Там есть и девушки, а одна парочка занимается любовью. Они не удосужились даже отойти в кусты – так, отодвинулись от огня чуть подальше. Несколько ребят наблюдают за ними со скучающими минами. Те же, кто спит, сняли ботинки, но привязали их к щиколоткам.
У огня устроился человек постарше, подбородок у него весь не то в щетине, не то в струпьях, а может, в том и другом одновременно. А впалые щеки явственно показывают, что у него нет зубов. Мы встречаемся взглядами и долго-долго смотрим друг на друга. Поначалу я не понимаю, откуда у него во взгляде такая неприязни, и лишь потом до меня доходит, что на мне вечерний костюм. Ему просто невдомек, что только этот костюм нас и разделяет. Переборов совершенно неуместное стремление объясниться, я продолжаю свой путь.
Добравшись наконец до цирковой площади, я останавливаюсь, не в силах отвести глаз от зверинца, вернее, от его огромного черного силуэта на фоне ночного неба. Минута-другая – и я уже внутри, рядом с Рози. Мне удается различить лишь ее абрис, да и то только когда глаза привыкают к темноте. Она спит, ее огромное тело неподвижно, если не считать медленного сонного дыхания. Мне хочется к ней прикоснуться, положить руку на ее грубую теплую кожу, но я боюсь ее разбудить.
Бобо растянулся в углу клетки, одной лапой обхватив голову, а другую положив на грудь. Он глубоко вздыхает, причмокивает и переворачивается на бок. До чего по-человечески!
Потом я отправляюсь в наш вагон и устраиваюсь на своей постели. Дамка и Уолтер даже не просыпаются.
Я не сплю до рассвета, слушая, как похрапывает Дамка, и чувствуя себя несчастнейшим человеком на земле. Месяц назад лишь несколько дней отделяли меня от диплома одного из лучших университетов и от работы под крылышком у отца. А сейчас я как никогда близок к тому, чтобы стать бродягой, – я, цирковой рабочий, буквально за несколько дней опорочивший свое доброе имя даже не единожды, но дважды.
Еще вчера мне казалось, что дальше некуда: подумать только, меня вырвало на женщину, на Нелл. Однако, похоже, нынче вечером я умудрился сам себя переплюнуть. И о чем я только думал?
Интересно, скажет ли она Августу. На долю секунды я представляю себе, как мне в голову летит крюк, а на смену этой фантазии приходит еще более мимолетная мысль: встать немедленно, сию минуту, и вернуться к бродягам, в разбитый ими неподалеку лагерь. Но я не имею права уйти: разве можно бросить Рози, Бобо и остальных зверей?
Я возьму себя в руки. Брошу пить. Никогда больше не останусь наедине с Марленой. Пойду и исповедуюсь.
Уголком подушки я вытираю слезы. А потом зажмуриваюсь и вызываю в памяти образ матери. Пытаюсь удержать его, но тут же его место занимает образ Марлены. Вот она, равнодушно-отстраненная, смотрит на музыкантов и раскачивает ногой.
Вот, вся сияющая, кружится со мной в танце. А вот сперва бьется в истерике, а потом приходит в ужас там, в переулке.
Напоследок воспоминания становятся осязательными. Ее вздымающаяся грудь у меня под рукой. Ее губы, прижатые к моим, мягкие и полные. И еще одна совершенно невероятная, непостижимая подробность, с которой я засыпаю: мне вспоминается, как она проводит пальцами по моему лицу.
Несколько часов спустя меня будит Кинко-Уолтер.
– Эй, Спящая Красавица! – говорит он и трясет меня за плечо. – Флаг подняли!
– Хорошо. Спасибо, – отвечаю я, не шевельнувшись.
– Да ты и не собираешься вставать!
– Ну, ты у нас просто гений!
Голос Уолтера взлетает на октаву:
– Эй, Дамка! Иди сюда, девочка! Иди сюда! А ну-ка, Дамка, лизни его! Лизни хорошенько!
Дамка набрасывается на мое лицо.
– Эй, перестань! – я заслоняюсь рукой, поскольку Дамка забралась языком мне прямо в ухо, а сама подпрыгивает у меня на лице. – Перестань сейчас же! Брысь!
Но остановить ее невозможно, и мне приходится сесть. Дамка отлетает на пол. Уолтер глядит на меня и хохочет. Дамка вспрыгивает ко мне на колени и, встав на задние лапки, облизывает мне шею и подбородок.
– Дамка хорошая девочка, Дамка умница, – приговаривает Уолтер. – Знаешь, Якоб, ты выглядишь как будто после еще одной… гм… небезынтересной ночки.
– Не вполне, – отвечаю я. Поскольку Дамка все равно у меня на коленях, я решаю ее погладить. Она впервые позволяет к себе прикоснуться. До чего же она теплая, а шерсть у нее на удивление жесткая.
– Ничего, скоро привыкнешь. Пойдем позавтракаем. Полезно доя опохмелки.
– Я не пил.
Он задерживает на мне взгляд и проницательно кивает:
– Ага.
– Как это понимать? – уточняю я.
– Дело в женщине.
– Нет.
– Да.
– А вот и нет!
– Ну надо же, как быстро Барбара тебя простила. Или нет? – присмотревшись ко мне, он вновь принимается кивать. – Угу. Кажется, я начинаю понимать, что к чему. Ты не подарил ей цветов, так? А я ведь говорил.
– Не лезь не в свои дела, – огрызаюсь я, снимаю Дамку с колен и встаю.
– Вот те на! Да ты первоклассный брюзга. Пойдем лучше подкрепимся.
Наполнив тарелку, я направляюсь вслед за Уолтером к его столу.
– И что это ты делаешь, скажи на милость? – останавливается он.
– Подумал, что сяду лучше с тобой.
– Не выйдет. Тут у каждого свое место. К тому же ты сразу опустишься в глазах всех остальных.
Я колеблюсь.
– Да что с тобой такое? – продолжает он и бросает взгляд туда, где я обычно сижу. Август и Марлена едят молча, не поднимая глаз. Веки Уолтера вздрагивают.
– Только не говори мне…
– Да я тебе ни слова не сказал! – отвечаю я.
– И не надо. Послушай, малыш, тебе ведь туда просто не хочется, правда? Это в переносном смысле. А в буквальном: пошел-ка ты за свой стол, и держи себя, как ни в чем не бывало.
Я вновь смотрю на Марлену и Августа. Они нарочито друг друга не замечают.
– Слушай сюда, Якоб, – продолжает Уолтер. – Он отъявленный негодяй, я такого в жизни не встречал, и что бы там, ко всем чертям, ни происходило…
– Ничего не происходит. Совершенно ничего.
– …лучше прекратить немедленно, или в один прекрасный день ты – покойник. Сбросят с поезда как пить дать, а то еще и на мосту. Я серьезно. А теперь отправляйся туда.
Я свирепо гляжу на него сверху вниз.
– Давай-давай! – говорит он, махнув рукой в сторону столика.
Стоит мне подойти, как Август поднимает глаза от тарелки.
– Якоб! – восклицает он. – Рад тебя видеть. Не знал, добрался ли ты до места. А то хорошенькое было бы дельце, если бы пришлось вытаскивать тебя из тюрьмы. Могли быть трудности.
– Я о вас тоже беспокоился, – отвечаю я, садясь за стол.
– Неужели? – с преувеличенным удивлением спрашивает он.
Я поднимаю взгляд. Глаза у него горят, а рот кривится в странной усмешке.
– О, мы добрались прекрасно, правда, дорогая? – он бросает на Марлену злой взгляд. – Но скажи на милость, Якоб, как это вам с Марленой удалось потеряться? Ведь вы были так… близки там, на танцплощадке.
Марлена бросает на него беглый взгляд, на щеках у нее проступают красные пятна.
– Я же тебе вчера говорила. Нас разделила толпа.
– Я задал вопрос Якобу, дорогая. Тем не менее, благодарю. – Август берет с тарелки кусок тоста с зеленью и широко улыбается, не размыкая губ.
– Там была такая давка, – отвечаю я, пытаясь подцепить вилкой яичницу. – Я старался не потерять ее из виду, но безуспешно. Потом я искал вас обоих, но потыкался туда-сюда – и решил, что попытаюсь-ка лучше найти дорогу сам.
– Разумное решение, малыш.
– А вам, стало быть, удалось встретиться? – как можно более небрежно спрашиваю я, поднося вилку ко рту.
– Нет, мы приехали в двух разных такси. Пришлось, конечно, заплатить вдвойне, но я не пожалел бы и в сто раз больше, лишь бы с моей любимой женушкой ничего не случилось – правда, дорогая?
Марлена не поднимает взгляда от тарелки.
– Я спрашиваю, правда, дорогая?
– Правда, – безжизненно отвечает она.
– Потому что случись с ней хоть что-нибудь, я даже не представляю, что сделал бы.
Я тотчас же поднимаю глаза. Август глядит на меня в упор.
ГЛАВА 12
При первой же возможности я удираю в зверинец.
Меняю компресс жирафе, лечу нарыв на ступне у верблюда, опустив его ногу в холодную воду. Наконец, мне впервые приходится заняться кошками – я обрабатываю вросший коготь Рекса, в то время как Клайв гладит его по голове. Прежде чем продолжить обход, я заглядываю к Бобо и беру его с собой. Без моего внимания остаются лишь грузовые лошади, да и то потому, что они все время в работе – а значит, если хоть что-то будет не так, меня всегда позовут.
Ближе к полудню я превращаюсь в рядового рабочего: чищу клетки, налезаю корм и убираю навоз вместе со всеми остальными. Рубашка у меня насквозь мокрая, в горле пересохло. Когда наконец поднимают флаг, мы с Алмазным Джо и Отисом устремляемся из огромного шатра-зверинца в сторону кухни.
За нами вдогонку бежит Клайв.
– Если получится, держитесь подальше от Августа, – предостерегает он. – На него нашло.
– В чем дело? Сейчас-то что? – спрашивает Джо.
– Да он, понимаешь, бесится, потому что Дядюшка Эл требует вывести сегодня на парад слона. Ну, и набрасывается на всех, кто попадется под руку. Вон как на того беднягу, – он указывает на пересекающую поле троицу.
Это Билл и Грейди тащат по направлению к Передовому отряду Верблюда. Тот буквально висит у них на руках, еле волоча ноги.
Я тут же прерываю Клайва:
– Но он его хотя бы не побил?
– Не-а, – отвечает он. – Зато отчехвостил почем зря. Еще и полудня нет, а старик уже наклюкался. А тот парень, который взглянул на Марлену, – у-у-у-у-у, уж он-то запомнит урок надолго! – качает головой Клайв.
– Да не пойдет эта чертова слониха ни на какой парад! – сердится Отис. – Он ее и от вагона-то до зверинца по прямой довести не может.
– Ну, это мы с тобой в курсе, а Дядюшка Эл, должно быть, не в курсе, – говорит Клайв.
– А почему Дядюшка Эл так торопится ее вывести?
– Да он, может, всю жизнь ждал, когда сможет объявить: «Придержите своих лошадок! Слоны идут!»
– А ну его к черту! – говорит Джо. – И на лошадках теперь не ездят, и слонов у нас нет.
Одна только слониха.
– А зачем ему так объявлять?
Все как один недоуменно выпучивают на меня глаза.
– Хороший вопрос, – наконец отвечает Отис, хотя очевидно, что он держит меня за дурачка. – Потому что так объявляют Ринглинги. Но у них-то на самом деле слоны.
Издали я наблюдаю, как Август пытается пристроить Рози в колонну парадных фургонов. Лошади шарахаются в стороны, беспокойно пританцовывая в упряжках. Возницы натягивают поводья и покрикивают. Вскоре паника охватывает всю процессию, включая лам и зебр, которых еле-еле удается сдержать.
В самый разгар беспорядков появляется Дядюшка Эл собственной персоной. Он бурно жестикулирует, указывая на Рози и вещая без умолку. Стоит ему закрыть рот, как открывает рот Август и тоже принимается жестикулировать, размахивать крюком и дубасить им Рози. Дядюшка Эл взывает к свите. Двое из его сопровождающих разворачиваются и несутся сломя голову через цирковую площадь.
Вскоре появляется фургон для бегемота, который с опаской подтаскивают к Рози шесть першеронов. Август открывает дверь и лупит Рози до тех пор, пока она не забирается внутрь.
Некоторое время спустя раздается звук каллиопы, и начинается парад.
Колонна возвращается час спустя в окружении порядочной толпы. Горожане околачиваются вокруг цирковой площади. По мере того, как расходится слух о нашем прибытии, их становится все больше.
Рози ведут в заднюю часть шапито, уже соединенного со зверинцем, а потом Август проводит ее по переходу на место. И лишь когда слониху приковывают за ногу к колу и вешают веревочное заграждение, зверинец открывают для публики.
Я со священным трепетом наблюдаю, как к ней устремляются и дети, и взрослые. Сегодня нет зверя популярней ее. Когда она принимает из рук довольных зрителей конфеты, воздушную кукурузу и даже жевательную резинку, уши ходят туда-сюда. Один смельчак запихивает ей прямо в рот коробочку сладкой кукурузы, и слониха вознаграждает его, сняв с него шляпу, надев себе на голову и по-актерски изогнув хобот. Толпа восторженно ревет, а Рози спокойно возвращает шляпу счастливому владельцу. Август стоит рядом, не выпуская из рук крюка, и сияет от гордости, словно молодой папаша.
Что-то здесь не так. Никакая она не тупая.
Когда остатки толпы втягиваются в шапито, и артисты готовятся к параду-алле, Дядюшка Эл отводит Августа в сторонку. Из противоположного конца зверинца я наблюдаю, как Август открывает рот сперва в потрясении, потом в ярости – и, наконец, как он переходит на крик. Лицо его темнеет, он размахивает цилиндром и крюком. Но на Дядюшку Эла его недовольство не производит совершенно никакого впечатления. В конце концов он поднимает руку, качает головой и удаляется. Август оцепенело провожает его взглядом.
– Послушай, что за бредятина тут происходит? – спрашиваю я Пита.
– Бог его ведает, – отвечает он. – Но сдается мне, сейчас мы все узнаем.
Как выясняется, Дядюшке Элу настолько пришелся по душе успех Рози в зверинце, что он не только настаивает, чтобы она была задействована и в параде-алле, но и требует, чтобы сразу после начала представления прямо на манеже был исполнен целый номер с ее участием. Когда этот слух доходит до меня, в противоположном конце зверинца страсти накаляются до предела.
Но все мои мысли только о Марлене.
Я стрелой мчусь за шапито, где артисты и лошади выстраиваются перед парадом-алле. Рози возглавляет колонну. На голове у нее сидит Марлена в розовом наряде с блестками, держась за уродливую кожаную сбрую. Слева, сжимая и разжимая крюк, стоит мрачный Август.
Музыка затихает. Артисты напоследок поправляют костюмы, а те, кто отвечает за животных, проверяют, готовы ли их питомцы к выходу на арену. И вновь звучит музыка – представление начинается.
Август наклоняется и орет Рози прямо в ухо. Слониха медлит, и тогда он колет ее крюком. Она пускается вскачь через весь шатер. Марлена распластывается на ее голове, чтобы не зацепиться за шест, на котором держится купол.
У меня перехватывает дыхание, и я несусь вперед, срезая утлы.
Чуть не добежав до манежа, Рози останавливается, и Марлена преображается, как по мановению волшебной палочки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40