Что-то объясняя, обводит широким жестом площадь. Дельцы кивают, скрестив руки на груди, оценивают, прикидывают.
У меня за спиной хрустит гравий, и рядом появляется Август.
– Да, вот он каков, наш Дядюшка Эл. Чует местные власти за версту. Вот увидишь – к полудню здешний мэр будет плясать под его дудку, – говорит он и хлопает меня по плечу. – Пойдем!
– Куда?
– В город, завтракать. Едва ли тут найдется что поесть. И до завтра небось не будет.
– Господи, неужели?
– Ну, мы постараемся, но ведь мы сами не дали Передовому отряду времени вырваться вперед.
– А что будет с ними?
– С кем?
Я указываю на вымерший цирк.
– С ними-то? Когда проголодаются, попросту отсюда свалят. Так будет лучше всем, уж поверь мне.
– А с нашими?
– Ничего, продержатся, пока что-нибудь не образуется. Не беспокойся, Дядюшка Эл не даст им помереть с голоду.
Мы заходим в закусочную на главной улице. Вдоль одной стены – кабинки со столиками, вдоль другой – пластиковая стойка с красными табуретками. У стойки – горстка местных, они курят и болтают с обслуживающей их девушкой.
Я пропускаю вперед Марлену, которая тут же проскальзывает в кабинку и забивается в самый угол. Август садится на скамейку напротив, и мне ничего не остается, кроме как сесть рядом с ней. Скрестив руки, она равнодушно смотрит в стену.
– Доброе утро! Что вам принести, друзья мои? – окликает нас девушка из-за стойки.
– Да что угодно, – отвечает Август. – Умираю с голоду.
– Как вам приготовить яйца?
– Мне яичницу-глазунью.
– А вам, мадам?
– Только кофе, – отвечает Марлена, закидывая ногу на ногу и исступленно, почти агрессивно покачивая ступней. На официантку она не смотрит. На Августа тоже. Не говоря уже обо мне.
– А вам, сэр? – спрашивает у меня девушка.
– То же, что и ему, – отвечаю я. – Благодарю вас.
Август прислоняется спиной к стене и, достав пачку «Кэмела», щелкает по дну. Сигарета взлетает в воздух, и Август, поймав ее губами, победно воздевает руки и откидывается назад с горящими глазами.
Марлена поднимает на него взгляд и принимается медленно, нарочито хлопать в ладоши.
Лицо у нее окаменевшее.
– Перестань, дорогая! Не будь занудой, – говорит Август. – Ты же знаешь, у нас кончилось мясо.
– Простите, – произносит она, придвигаясь ко мне. Мне приходится освободить ей дорогу.
Она выходит прочь, стуча каблучками, и я вижу, как покачиваются под развевающимся красным платьем ее бедра.
– Женщина – что с нее взять, – говорит Август и зажигает сигарету, заслонив ее ладонью.
Зажигалка тут же гаснет со щелчком. – Ой, прости. Хочешь закурить?
– Спасибо, не курю.
– Не куришь? – задумчиво переспрашивает он, с наслаждением затягиваясь. – Стоит начать. Это полезно для здоровья. – Он убирает сигареты в карман и щелкает пальцами девушке за стойкой. Она стоит с лопаточкой у сковороды. – Эй, поскорее, если можно. У нас мало времени.
Она замирает с лопаточкой наперевес.
– Но послушайте, Август… – говорю я.
– А что? – он искренне озадачен.
– Как только дожарится, сразу принесу, – холодно отвечает официантка.
– Что ж, именно это меня и интересовало, – отвечает Август. Он склоняется ко мне и продолжает, понизив голос: – Так вот, о чем это я? Женщины – что с них взять? То у них месячные, то еще что.
Вернувшись на площадь, я обнаруживаю, что несколько шатров «Братьев Бензини» уже возведены: это зверинец, хлев и кухня. Над кухней вьется флаг, а воздух напоен запахом прогорклого жира.
– Можешь даже не заглядывать, – говорит выходящий оттуда рабочий. – Ничего, кроме пончиков и кофе из цикория.
– Спасибо, что предупредили, – отвечаю я.
Он сплевывает и уходит.
Еще не разбежавшиеся работники «Братьев Фокс» выстроились перед нашим лучшим вагоном. Это их последняя надежда. Одни улыбаются и шутят, но смех у них выходит неестественный. Другие глядят прямо перед собой, скрестив руки. Третьим и вовсе не стоится на месте, они ходят туда-сюда, опустив глаза. И всех по очереди зовут внутрь на аудиенцию к Дядюшке Элу.
Слишком многие выходят оттуда разочарованными. Некоторые утирают глаза и тихо обсуждают что-то с ожидающими своей очереди. Другие, удаляясь в сторону города, стоически не опускают взгляда.
Вот в вагон входят вместе два карлика. Несколько минут спустя они, заметно помрачнев, выходят обратно, переговариваются с группкой ожидающих и удаляются бок о бок по путям, высоко подняв головы и взвалив на плечи битком набитые вещмешки.
Я разглядываю толпу, выискивая уродов, каких обычно показывают в цирке. Конечно же, здесь есть и карлики, и великаны, и бородатая женщина (ей, скорее всего, не повезет – у Дядюшки Эла такая уже есть), и неимоверных размеров толстяк (а вот ему может повезти, если Эл задумается о паре для Люсинды), и множество обычных людей и собак с грустными глазами. Нет лишь человека с растущим из груди младенцем.
Когда приемная комиссия в лице Дядюшки Эла завершает свои дела, наши рабочие сносят шатры второго цирка, не трогая лишь зверинца и конюшни. Работники же «Братьев Фокс», которым больше никто не платит, сидят в сторонке и наблюдают, покуривая и сплевывая окрашенную табаком слюну в заросли дикой моркови и чертополоха.
После того как Дядюшке Элу стало известно, что власти еще не оприходовали грузовых лошадей «Братьев Фокс», целую кучу неописанных лошадок перевели из одной конюшни в другую. Слияние, так сказать. Однако не только Дядюшке Элу пришла в голову эта мысль: множество окрестных фермеров толпятся вокруг ярмарочной площади с веревками в руках.
– Они что, просто их отсюда уведут? – спрашиваю я у Пита.
– Возможно, – отвечает он. – Но мне до них и дела нет, покуда они не трогают наших. Однако держи ухо востро. Еще день-другой тут будет полная неразбериха, и я не хочу, чтобы наши тем временем пропали.
Поскольку нашим тяжеловозам выпала двойная работа, теперь они все в мыле и тяжело дышат. Я уговорил представителя властей открыть пожарный кран, чтобы их напоить, но ни сена, ни овса пока нет.
Когда мы наполняем последнюю лохань, возвращается Август.
– Что, к чертям собачьим, вы тут делаете? Эти лошади проторчали три дня в поезде, выведи их на мостовую и погоняй как следует, чтоб не расслаблялись.
– Сам погоняй, а то не воняй, – отвечает Пит. – Протри глаза. Как ты думаешь, что эти лошадки делали последние четыре часа?
– Вы что, использовали наших лошадей?
– А кого, черт возьми, нам надо было использовать?
– Их лошадей, ясное дело.
– Да я знать не знаю их гребаных лошадей! – кричит Пит. – И какого черта использовать их лошадей, если нам все равно нужно гонять наших, чтоб не теряли формы?
Август открывает рот, но потом снова закрывает и исчезает.
Вскоре на площадь съезжаются грузовики. Один за другим они задом подъезжают к кухне и сгружают невероятные количества еды. Повара принимаются за работу, и в мгновение ока запах вкусного обеда – настоящего обеда – поднимается над котлом и разносится по площади.
Следом за грузовиками прибывают фургоны с кормом и подстилками для животных. Когда мы вносим в конюшню сено, лошади принимаются ржать, фырчать и вытягивать шеи, набивая рты прежде, чем сено коснется земли.
Обитатели зверинца рады нам ничуть не меньше. Шимпанзе пронзительно кричат и раскачиваются на прутьях клетки, скаля зубы. Хищники ходят из угла в угол. А травоядные трясут головами, фыркают, повизгивают и чуть ли не тявкают от волнения.
Я открываю клетку, где живет орангутаниха, и ставлю на пол поднос с фруктами, овощами и орехами. Когда я закрываю дверь, она высовывает из клетки длинную мохнатую лапу и указывает на апельсин на другом подносе.
– Что? Хочешь этот?
Она продолжает тыкать пальцем, глядя прямо на меня и моргая близко посаженными глазами. Лицо у нее вогнутое и напоминает большую тарелку, окаймленную рыжими волосками. Никогда не видел такой возмутительно прекрасной особи!
– На, – говорю я, протягивая ей апельсин. – Возьми.
Она берет и кладет его на землю, после чего вновь высовывает лапу. Отметая опасения, я протягиваю ей руку. Она обхватывает мою ладонь пальцами и отпускает, после чего усаживается на пол и принимается чистить апельсин.
Я таращусь на нее в полном изумлении. Она меня поблагодарила!
– Ну, хватит! – говорит Август, когда мы выходим из зверинца, и хлопает меня по плечу.
– Пойдем, выпьем, малыш. В костюмерной у Марлены есть настоящий лимонад, а не тот сироп, что продают в ларьках. А мы еще капнем туда виски. Что скажешь?
– Подождите минутку, – отвечаю я, – мне еще нужно заглянуть во второй зверинец.
Из-за не вполне понятного статуса грузовых лошадок «Братьев Фокс», поголовье которых в ходе дня изрядно по уменьшилось, я лично сходил и убедился, что их накормили и напоили. Но экзотических животных и лошадей, выступающих на манеже, я еще не видел.
– Нет, – твердо говорит Август. – Ты пойдешь со мной.
Я в удивлении поднимаю глаза:
– Хорошо. Конечно. Но вы уверены, что всех накормили и напоили?
– Рано или поздно их накормят и напоят.
– Что? – переспрашиваю я.
– Рано или поздно их накормят и напоят.
– Август, сейчас, черт возьми, не меньше тридцати градусов в тени. Не можем же мы оставить их без питья!
– Можем. Ровно так мы и поступим. Так уж Дядюшка Эл ведет дела. Они с мэром еще малость по препираются, до мэра дойдет, что ему совершенно некуда девать всех этих чертовых жирафов, зебр и львов, снизит цены, и вот тогда – и только тогда! – нам будет позволено ими заняться.
– Простите, но я так не могу, – я поворачиваюсь, чтобы уйти.
Август хватает меня за запястье, приближается ко мне настолько, что его лицо оказывается в дюйме от моего, и приставляет палец к моей щеке:
– Можешь-можешь. О них позаботятся. Только не сразу. Так уж у нас тут принято.
– Но это же бред собачий!
– Для Дядюшки Эла обустройство цирка – это вид искусства. Мы стали тем, что мы есть, лишь благодаря ему. Кто, ко всем чертям, знает, что у них в этом шатре? Если ничего интересного, то и ладно. Кому какое дело? Но если там есть хоть что-то, что ему по нраву, а тут ты влезешь в его дела – и в результате ему придется выложить больше, – то, поверь мне, уж он-то с тобой разберется. Понял? – цедит он сквозь стиснутые зубы и повторяет, намеренно отделяя каждое слово от следующего: – Скажи… ты… понял?
Я смотрю ему в глаза, не мигая.
– Вполне.
– Вот и славно, – Август убирает палец от моей щеки. – Вот и хорошо, – повторяет он, кивая и смягчая гримасу, и, наконец, выдавливает из себя смешок. – Скажу я тебе, этот виски хорошо идет.
– Пожалуй, я не буду.
Он оглядывает меня и пожимает плечами:
– Как хочешь.
Я усаживаюсь на некотором расстоянии от шатра с брошенными животными и смотрю на него со все возрастающим отчаянием. Внезапный порыв ветра вздымает крыло шатра. Господи, у них даже вентиляции нет! Никогда еще голова моя так не плавилась от жары, а горло так не пересыхало. Я снимаю шляпу и покрытой налетом песка рукой утираю пот со лба.
Когда над кухней взмывает оранжево-голубой флаг, призывающий к обеду, в очередь выстраиваются и новые работники «Братьев Бензини». Их легко отличить по зажатым в кулаках красным талончикам. Толстяку повезло, повезло даже бородатой женщине и нескольким карликам. Дядюшка Эл взял только артистов, причем один бедняга вновь потерял работу буквально через несколько минут, когда Августу показалось, что он, выходя из вагона, не так взглянул на Марлену.
Еще несколько человек от «Братьев Фокс» тоже пытаются пристроиться в очередь, но Эзра не пропускает никого. Его работа – знать всех и каждого в лицо, и тут уж, поверьте, ему нет равных. Завидев очередного бедолагу, он поднимает большой палец, и за дело берется Черныш. Кому-то из отвергнутых удается даже ухватить пригоршню харчей, прежде чем его вышвыривают из кухни головой вперед.
Вдоль стен кухни толпятся неряшливо одетые молчаливые люди с голодными глазами. Когда Марлена отходит от стойки, один из них устремляется к ней. Это высокий изможденный мужчина с впалыми щеками. В других обстоятельствах он мог бы, пожалуй, показаться красавцем.
– Леди! Эй, леди! Поделитесь, а? Хоть кусочком хлеба!
Марлена останавливается прямо перед ним. Взгляд у него голодный, в глазах застыло отчаяние. Она переводит взор на свою тарелку.
– Ну, леди! Помилосердствуйте. Два дня во рту ни крошки не было.
– Пошли, не стой, – Август берет Марлену под локоток и решительно ведет к столу в середине шатра. Обычно мы сидим за другим столом, но я подметил, что всяк старается не прекословить Августу Марлена сидит молча и время от времени бросает взгляд на стоящих возле шатра.
– Нет, так не годится, – говорит она. – Кусок в горло нейдет, когда я смотрю на этих бедняг. – Она поднимается из-за стола и берет в руки тарелку.
– Ты куда? – резко спрашивает Август.
Марлена смотрит на него сверху вниз:
– Ну как я могу сидеть тут и обжираться, когда они два дня не ели?
– Не смей ничего ему давать, – говорит Август. – Сядь сейчас же.
На нас начинают оглядываться с соседних столиков. Август нервно улыбается и склоняется поближе к Марлене.
– Дорогая, – настойчиво продолжает он, – я понимаю, что тебе нелегко. Но если ты поделишься с ним обедом, он решит, что это повод здесь задержаться. И что тогда? Дядюшка Эл уже выбрал, кого хотел. Этому парню не повезло. Ему нужно двигаться дальше, и чем скорее, тем лучше. Это исключительно для его пользы. Так будь же к нему добра.
Глаза у Марлены суживаются до щелочек. Она ставит тарелку на стол, подцепляет вилкой свиную отбивную и с размаху шлепает на кусок хлеба. Стащив еще один кусок хлеба с тарелки Августа, она накрывает им отбивную и отбывает.
– И что, скажи на милость, ты вытворяешь? – кричит ей вслед Август.
Однако она направляется прямиком к изможденному просителю, берет его за руку и впечатывает туда сэндвич. После чего под жидкие аплодисменты и свист с той стороны шатра, где едят рабочие, удаляется прочь.
Август весь дрожит от злости, на виске пульсирует жилка. Миг спустя он тоже поднимается, берет в руки тарелку и, вышвырнув ее содержимое в помойное ведро, уходит.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40