Он закрывает глаза. На миг мне кажется, что он сейчас закричит.
– Ты хочешь сказать, что ничего не знаешь? – спрашиваю я.
– Первый раз слышу! Ты вообще что обо мне думаешь? Да я в жизни такими вещами не занимался! Вот дерьмо. Вот черт. Бедный старик. Постой-ка, – он внезапно принимается буравить меня взглядом, – а ты-то где был?
– В другом месте.
Потаращившись на меня еще, Граф опускает взгляд. Уперев руки в боки, он вздыхает, качая головой и размышляя.
– Ну ладно, – говорит он. – Пойду разузнаю, от скольких еще бедолаг отделались. Но прежде вот что тебе скажу. Циркачей не выкидывают. Даже самых никудышных. Если сбросили Уолтера, то на самом деле им был нужен ты. На твоем месте я бы сбежал прямо сейчас и ни разу не оглянулся.
– А если я не могу?
Граф резко поднимает на меня взгляд и двигает челюстями. Вдоволь наглядевшись, он наконец произносит:
– Если ты и будешь где в безопасности, то только на площади и среди бела дня. Если собираешься провести эту ночь в поезде, держись подальше от вагона с лошадками. Переходи с платформы на платформу, спи под фургонами. Никому не попадайся и ни на минуту не расслабляйся. И делай отсюда ноги, как только сможешь!
– Непременно. Уж поверь. Но прежде мне надо доделать кое-какие дела.
Напоследок Граф останавливает на мне долгий взгляд.
– Попробую тебя потом найти, – говорит он и уходит в сторону кухни, где уже кучкуются, бросая косые взгляды, перепуганные рабочие из Передового отряда.
Кроме Верблюда и Уолтера, недостает еще восьмерых – троих из основного состава и пятерых из Передового отряда. Значит, Черныш со товарищи разделились на бригады и теперь шуруют в разных частях поезда. Понятное дело, раз уж цирк на грани краха, рабочих будут скидывать все равно. Но не на мосту – тут явно целились в меня.
Мне приходит в голову, что в тот самый миг, когда совесть помешала мне убить Августа, кто-то исполнял его приказ убить меня.
Интересно, что он почувствовал, когда проснулся и увидел рядом с собой нож. Надеюсь, понял, что это больше не угроза, а зарок. Ведь я в долгу перед всеми теми, кого все-таки сбросили с поезда.
Все утро я прячусь по углам, упорно разыскивая Марлену. Но ее нигде нет.
Дядюшка Эл в алом жилете и штанах в шахматную клетку обходит свои владения, отвешивая подзатыльники всем и каждому, кто не успевает убраться с его пути. Заметив меня, он замирает. Нас разделяют восемьдесят ярдов. Я не отвожу от него взгляда, в который вкладываю всю свою ненависть. Вскоре губы Дядюшки Эла складываются в холодную усмешку. Он резко сворачивает направо и в сопровождении свиты продолжает свой путь.
Издалека я замечаю, что над кухней взметнулся флаг, зовущий всех на ланч. В очереди вижу Марлену в городской одежде. Она осматривает толпу. Я понимаю, что она ищет меня – и, надеюсь, знает, что я цел. Стоит ей сесть, как откуда ни возьмись появляется Август и усаживается напротив. Еды он не взял. Что-то сказав, он хватает ее за запястье. Она отшатывается, проливая кофе. На них начинают оборачиваться. Отпустив ее, он вскакивает так резко, что скамейка падает в траву, и выбегает с кухни. Я тут же бегу туда со всех ног.
Марлена поднимает взгляд, замечает меня и бледнеет.
– Якоб!
Я ставлю скамейку на место и присаживаюсь на край.
– Он не сделал тебе больно? Ты как? – спрашиваю я.
– В порядке. А ты как? Я слышала… – слова застревают у нее в горле, и она прикрывает рот ладонью.
– Сегодня мы делаем отсюда ноги. Я буду держаться неподалеку. Уходи, как только сможешь, и я уйду следом.
Она, вся бледная, смотрит прямо на меня:
– А Уолтер с Верблюдом?
– Мы вернемся и посмотрим, удастся ли их отыскать.
– Мне нужно еще несколько часов.
– Зачем?
У входа в кухню появляется Дядюшка Эл. Он щелкает пальцами, и с противоположной стороны шатра к нему подходит Граф.
– У меня в купе припрятано немного денег. Я зайду, когда его там не будет, – отвечает она.
– Не стоит. Лучше не рисковать.
– Я осторожно.
– Нет!
– Эй, пойдем-ка, Якоб, – говорит Граф, беря меня под руку. – Боссу не нравится, что ты тут.
– Граф, дай мне еще минутку, – прошу я.
Он глубоко вздыхает.
– Ладно, тогда поборись чуток. Но только пару секунд, не больше, а потом я тебя отсюда выведу.
– Марлена, – в отчаянии шепчу я. – Обещай, что ты туда не пойдешь.
– Не могу. Половина денег – мои, и если я их не заберу, у нас ни гроша за душой не будет.
Я вырываюсь из объятий Графа и встречаюсь с ним лицом к лицу. Ну, то есть к груди.
– Скажи мне, где они, и я заберу их сам, – рычу я, тыча Графу в грудь пальцем.
– Под диваном у окна, – торопливо шепчет Марлена. Обойдя стол, она подходит ко мне. – Сиденье открывается. Деньги в банке из-под кофе. Но, думаю, мне легче будет…
– Ладно, хватит, – говорит Граф. Развернув меня, он заламывает мне руку за спину и подталкивает так, что я сгибаюсь пополам.
Я поворачиваю голову к Марлене.
– Я сам. А ты к вагону даже не приближайся. Обещаешь?
Я принимаюсь извиваться, и Граф меня выпускает.
– Обещай, слышишь? – шиплю я.
– Обещаю, – отвечает Марлена. – Только осторожней.
– Эй ты, сукин сын, отпусти меня сейчас же! – ору я Графу. На публику, разумеется.
Мы с ним устраиваем великолепный спектакль. Не знаю, догадывается ли хоть кто-нибудь, что руку он мне заламывает совсем не больно, однако отыгрывается тем, что отшвыривает в траву на добрые десять футов.
После ланча я только и делаю, что выглядываю из-за углов, проскальзываю за крыльями шатров, прячусь под вагонами. Но ни разу мне не удается незаметно подобраться к вагону номер 48. Кроме того, Августа я не видел с самого ланча, так что, вполне вероятно, он там. Короче говоря, я выжидаю удобного момента.
Дневного представления нет. Около трех часов пополудни Дядюшка Эл взбирается на ящик посреди площади и провозглашает, что на вечернем представлении каждый должен выложиться, как никогда прежде. Что будет в противном случае, он не говорит, да никто и не спрашивает.
В город отправляется импровизированный цирковой парад, после которого животных возвращают в зверинец, а продавцы сладостей и прочие лоточники раскладывают свои товары по местам. Толпа, подтянувшаяся вслед за парадом из города, собирается в центре площади, и вскоре Сесил принимается обрабатывать простофиль у входа в паноптикум.
Прижавшись снаружи к зверинцу, я проделываю дырочку в стянутом шнуром шве и заглядываю внутрь.
Вот Август вводит Рози, угрожающе помахивая у нее под животом и рядом с передними ногами тростью с серебряным набалдашником. Она послушно следует за ним, но глаза у нее светятся неприязнью. Подведя слониху к ее обычному месту, он пристегивает ее цепочкой за ногу к колу. Она вглядывается вдаль над его склоненной спиной, прижав уши к голове, и, похоже, примиряется со своим положением. Покачивая хоботом, смотрит, не найдется ли чего интересного на земле. Обнаруживает что-то достойное внимания, поднимает и, подогнув хобот, пытается понять, что же это такое. И, наконец, запихивает в рот.
Марленины лошадки уже выстроились в ряд, но ее самой пока нет. Лохи уже вовсю тянутся в шапито. Пора бы ей появиться. Ну же, ну же, где же ты…
Мне приходит в голову, что она могла нарушить обещание и отправиться в их купе. Вот черт, вот черт, вот черт. Август все еще возится с цепочкой, но недалек тот час, когда он заметит, что Марлены нет, и займется этим вопросов вплотную.
Кто-то тянет меня за рукав. Сжав кулаки, я оборачиваюсь.
Это Грейди. Он поднимает руки вверх, показывая, что вовсе не собирается нападать.
– Эй, полегче, парень.
– Малость нервничаю, вот и все дела, – опускаю кулаки я.
– Ну да. Имеешь право, – говорит он, оглядываясь по сторонам. – Слушай, а ты уже поел? А то видел я, как тебя вышвырнули с кухни.
– Нет, – отвечаю я.
– Тогда пойдем. Поедим в закусочной.
– Нет. Не могу. Я на мели, – говорю я, не чая, когда он наконец уйдет. И, снова повернувшись к шву, раздвигаю его края. Марлены нет.
– Ладно, угощаю.
– Да нет, я правда не хочу. – Я продолжаю стоять к нему спиной, надеясь, что он поймет и отвалит.
– Послушай, нужно побалакать, – тихо говорит он. – Там безопаснее.
Повернувшись, я встречаюсь с ним взглядом.
Мы идем на площадь. Из шапито доносится музыка, сопровождающая парад-алле.
Добравшись до закусочной, мы присоединяемся к толкущимся там людям. Человек за стойкой молниеносно готовит и мечет на прилавок гамбургеры, обслуживая хоть и немногочисленных, но явно спешащих клиентов.
Мы с Грейди обходим очередь спереди. Он поднимает два пальца:
– Пару бургеров, Сэмми. Да не торопись.
Проходят считанные секунды – и человек за стойкой протягивает нам две оловянные тарелки. Одну из них беру я, другую – Грейди. Продавцу он сует свернутую купюру.
– Пошли отсюдова! – отмахивается тот. – Ваши деньги тут не в ходу.
– Спасибо, Сэмми! – Грейди запихивает купюру обратно в карман. – Вот спасибо.
Он подходит к обшарпанному деревянному столику и перекидывает ногу через скамейку. Я захожу с другой стороны.
– Ну, и в чем дело? – спрашиваю я, ковыряя дерево.
Грейди украдкой оглядывается по сторонам.
– Несколько парней, которых выбросили ночью, вернулись, – говорит он и, подняв гамбургер, ждет, пока жир с него стечет на тарелку.
– Что, они здесь? – я выпрямляюсь и осматриваю площадь. Если не считать горстки застрявших у входа в паноптикум мужчин, которые не иначе как ждут встречи с Барбарой, все лохи уже в шапито.
– Эй, тише, – одергивает меня Грейди. – Ну да, пятеро.
– А Уолтер… – сердце у меня колотится быстро-быстро. Но стоит мне лишь вымолвить его имя, как Грейди моргает – и я уже знаю ответ.
– Господе Иисусе, – я опускаю голову, не в силах сдержать слезы, и сглатываю. Взять себя в руки мне удается не сразу. – Как все было?
Грейди опускает свой бургер на тарелку и молчит не меньше пяти минут, а когда наконец заговаривает, голос его звучит глухо и напрочь лишен интонации.
– Их выбросили на мосту, всех. Верблюд ударился головой о камни. Умер сразу. Уолтер напрочь разбил ноги. Им пришлось его оставить. – Сглотнув, он добавляет: – Они думают, что он и ночи не протянул.
Я пялюсь в пустоту. На руку мне садится муха. Смахнув ее, я спрашиваю:
– А остальные?
– Выжили. Кто-то ушел бродить, а другие нагнали нас. – Он стреляет глазами по сторонам. – Среди них Билл.
– И что они хотят делать дальше?
– Он не говорит, – отвечает Грейди. – Но, так или иначе, собираются проучить Дядюшку Эла. И я им помогу чем могу.
– А зачем рассказываешь мне?
– Чтобы ты держался подальше. Ты дружил с Верблюдом, и мы этого не забудем. – Он наклоняется вперед так, что вжимается грудью в стол. – А кроме того, – тихо продолжает он, – сдается мне, сейчас тебе как никогда есть что терять.
Я резко поднимаю взгляд. Он смотрит мне прямо в глаза, подняв бровь.
Боже мой. Он знает. А если уж он знает, то все знают. Нам надо бежать, бежать сию минуту.
Купол взрывается громом аплодисментов, и музыканты плавно переходят к вальсу Гуно. Я инстинктивно перевожу взгляд на зверинец, ведь Марлена либо готовится взобраться к Рози на макушку, либо уже там.
– Мне надо идти, – говорю я.
– Сиди, – отвечает Грейди. – Ешь. Если хочешь сделать ноги, неизвестно еще, когда тебе удастся поесть в следующий раз.
Упершись локтями в грубо сработанную серую столешницу, он вновь принимается за гамбургер.
Я пялюсь на свой, размышляя, смогу ли проглотить хоть кусочек.
Но стоит мне протянуть к нему руку, как музыка взвизгивает и обрывается. Медные духовые сливаются в леденящем душу хоре, а вслед за ним слышится глухой лязг тарелок. Вырвавшись из-под купола шапито, звук проносится над площадью и отлетает в небытие.
Не донеся гамбургер до рта, Грейди замирает.
Я оглядываюсь по сторонам. Немногие окружающие как будто застыли – все взоры прикованы к шапито. Ветер лениво кружит по сухой земле несколько клоков соломы.
– Что это? Что стряслось? – спрашиваю я.
– Шшш, – резко обрывает меня Грейди.
Музыканты начинают играть снова, на сей раз марш «Звезды и полосы навсегда».
– О господи. Вот черт, – Грейди вскакивает, опрокидывая скамейку.
– Что там? Что случилось-то?
– Аварийный Марш, – кричит он, припуская в сторону шапито.
Все цирковые несутся туда же. Я слезаю со скамейки и в оцепенении стою за ней, не понимая ровным счетом ничего. Наконец резко поворачиваюсь к продавцу, который как раз снимает с себя передник.
– О чем это он, черт возьми? – кричу я.
– Аварийный Марш, – отвечает продавец, отчаянными рывками стягивая передник через голову. – Значит, произошло что-то ужасное. Взаправду ужасное.
Кто-то на бегу заезжает мне по плечу. Это Алмазный Джо.
– Якоб, зверинец! – орет он. – Звери на воле! Скорее, скорее, скорее!
Мог бы и не повторять. Когда я приближаюсь к зверинцу, земля гудит у меня под ногами. И я чертовски пугаюсь, поскольку шум этот крайне необычен. Все ходит ходуном, дрожит от ударов копыт и лап о сухую землю.
Ворвавшись внутрь, я первым делом натыкаюсь на яка и тут же прижимаюсь к брезентовой стене, чтоб не попасть на его кривые рога. За его загривок, в ужасе вращая глазами, уцепилась гиена.
Да тут самая настоящая паника! Клетки нараспашку, а в середине зверинца все слилось в пятно; вглядевшись, я различаю в этом клубке шимпанзе, орангутана, ламу, зебру, льва, жирафа, верблюда, гиену, лошадь – на самом деле, не одну дюжину лошадей, среди которых и Марленины. И все эти божьи твари, обезумев от страха, мечутся, торопятся, визжат, раскачиваются, мчатся галопом, рычат и ржут. Они повсюду: качаются на веревках и скользят по шестам, прячутся под фургонами, жмутся к стенам и носятся по всему зверинцу.
Я обшариваю глазами шатер в поисках Марлены, но вместо нее вижу пантеру, которая как раз проскальзывает в туннель, ведущий к шапито. Когда ее гибкое черное тело исчезает в туннеле, я замираю в ожидании. И правда, проходит лишь несколько секунд, и вот он – пронзительный крик, а за ним еще один, и еще, и, наконец, все вокруг заполняют громыхающие звуки: зрители пытаются через головы друг друга выкарабкаться с трибун.
Господи, сделай так, чтоб они выбрались через задний вход.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40