Миг назад она лежала, прильнув всем телом к голове Рози. А теперь рывком выпрямляется, натягивает улыбку и, победно выбросив вверх руку, выгибает спину и вытягивает носочки. Зрители сходят с ума: забираются с ногами на скамейки, хлопают, свистят, швыряют на манеж арахис.
Нагнав Рози, Август высоко поднимает крюк и замирает. Крутя головой из стороны в сторону, он осматривает публику. Волосы падают на лоб. Он опускает крюк, скалясь в улыбке, снимает цилиндр, и трижды низко кланяется, адресуясь к разным частям зрительного зала. Когда он вновь поворачивается к Рози, взгляд его становится жестоким.
Тыча крюком ей под мышки, он заставляет ее обойти вокруг манежа. Движутся они перебежками, останавливаясь до того часто, что остальным артистам приходится продолжать парад-алле вокруг них, обтекая с обеих сторон, словно вода – валун.
Зрителям нравится. Всякий раз, когда Рози забегает вперед Августа и останавливается, они разражаются хохотом. А когда Август, весь красный, нагоняет ее, размахивая крюком, – визжат от радости. Наконец, проделав примерно три четверти пути, Рози поднимает хобот и пускается галопом в дальнюю часть шатра, оглушительно пуская газы. Я жмусь к трибунам прямо у входа. Марлена обеими руками цепляется за упряжь, и, когда они приближаются, у меня перехватывает дыхание. Если она разожмет руки, Рози ее скинет.
В нескольких футах от входа Марлена отпускает упряжь и резко наклоняется влево. Рози выбегает из шатра, а Марлена остается висеть на мачте, держащей купол. Зрители затихают, не будучи уверены, что это тоже часть номера.
Марлена безвольно висит меньше чем в дюжине футов от меня, дыша с трудом, прикрыв глаза и опустив голову. Но пока я набираюсь решимости подойти и снять ее, она открывает глаза, отпускает левой рукой мачту и одним-единственным грациозным движением разворачивается к публике.
Лицо ее оживляется, она вновь вытягивает носочки. Взглянув на нее, дирижер отчаянно сигналит барабанщику, чтобы давал дробь. Марлена начинает раскачиваться.
По мере того как она набирает обороты, барабанная дробь усиливается. Вскоре Марлена уже раскачивается параллельно полу. Едва я успеваю задуматься, сколько она так продержится и что, черт возьми, собирается делать дальше, как вдруг она отпускает мачту и плывет по воздуху, свернувшись в клубок и дважды перекувырнувшись. Повернувшись боком, она уверенно приземляется, подняв облако опилок. Взглянув себе под ноги, выпрямляется и вздымает обе руки к небу. Музыканты играют победный марш, публика ревет от восторга. Миг спустя на манеж обрушивается град монет.
Когда она отворачивается от зрителей, я вижу, что ей больно. Она с трудом выходит из шапито, и я устремляюсь за ней.
– Марлена…
Она оборачивается и обрушивается прямо на меня. Я обхватываю ее за талию и не даю упасть.
И тут врывается Август:
– Дорогая! Дорогая моя! Ты была великолепна! Просто великолепна! В жизни не видел ничего…
Заметив, как я ее обхватил, он замирает на полуслове.
Она приподнимает голову и всхлипывает.
Мы с Августом встречаемся взглядами. И тут же сплетаем руки, образуя кресло. Марлена стонет, облокачиваясь о плечо Августа. Забравшись с ногами на наши руки, она вся сжимается от боли.
Август зарывается лицом ей в волосы.
– Все в порядке, дорогая. Я с тобой. Шшшш… Все в порядке. Я с тобой.
– Куда понесем? – спрашиваю я. – В костюмерную?
– Там негде лечь.
– В поезд?
– Слишком далеко. Пойдем к стриптизершам.
– К Барбаре?
Август пристально смотрит на меня поверх Марлениной головы.
Мы входим к Барбаре, даже не постучав. Она сидит перед туалетным столиком в темно-синем пеньюаре и курит сигарету Выражение скучающего пренебрежения тут же исчезает с ее лица.
– Бог ты мой! Что случилось? – она гасит окурок и вскакивает. – Вот сюда. Кладите прямо на кровать. Да-да, вот сюда, – говорит она, забегая вперед.
Когда мы опускаем Марлену на постель, она поворачивается на бок и поджимает ноги. Лицо ее искажено гримасой, зубы стиснуты.
– Ноги…
– Тише, золотце, – говорит Барбара. – Все будет хорошо. – Наклонившись, она развязывает ленты на Марлениных туфельках.
– Господи, господи, больно-то как…
– Подай ножницы, они в верхнем ящике, – оборачивается ко мне Барбара.
Когда я возвращаюсь с ножницами, она срезает носки марлениных чулок и закатывает чулки по колено, а голые ноги кладет себе на колени.
– Сходи на кухню, принеси льда, – командует она, и тут же они с Августом оба поворачиваются ко мне.
– Уже бегу, – отвечаю я.
Когда я несусь сломя голову к кухне, до меня доносится оклик Дядюшки Эла:
– Якоб! Постой!
Я останавливаюсь и дожидаюсь, пока он меня нагонит.
– Где они? Куда задевались? – спрашивает он.
– В шатре у Барбары, – отвечаю я, задыхаясь.
– Где-где?
– У стриптизерш.
– И как их туда занесло?
– Марлене плохо. Я за льдом.
– Эй ты, пойди добудь льда. И отнеси в шатер к Барбаре. А ну пошел! – командует он, обернувшись, одному из прихвостней, после чего вновь поворачивается ко мне. – А ты пойди приведи эту чертову слониху, пока нас не погнали прочь из города.
– А где она?
– Жрет капусту в чьем-то огороде, где ж еще? И я не сказал бы, чтобы хозяйка была рада. К западу от площади. Давай-ка забери ее, покуда копы не нагрянули.
Рози возвышается посреди истоптанного огорода, лениво водя хоботом по грядкам. Когда я подхожу, она смотрит мне прямо в глаза и срывает кочан капусты. Отправив капусту в свой похожий на ковш экскаватора рот, она тянется за огурцом.
Хозяйка чуть приоткрывает дверь и кричит:
– Уберите отсюда эту тварь! Уберите сейчас же!
– Простите, мадам, – отвечаю я. – Я постараюсь.
Я подхожу к Рози:
– Рози, пойдем! Ну, пожалуйста.
Она машет ушами, медлит и тянется за помидором.
– Нет, нельзя, – говорю я. – Плохая слониха.
Рози закидывает красный шарик в рот и с улыбкой жует. Да она смеется надо мной, честное слово.
– О боже, – растерянно выдыхаю я.
Между тем Рози ухватывает хоботом за хвостик репку и выдергивает из земли. Не отводя от меня взгляда, засовывает ее в рот и хрустит. Я оборачиваюсь и безысходно улыбаюсь хозяйке, все еще стоящей в дверях с разинутым ртом.
Со стороны цирковой площади приближаются двое. Один из них, в костюме и котелке, улыбается. С неизмеримым облегчением я узнаю в нем затычку. Второй, одетый в лохмотья, несет ведерко.
– Добрый дань, мадам! – говорит затычка, дотрагиваясь до шляпы. Он аккуратно пробирается через разоренный огород, выглядящий так, будто по нему прошелся танк, и поднимается на бетонное крыльцо. – Как я погляжу, к вам наведалась Рози, самая большая и самая чудесная слониха в мире. Вам повезло – Рози не так уж часто ходит в гости.
Хозяйка выглядывает из приоткрытой двери.
– Что-что? – огорошено вопрошает она.
Затычка широко улыбается:
– О да, для вас это большая честь. Да разве хоть кто-нибудь в округе – а ведь я не ошибусь, если скажу, что и во всем городе! – может похвастаться, что у них в огороде побывал настоящий слон? Мы ее заберем, вы уж не беспокойтесь – и, конечно же, наведем порядок в огороде и заплатим вам за урожай. А может, вы хотите сфотографироваться с Рози на память? Чтобы было что показать родным и друзьям?
– Я… я… что? – бормочет она.
– Простите меня за дерзость, мадам, – продолжает затычка, едва заметно кланяясь, – но не лучше ли нам будет продолжить разговор в доме?
Помедлив, хозяйка нехотя открывает дверь. Затычка исчезает в доме, а я поворачиваюсь обратно к Рози.
Второй из пришедших стоит прямо перед ней, держа в руках ведерко.
Она забыла обо всем на свете. Тычась в ведерко, принюхивается и пытается просунуть хобот между его пальцев к плещущейся там жидкости.
– Przestan! – говорит он, отметая хобот в сторону. – Nie!
У меня аж глаза на лоб лезут.
– А тебе чего надо, к чертям собачьим? – сердится он.
– Ничего, – быстро отвечаю я. – Ничего. Просто я тоже поляк.
– Ох. Прости, – он вновь отмахивается от вездесущего хобота, вытирает правую руку о бедро и протягивает мне. – Гжегож Грабовский. Зови меня Грегом.
– Якоб Янковский, – представляюсь я, пожимая ему руку. Он ее тут же выдергивает, чтобы прикрыть ведерко от Рози.
– Nie! Teraz nie! – сердится он, отталкивая хобот. – Стало быть, Якоб Янковский? Нуда, мне про тебя Верблюд рассказывал.
– А что у тебя там? – спрашиваю я.
– Джин с имбирным элем, – отвечает он.
– Шутишь небось.
– Слоны любят бухло. Видишь? Только нюхнула – и думать забыла про капусту. Эй! – он вновь отмахивается от хобота. – Powiedzialem przestan! Pozniej!
– А ты-то откуда знаешь?
– А я раньше работал в цирке, где держали дюжину слонов. Так вот, один из них, чтобы получить порцию виски, научился притворяться, будто у него колики. Послушай, а принеси-ка крюк, а? Может, она дойдет с нами до площади и так, за джин – правда ведь, mоj malutki paczuszek! Но пусть на всякий случай будет.
– Тоже верно, – говорю я и, сняв шляпу, чешу в затылке. – А Август знает?
– О чем?
– Что ты так здорово ладишь со слонами? Ей-богу, он бы тебя взял в…
Грег отмахивается:
– Ну уж нет. Якоб, не хочу тебя обидеть, но работать на этого человека я не стал бы ни за какие коврижки. Кроме того, я не слоновод. Просто нравятся мне эти зверюшки. А ты, кажется, собирался сбегать за крюком?
Когда я возвращаюсь с крюком, Рози и фега уже нет. Я оборачиваюсь и оглядываю площадь.
Вдалеке я замечаю Грега, направляющегося к зверинцу. Рози плетется следом в нескольких футах от него. Время от времени он останавливается и позволяет ей засунуть нос в ведерко, а потом отбирает и шагает дальше. Она следует за ним, словно послушный щенок.
Когда Рози наконец удается водворить в зверинец, я возвращаюсь к Барбаре, все еще сжимая в руках крюк.
У входа в шатер я останавливаюсь.
– Эй, Барбара! Можно?
– Ага, – отвечает она.
У нее никого нет, она сидит голоногая на стуле, закинув ногу на ногу, и курит.
– Они вернулись в поезд, ждут врача, – объясняет Барбара, затягиваясь. – Если ты, конечно, по этому поводу.
Я чувствую, как заливаюсь краской. Перевожу взгляд на стену. На потолок. Под ноги.
– Да ты просто прелесть! – говорит она, стряхивая пепел с сигареты в стакан и снова глубоко затягиваясь. – Ты же весь покраснел!
Она смотрит на меня долгим взглядом, явно забавляясь.
– Ладно, иди, – говорит наконец она, выпуская дым из уголка рта. – Иди же. И поторапливайся, а то как возьму тебя снова в оборот!
Я выбираюсь из шатра Барбары и врезаюсь в Августа. Лицо у него темнее тучи.
– Как она? – спрашиваю я.
– Ждем врача, – отвечает Август. – Слониху поймал?
– Она в зверинце, – отвечаю я.
– Хорошо, – говорит он и забирает у меня крюк.
– Август, постойте! Вы куда?
– Пойду проучу ее как следует!
– Нет, Август! – кричу я ему вслед. – Постойте же! Она вела себя хорошо! И вернулась сама! К тому же сейчас нельзя, представление не закончилось!
Он останавливается так резко, что вокруг его подошв взметается облако пыли. И застывает, глядя в землю.
Выдержав долгую паузу, он произносит:
– Ну и что? У нас же оркестр, никто и не услышит.
Я таращусь на него, в ужасе раскрыв рот.
Вернувшись в вагон, я валюсь на постель. Ох, как же мне худо от одной лишь мысли о том, что происходит сейчас в зверинце, а еще хуже – что я не могу ничего поделать.
Вскоре появляются Уолтер с Дамкой. На Уолтере клоунский наряд: бесформенный белый костюм в разноцветный горошек, елизаветинский гофрированный воротник и треугольная шляпа. Он вытирает лоб какой-то тряпкой.
– Что это, черт возьми, было? – вопрошает он, подойдя ко мне так близко, что его огромные красные туфли упираются мне прямо в нос.
– Ты о чем? – спрашиваю я.
– О представлении! Так надо? Это был такой номер?
– Нет.
– Вот те на! – говорит он. – Вот те на! Тогда, надо сказать, им крупно повезло. Марлена – просто чудо. Но ты ведь и так знал, а? – он прищелкивает языком и наклоняется, чтобы похлопать меня по плечу.
– Перестань! – отмахиваюсь я.
– А что такого? – продолжает Уолтер, весь воплощенная невинность.
– Зря смеешься. Марлене плохо, понял?
Он растерянно ухмыляется.
– Ох. Ты это, дружище. Прости. Не знал. Надеюсь, все будет в порядке?
– Пока не знаю. Послали за врачом.
– Вот черт. Я не хотел, Якоб. Вот те крест, не хотел. – Он поворачивается к двери и набирает полные легкие воздуха. – Но больше всего я бы не хотел оказаться на месте слона. Вот кому не поздоровится!
Я медлю.
– Уже. Уже, Уолтер. Поверь.
Уолтер выглядывает наружу.
– Ну да, ну да, – говорит он и, уперев руки в боки, осматривает площадь. – Ну да, ну да. Кто бы сомневался.
Я не выхожу из вагона ни к обеду, ни во время вечернего представления. Боюсь, что стоит мне увидеть Августа – и я его прикончу.
Ненавижу. Ненавижу за то, что он так жесток. Ненавижу за то, что ему обязан. Ненавижу, за то, что влюблен в его жену – да, по правде сказать, и в слониху. Но больше всего мне ненавистно то, что я оставил обеих в беде. Не знаю, хватит ли у слонихи ума связать меня и наказание, задуматься, почему я ее не спас, но у меня-то хватит.
– Разбила пятки, – говорит мне Уолтер, вернувшись. – Эй, Дамка, aп! Ап!
– Что-что? – бормочу я. С тех пор, как он ушел, я не сдвинулся с места.
– Марлена разбила пятки. Вышла из строя на неделю-другую. Думал, тебе интересно.
– Да. Спасибо, – отвечаю я.
Он присаживается на раскладушку и смотрит на меня долгим взглядом.
– Ну, так и что у тебя с Августом, в конце-то концов?
– То есть?
– Вы, кажется, как-то повязаны?
Я с некоторым усилием сажусь, прислоняюсь к стене и наконец отвечаю:
– Ненавижу этого ублюдка.
– Ха! – хмыкает Уолтер. – Ну, стало быть, хоть немного ты соображаешь. А зачем тогда проводишь с ними все свое время?
Я молчу.
– Ой, прости. Я и забыл.
– Ты ничего не понял, – отвечаю я, поднимаясь.
– Да ну?
– Он мой босс, и у меня нет выбора.
– Верно. Хотя, по-моему, тут замешана женщина. И ты об этом знаешь не хуже меня.
Я вскидываю голову и испепеляю его взором.
– Ладно-ладно, – он поднимает руки вверх, словно сдаваясь. – Уже заткнулся. Ты и сам понимаешь, что к чему. – Он отворачивается и роется в своем ящике. – На вот, – протягивает он мне эротический комикс.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40