– Это тебе, конечно, не Марлена, но все же лучше, чем ничего.
Когда он отворачивается, я пролистываю книжечку. Несмотря на недвусмысленные, даже преувеличенно откровенные картинки, я не нахожу в себе ни капли интереса к тому, как мистер Главный Режиссер оприходует по полной программе тощую будущую звезду с лошадиным лицом.
ГЛАВА 13
Я моргаю часто-часто, пытаясь понять, где нахожусь. Ага, это тощая сиделка с лошадиным лицом уронила где-то в конце вестибюля поднос с едой и разбудила меня. Я и не заметил, что задремал, но так теперь бывает сплошь и рядом. Я теряюсь во времени и в пространстве. То ли это уже старческий маразм, то ли мой разум просто борется с полным отсутствием духовной пищи.
Сиделка садится на корточки и собирает разбросанную еду. Я ее не люблю – она вечно не дает мне ходить. Похоже, я ее уж очень нервирую тем, что нестойко держусь на ногах, ведь даже доктор Рашид признает, что ходить мне полезно, особенно когда я не перенапрягаюсь и не застреваю на полпути.
Мое кресло стоит в вестибюле рядом с дверью, но до прихода родственников еще несколько часов, и я решаю посмотреть в окошко.
Можно было бы, конечно, просто позвать сиделку. Но разве это интересно?
Я сдвигаюсь к краю сиденья и тянусь к ходункам.
Раз, два, три…
Передо мной возникает ее бледное лицо.
– Мистер Янковский, вам что-то нужно?
Эх. Чуть-чуть не успел.
– Да так, просто хотел посмотреть в окно, – отвечаю я, делая вид, что удивлен.
– Тогда садитесь поудобнее, а я вас отвезу, – говорит она, опуская руки на поручни моего кресла.
– Что ж, спасибо. Очень мило с вашей стороны, – говорю я и откидываюсь в кресле, поставив ноги на подножку и положив руки на колени.
Сиделка выглядит обескуражено. Вот это удар! Она распрямляется и ждет – видимо, подозревая, что я попытаюсь удрать. Я мило улыбаюсь и смотрю на окно в конце вестибюля. Наконец она заходит мне за спину и берется за поручни.
– Признаться, я несколько удивлена, мистер Янковский. Обычно вы… ну… весьма непреклонны, когда дело касается ходьбы.
– Я и сейчас не прочь пройтись. А согласился только потому, что у окна нет стульев. Почему, кстати?
– Потому что там не на что смотреть, мистер Янковский.
– А цирк?
– Ну, в эти выходные – да. Но обычно там только автостоянка.
– А что если я хочу посмотреть на автостоянку?
– Вот сейчас и посмотрите, – отвечает она, подвозя мое кресло к окну.
Я хмурю брови. Она просто обязана была начать со мной спорить! Почему она со мной не спорит? Ах да, понятно почему. Я для нее просто-напросто дряхлый старик. Нельзя волновать здешних обитателей, особенно этого старого Янковского. А то швырнет в вас желе, а потом скажет, что он случайно.
Она уходит.
– Эй, – окликаю ее я, – а где мои ходунки?
– Просто позовите меня, и я отвезу вас обратно.
– Нет, я хочу ходунки. Ходунки должны быть всегда под рукой. Принесите ходунки.
– Мистер Янковский… – начинает сиделка, скрещивая руки на груди и глубоко вздыхая.
Из бокового вестибюля, словно ангел небесный, появляется Розмари.
– В чем дело? – спрашивает она, переводя взгляд с меня на девушку с лошадиным лицом и обратно.
– Я просил ходунки, а она отказалась их принести.
– Я не отказалась. Я только сказала…
Розмари останавливает ее жестом.
– Мистер Янковский любит, чтобы ходунки были рядом. Всегда так было. Раз он просит, вы уж ему принесите.
– Но…
– Никаких «но». Принесите ему ходунки.
Лошадиное лицо сиделки оскорблено вспыхивает, но тут же оскорбление сменяется враждебной покорностью. Она бросает на меня убийственный взгляд и отправляется за ходунками. Проносится по вестибюлю, демонстративно неся их перед собой, и с грохотом швыряет рядом с моим креслом. Жаль, что на ходунках резиновые наконечники, а то приземлились бы они сейчас не с жалким визгом, а со звоном. А так совсем не то впечатление.
Я ухмыляюсь. Ничего не могу с собой поделать.
Она стоит рядом, подбоченясь, и глядит на меня в упор. Ждет, чтобы я сказал ей спасибо, не иначе. Я медленно поворачиваю голову, подняв подбородок, что тот египетский фараон, и нахожу взглядом пурпурно-белый полосатый купол шапито.
Полоски меня раздражают: в мое время в полоску были только торговые палатки. Купол шапито должен быть белого цвета – по крайней мере, в начале сезона. Потом, конечно, шатер постепенно покрывался грязью и травяными пятнами, но полосатым не бывал никогда. Похоже, продают они все то же самое: воздушную кукурузу, леденцы, шарики. Впрочем, в руках у детей я замечаю сверкающие мечи и еще какие-то движущиеся и мигающие игрушки, но до них слишком далеко, и я не разберу, что это такое. Догадываюсь, что родители выложили за них целое состояние. Кое-что не меняется. Лохи остаются лохами, а артиста всегда можно отличить от разнорабочего.
– Мистер Янковский!
Надо мной склоняется Розмари. Наши глаза встречаются.
– А?
– Поедете на ланч, мистер Янковский?
– А что, уже пора? Не может быть! Я здесь совсем недавно.
Она смотрит на часы – на настоящие часы, со стрелками. Слава богу, электронные часы как появились, так и исчезли. И как только люди не понимают, что «можно» далеко не всегда означает «нужно».
– Сейчас без трех минут двенадцать, – говорит она.
– Что ж, коли так. А какой сегодня день?
– Воскресенье, мистер Янковский. День Господень. День, когда вас приходят навещать.
– Я знаю. Я хотел спросить, чем нас сегодня кормят.
– Уверена, ничем из того, что вам понравилось бы, – отвечает она.
Я поднимаю голову, готовясь рассердиться.
– Ну, что вы, мистер Янковский, – смеется она. – Я пошутила.
– Знаю, – говорю я. – Что, теперь мне не хватает еще и чувства юмора?
Может, и не хватает: чего бы я иначе брюзжал? Я уже не понимаю. Настолько привык, что со мной обращаются, как со скотом – ругают, усмиряют, загоняют в хлев, держат в узде, что уж и не знаю, как себя вести, когда во мне видят человека.
Розмари везет меня к столу, где я обычно сижу, но я и слышать об этом не желаю. Ведь там этот старый хрыч Макгинти. Снова нацепил клоунский колпак – должно быть, с утра пораньше попросил его у сиделок, как последний идиот, а может, даже и спал в нем. А на спинке его кресла до сих пор болтаются воздушные шарики. Правда, они уже начали сдуваться и больше не парят, а скорее напоминают поникшие цветочные головки.
Когда Розмари разворачивает кресло в его сторону, я огрызаюсь.
– Э, нет. Не сюда. Вон туда! – я указываю на пустой стол в самом углу. Он дальше всего от моего прежнего стола, и есть надежда, что я ничего не услышу.
– Ну, перестаньте, мистер Янковский, – говорит Розмари и обходит кресло, чтобы оказаться ко мне лицом. – Так не может продолжаться вечно.
– Почему это не может? А что, если «вечно» закончится для меня на той неделе?
Она упирает руки в боки:
– Да вы хоть помните, из-за чего сердитесь?
– Еще как помню. Он врал.
– Вы снова о слонах?
Вместо ответа я поджимаю губы.
– Но ему-то так не кажется.
– Что за вздор! Уж если человек врет, то он врет.
– Он старый человек.
– Он лет на десять моложе меня, – отвечаю я, возмущенно выпрямляясь.
– Ох, мистер Янковский… – Розмари вздыхает и возводит очи горе, как будто взывая о помощи, а потом садится на корточки и накрывает мою ладонь своей. – А я-то думала, мы с вами друг друга понимаем.
Я хмурюсь. Она играет явно не по правилам.
– Может быть, он в чем-то и не прав, но он не врет, – произносит Розмари. – Он действительно верит, что носил воду для слонов. В самом деле.
Я не отвечаю.
– Когда вы становитесь старше – я не о вас, а вообще, ведь все стареют в разное время – то, о чем вы думаете и к чему стремитесь, начинает казаться частью вашей жизни. Вы начинаете верить в свои фантазии, сами того не ведая. Они становятся частью вашего прошлого, и если кто-то говорит вам, что вы врете, вас это не может не оскорбить. Ведь вы даже не помните, с чего все началось. А вас вдруг ни с того, ни с сего обзывают лжецом. Может, вы и правы относительно подробностей, но теперь-то вы понимаете, почему мистер Макгинти так обиделся?
Я сердито утыкаюсь взглядом в колени.
– Мистер Янковский, – мягко продолжает она, – давайте я вас все-таки отвезу за тот стол, где сидят ваши друзья. Ну, пожалуйста. Сделайте милость.
Ну, не восхитительно ли? Впервые за столько лет женщина просит меня сделать милость, а меня мутит от самой этой мысли?
– Мистер Янковский!
Я гляжу на ее нежное лицо, отделенное от моего всего двумя футами. Она смотрит прямо мне в глаза и ждет ответа.
– Ну, так уж и быть. Но только не просите, чтобы я с ними разговаривал, – говорю я, с отвращением отмахиваясь.
И я ни с кем не разговариваю. Сижу и слушаю, как Старый Врун Макгинти вещает о чудесах цирка и о том, как мальчиком помогал циркачам, а седовласые старушки внимают, склоняясь к нему все ближе, и глаза их затуманиваются от восхищения. Я просто-таки впадаю в неистовство.
Едва открыв рот, чтобы возразить, я встречаюсь взглядом с Розмари. Она заправляет салфетку за воротничок какой-то старухе в противоположном конце столовой. Но смотрит при этом на меня.
Я снова закрываю рот. Надеюсь, она заметила, как я стараюсь.
Она заметила. Подойдя ко мне, чтобы отвезти обратно после того, как мне принесли (и вскоре унесли обратно) коричневый пудинг, политый сверху растительным маслом, она наклоняется и шепчет:
– Я знала, что у вас получится, мистер Янковский. Знала.
– Да-да. Но мне было нелегко.
– Но ведь так лучше, чем сидеть за столом одному, правда?
– Возможно.
Она вновь возводит очи горе.
– Ну ладно, вы правы, – нехотя говорю я. – Так лучше, чем сидеть одному.
ГЛАВА 14
Уже шесть дней прошло с тех пор, как Марлена повредила ноги, но ее до сих пор не видно. Август тоже больше не приходит обедать на кухню, так что я сижу за столом один как перст. Когда я натыкаюсь на него во время обхода в зверинце, он вежлив, но отчужден.
Что касается Рози, то ее в каждом новом городе возят во время циркового парада в фургоне для бегемота, а потом показывают в зверинце. Она научилась переходить за Августом из слоновьего вагона в зверинец, а он, в свою очередь, перестал лупить ее почем зря. Она трусит рядом с ним, он же ведет ее, загнав ей поглубже крюк под переднюю ногу. В зверинце она стоит за веревочным заграждением, очаровывая толпу и принимая угощение. Дядюшка Эл не говорит ничего определенного, но, судя по всему, пока больше не собирается вводить номер со слоном.
Чем дальше, тем больше я беспокоюсь о Марлене. Каждый божий день, подходя к кухне, я надеюсь, что мы с ней наконец увидимся. И сердце сжимается всякий раз, когда ее там вновь не оказывается.
Еще один долгий день где-то у черта на куличках подходит к концу – когда катишься по железной дороге, все города на одно лицо – и Передовой отряд готовится отчаливать. Я валяюсь на постели, почитывая «Отелло», а Уолтер на своей раскладушке читает Вордсворта. Рядом с ним примостилась Дамка.
Вдруг она поднимает голову и рычит. Мы с Уолтером тут же вскакиваем.
В дверном проеме показывается большая лысая голова Графа.
– Док! – зовет он меня. – Эй, Док!
– Привет, Граф. Чем могу служить?
– Нужна твоя помощь.
– Без вопросов. В чем дело? – я откладываю книгу в сторону и оглядываюсь на Уолтера, который с трудом прижимает к себе извивающуюся Дамку. Она все еще порыкивает.
– У нас там Верблюд занемог, – шепотом говорит Граф. – Плохо ему.
– Плохо с чем?
– С ногами. Совсем не слушаются. Он их вроде как роняет. И руки не лучше.
– Он пил?
– Сейчас – нет. Но разницы никакой.
– Вот черт. Граф, ему нужно показаться врачу.
Граф морщит лоб:
– Так я для того и пришел.
– Граф, я не врач.
– Ты же лечишь зверей?
– Ну, это совсем другое дело.
Я оглядываюсь на Уолтера, но тот делает вид, что увлечен чтением.
Граф выжидательно моргает, глядя на меня в упор.
– Послушайте, – произношу наконец я. – Если ему плохо, давайте я поговорю с Августом или с Дядюшкой Элом, чтобы в Дубьюке вызвали врача.
– Они не станут вызывать ему врача.
– Почему?
Граф выпрямляется, пылая праведным гневом.
– Вот черт! Ты что, совсем ничего не понимаешь?
– Но ведь если у него и в самом деле что-то серьезное, они наверняка…
– Сбросят его с поезда, и все дела! – решительно заканчивает за меня Граф. – Вот если бы он был зверем…
Я тут же понимаю, что он прав.
– Ладно. Я сам вызову ему врача.
– Как? У тебя есть деньги?
– Ну… ну, нет, – ошарашено отвечаю я. – А у него?
– Будь у него деньги, разве стал бы он лакать джейк и сухой спирт? Ну, пойдем, хотя бы глянешь. Старик же из кожи вон лез, чтобы тебя выручить.
– Знаю, Граф, знаю, – быстро отвечаю я. – Вот только не понимаю, чем могу помочь.
– Ты же врач. Хотя бы глянешь.
Вдали слышится свисток.
– Пойдем, – говорит Граф. – Через пять минут отправляемся.
Мы идем в вагон, где едет шапито. Все до единой лошади уже на местах, а рабочие Передового отряда вовсю поднимают сходни, забираются в вагоны и закрывают двери.
– Эй, Верблюд! – кричит в открытую дверь Граф. – Я привел тебе Дока.
– Якоб? – доносится изнутри хриплый голос.
Я вскакиваю в вагон и, попривыкнув к темноте, различаю в углу Верблюда, привалившегося к груде мешков с кормом. Подойдя, я опускаюсь перед ним на колени:
– Что случилось, Верблюд?
– Кто ж его разберет, Якоб. Проснулся я пару дней назад и понял, что ноги меня совсем не слушаются. Что-то я их даже толком не чувствую.
– А ходить можете?
– Чуть-чуть. Вот только колени приходится задирать высоко, а то ноги как ватные. – Голос его опускается до шепота. – Но это не все, знаешь ли, – продолжает он. – Кое-что еще у меня не в порядке.
– Что еще?
Глаза его расширяются от страха.
– Ну, по мужской части. Ничего не чувствую… ну, спереди.
Поезд медленно трогается и покачивается, пока натягиваются сцепки.
– Отправляемся. Давай-ка выходи, – командует Граф, похлопывая меня по плечу. Он подходит к двери и манит меня к себе.
– Я проеду этот перегон с вами, – протестую я.
– Нельзя.
– Почему?
– Если кто прознает, что ты якшаешься с рабочими, то тебя – хотя скорее их – отсюда сбросят.
– Черт возьми, Граф, разве ты не из охраны?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40