, как ни печально признаться, также посещает эти балы и тоже жаждет похитить у нас череп. Для чего? Очень просто: чтобы продолжать свою чудовищную игру. Этот череп триумфатора был кем-то украден из Дома игры, и с тех пор все их сообщество трясет как в лихорадке. Они верят в колдовскую силу талисманов и амулетов и поэтому опасаются, что, утратив такую реликвию, их орден распадется, а после этого навсегда опустится занавес над сценой, где они так долго играли свой нескончаемый спектакль. Но со мной они просчитались. Я им ничего не отдам. Очень жаль, но ты клюнул на блестящую наживку и, одурманенный, забыл, что такое дружба. Твоя главная ошибка в твоей жизни, а женщина Федерико… пока что я не хочу говорить о ней, но похоже, что бездонная пропасть ее тела способна поглотить все, чем мы так дорожили, – весь наш мир, наши обязательства друг перед другом и даже наши сны и мечты.
Читая эти безумные признания, Пол никак не мог поверить, что их написал человек, считавшийся лучшим другом его племянника. Сам он был уже слишком стар, чтобы признаться себе, что все это не только пугает, но и завораживает его, что каждая бредовая фраза Антонио вонзается в его чувства, как раскаленный гвоздь, который невозможно вытащить из раны, не разбередив ее еще больше. Да, Ада Маргарет и ему показалась женщиной, мягко говоря, не совсем адекватной. Он понимал, что это определение слишком слабо, но называть ее как-то иначе не хотел, потому что боялся вслед за Антонио опуститься до оскорблений. И все же, неужели она совершила все свои преступления сознательно и теперь заслуживает сурового наказания без скидок на неведение? На этот вопрос Полу предстояло ответить чуть позже, после того как будет дочитано это последнее письмо, словно оскалившееся на него челюстями строк с мелкими, но острыми, как иглы, зубами.
Ты спросишь: «Что же стало с нашим триумфатором?» Я сейчас вижу, как ты сидишь у камина, расслабленный, не желая лишний раз напрягаться и даже шевелиться, но все же обеспокоенный и жаждущий услышать правдивую историю. Что ж, слушай, друг мой, слушай и верь!
Тот, кто давно наблюдал за Пиноккио, нашел удачный момент, чтобы нанести решительный удар. Простейшая разыгранная комбинация – и вот наш Пиноккио уже загорелся новой идеей и готов, следуя моде, плыть в Америку. В те годы Новый Свет для многих по вашу сторону Атлантики был еще чем-то полумифическим, его существование словно не было доказано наукой. Это была некая Страна игрушек, в которой Пиноккио побывал еще в свою бытность деревянной куклой. Еще не до конца покоренный, полуцивилизованный континент будоражил его воображение, когда он стал человеком, причем человеком амбициозным и честолюбивым. Впрочем, как и раньше, он легко верил в любые сказки и небылицы. Как-то раз, поздно вечером, после скучного и бестолкового дня, он, пребывая в унынии, встретился с одним человеком – среднего возраста, некрасивым, робким и бесцветным, как услужливый лакей. Именно этот серенький человечек и был тем злым гением, который наблюдал за Пиноккио на протяжении всей его блестящей карьеры. Несколько фраз, осторожно вставленных в разговор, помогли ему настроить собеседника на нужный лад. Пиноккио не почувствовал подвоха и, развесив уши, слушал про какой-то корабль, про груз, который предстояло перевезти через океан, и про то, что отправляться в путь нужно буквально завтра, чтобы не задерживать доставку военного снаряжения для воевавших в колониях европейских армий.
Пиноккио старательно делал вид, что рассказ собеседника его мало интересует, но душой уже был там, на этом корабле, отправлявшемся к далеким берегам. Во время разговора выяснилось, что он говорит с хозяином того самого судна. Поддавшись порыву, тот чуть не со слезами на глазах стал жаловаться, что ему некому доверить столь ценный груз, что он не может поручить руководство важной экспедицией человеку ненадежному и непроверенному.
Нет, нашу марионетку никто не тянул за язык. Как-то так само получилось, что кровь в жилах Пиноккио закипела, и эти огненные пузырьки ударили ему в голову, как спиртное. Не отдавая себе отчета, он вдруг решил круто изменить всю свою жизнь: «Я готов плыть куда угодно – хоть на край света. Здесь меня ничто не держит, а те, кому я нужен, пусть подождут. Ведь это всего на пару месяцев».
Довольная улыбка судовладельца могла бы насторожить любого здравомыслящего человека. Увы, Пиноккио ничего не заметил и ничего не заподозрил. В этот момент он уже подсчитывал прибыль от своего нового предприятия и строил планы на дальнейшую жизнь в соответствии с тем богатством, которое за короткое время должно было свалиться ему прямо в руки. «Больше я не буду прятаться за юбками богатых женщин и выпрашивать милости у влиятельных военных, – думал он. – Богатство принесет мне настоящий успех и позволит самому решать, кто должен играть главные роли на сцене театра национального возрождения».
Пол даже уронил письмо, не в силах продолжать читать его. С каждой строчкой оно все ближе подводило его к теме моря и утопленников. Судя по всему, жизнь Пиноккио закончилась столь же трагически, как и жизнь Марка. Сжав зубы и решив как можно скорее покончить с этим безумным письмом, Пол вновь взял в руки лупу и навел ее на микроскопически мелкие буквы.
Декорации были построены. Медленно, но верно все шло к сцене морских похорон точь-в-точь как в том старом фильме, который мой отец хранил в своей коллекции. Ты, конечно, спросишь, почему жизнь нового Адама современной эпохи должна была закончиться именно так, а не иначе? Может быть, ответ покажется тебе смешным, но уверяю тебя, я не шучу. Все произошло именно так, потому что так было написано в сценарии этой странной комедии. Мир кино, выковывавшийся в кузнице двух великих мировых войн, создавал для себя новое поколение актеров.
Все кончено, друг мой. Моя мать и твоя жена перероют наши дома от крыши до подвала и не успокоятся, пока не найдут череп. Без него они, по-моему, просто не представляют себе жизни. Твоя роль во всем этом деле оказалась не главной, но сыгранный тобой эпизод не был малозначительным. Вот только что же это была за роль?
Так, без лишних объяснений, совершенно неожиданно заканчивалось письмо. Сомнений у Пола не оставалось: именно Антонио, с его точки зрения, был прямо повинен в смерти Марка и в исчезновении профессора Канали.
Путь до Рима не занял много времени. За несколько часов полета Пол успел немного отдохнуть и составить план своих дальнейших действий. Добравшись до Флоренции, он решил первым делом нанести визит актерам де Лукка. Именно они были ключом ко всем событиям последнего времени, и, поскольку Пол не был знаком с отцом и дочерью лично, он понимал, что в разговоре с ними придется вести себя крайне осторожно, чтобы не захлопнуть раз и навсегда эту единственную дверь, ведущую к разгадке тайны. Он надеялся, что адвокат Антонио также окажется во Флоренции. Присутствие еще одного заинтересованного человека давало хотя бы психологическую поддержку Полу, который чувствовал бы себя не таким одиноким.
Ласло казался ему человеком практичным, рассудительным и готовым на многое, чтобы защитить своего клиента. Хотя интересы мексиканца не могли совпадать с его собственными, Пол должен был признаться себе в том, что присутствие человека, вроде бы стоящего в стороне от странных махинаций сына знаменитого актера, было бы своего рода глотком свежего воздуха в удушливой атмосфере лжи и страха. Перед тем как ехать в аэропорт, Пол написал длинное письмо, где изложил причины своей неожиданной поездки в Италию, а также свое понимание последних событий, включая описание роли всех участников: Ады Маргарет Слиммернау, Винченцо и Андреа де Лукка и, наконец, Антонио, наследника самого известного мексиканского актера. Письмо было своего рода страховкой на случай, если с ним что-то произойдет, а также неким внутренним стимулом: материал, изложенный в письменном виде, мог помочь вновь собраться с мыслями, если он совсем падет духом. Кроме того, Пол на всякий случай оставил копию письма в специальном файле в компьютере. Если он не вернется и не отключит эту программу, то в назначенный момент компьютер сам должен будет начать рассылать письмо по электронным адресам как коллег и знакомых, так и официальных организаций, включая правоохранительные органы. Таким образом, оставался шанс, что дело будет расследовано и виновные понесут наказание. Составив это своего рода деловое завещание, в котором, как казалось Полу, были просчитаны все возможные последствия его действий, он отправился в путь.
В Риме он некоторое время был вынужден ходить по улицам, прикрыв глаза, непривычные к такому яркому солнечному свету. Мелькавшие в толпе священники в сутанах, скульптуры ангелов на мосту Сант-Анджело – все они в равной мере казались Полу почти неземными существами. Он с большим удовольствием прогулялся бы в Ватикан и посвятил несколько часов безобидному научному эксперименту: наблюдению за католиками, молящимися у своего главного алтаря. Но времени у него не было, и он стал прикидывать, как быстрее добраться до Тосканы. Вырванный из привычной среды родного города, он чувствовал себя здесь скорее насекомым, а не полноценным человеком, приехавшим из другой страны. Этот комплекс, подсознательно унаследованный им, проявлялся тем сильнее, чем интереснее и величественнее был тот город, куда на время забрасывала его судьба. Римская история, архитектура и культурное наследие подавляли его настолько, что он ощущал себя гусеницей, свернувшейся кольцом и выставившей во все стороны, как шипы, свои бесчисленные ножки. Вот в таком виде – взъерошенный, ощетинившийся, ссутулившийся, держа руки в карманах, – он даже не шел, а почти катился по улицам Вечного города.
В доме де Лукки свет горел во всех окнах. Это было видно прямо с улицы. Время от времени за легкими тюлевыми занавесками мелькали какие-то тени. Ощущение было такое, что в доме – большой праздник. Ласло долго смотрел на дом, прежде чем перейти улицу. Он приехал несколько часов назад и все это время потратил на попытки найти Антонио. В гостинице ему сказали, что молодой иностранец вот уже трое суток не приходил ночевать и вообще не появлялся. Никаких указаний о том, что съезжает из отеля, он не оставлял, а поскольку он оплатил номер на несколько дней вперед, тот оставался по-прежнему за мексиканцем. Кроме того, сотрудники гостиницы готовы были принять любое адресованное Антонио сообщение или письмо. Ласло как бы невзначай поинтересовался, много ли людей спрашивало в последние дни о пропавшем постояльце. Ответ администратора ясности не внес: да, какие-то люди интересовались им и даже оставляли записки, но никто не появлялся в отеле больше одного раза. В ячейке с запасным ключом виднелось несколько фирменных гостиничных конвертов, о содержании которых Ласло оставалось только гадать.
Опытный адвокат, он не стал расспрашивать администратора излишне настойчиво. Ласло прекрасно знал, что чем больше интереса к этому делу проявит перед окружающими, тем меньше сведений получит. У Антонио был свой круг знакомых, совершенно неизвестных адвокату. Он общался со многими людьми, дружившими с его отцом и готовыми, без сомнения, помочь, если бы он попал в неприятную ситуацию. Кроме того, Ласло никогда не забывал, что его внешность, к сожалению, никогда не внушает доверия малознакомым людям. Бледная, совершенно белая кожа лица и светлые волосы производили такое впечатление, будто этот человек вообще никогда не выходит на улицу и не знает, что такое солнечный свет. Более или менее естественный оттенок его лицо приобретало только в тех случаях, когда он по-настоящему злился.
Ласло позвонил в дверь. Ему очень долго не открывали. Ощущение было такое, что в доме просто не услышали звонка. Он позвонил еще раз, и ему снова пришлось ждать. Он даже успел протереть бумажным платком свои слегка запылившиеся ботинки. Наконец дверь открылась, и на пороге появился пожилой мужчина.
– Вы кто такой? – спросил он не слишком любезно.
– Я хотел бы поговорить с синьором де Луккой, – произнес Ласло, не посчитав нужным представиться.
Пожилой человек жестом предложил ему войти и тотчас же скрылся за витражной дверью, отделявшей прихожую от остальной части дома. Оставшись один, Ласло услышал, что в глубине дома кто-то исполняет – причем отлично – арию из оперы Пуччини. Это не могло не заинтересовать адвоката, тайной страстью которого была опера. Он старался не афишировать эту свою слабость, считая, что она может запятнать его репутацию человека рационального и скептически настроенного. Заслушавшись, он даже не обратил внимания, как приоткрылась другая дверь в прихожую и высунувшийся из-за нее человек внешне любезно, но холодным тоном проговорил:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64