некоторые прикатили аж из Халлоуэлла.
Если Мэтью вынужден будет уехать, она готова следовать за ним куда угодно. Но разве предложишь ему такое, зная, как он всегда бросал женщин.
– Может, придется искать работу в Льюистоне, – сказала она. – А то и в Портленде.
– Не люблю Портленд. Стоит на воде.
– А я слыхала, что океан очень красивый, – улыбнулась она.
– Ну уж не лучше Великих равнин.
– А ты его видел?
– Мне ни к чему его видеть. Я видел Равнины.
Конкретно ничего не сказано. Но какая-то договоренность все же возникла. Уже ясно, что он не сможет просто собрать пожитки и уйти. Но означало ли это, что он ее любит и, решив перебраться в другое место, возьмет непременно с собой? Ведь если и любит, мысль о женитьбе может претить ему из-за разницы в возрасте.
– А тридцать вам уже есть, мистер Гарни? – спросила она однажды со смехом.
– Нет, нету.
Вообще-то, ему и двадцати пяти не было, но об этом он предпочел умолчать, не понимая еще, насколько ничто не способно поколебать безусловность ее любви.
Сделай он ей предложение, она согласилась бы тут же. И, думая об уходе с ним, она тоже вроде предполагала, что они уйдут, поженившись. Но с момента его появления в их доме единственное, что мучило ее во сне, – это страх перед его уходом. И страх этот был так велик, что она уже просто не понимала, что сделает, если, не заговаривая о браке, он просто позовет ее. Немыслимо было представить себе, как она провожает его на крыльце. Каждый раз, мысленно проигрывая эту сцену, она отчетливо видела, как срывается с места и бежит за ним вслед.
Страх и только страх заставлял ее всячески избегать любого прикосновения. Простое благоразумие уже давно спасовало бы перед чувством. Магвайр овладел в свое время полуребенком, который не понимал, что берет, и едва чувствовал, что дает. Но теперь-то она понимала, напору какой волны он сопротивлялся тогда. Теперь стремлению души к душе сопутствовала и столь же сильная жажда тела. Во времена Магвайра мысль о беременности ей даже в голову не приходила. А сейчас она думала об этом беспрестанно; и страх, что это случится чересчур быстро, был так же силен, как желание, чтобы это во что бы то ни стало произошло. Она уже почти не вспоминала об утраченном давным-давно ребенке, но где-то в глубине души жила надежда, что Мэтью возместит ей и ту потерю. Она старалась не подпускать эту надежду чересчур близко к сознанию, прятала ее от себя, как прятала и желание физической близости. Чувствовала: если они сойдутся, связь можно будет разорвать лишь ценой ее жизни.
В следующее воскресенье, когда они шли через лес, возвращаясь из церкви, она позволила ему взять себя за руку, но сразу же испугалась. Его ладонь излучала тепло и силу, и это вызвало панику, заставившую ее вдруг вырваться и слепо броситься прочь, а когда он догнал ее и, взяв за руки, глянул в глаза, просто-таки обмереть от слабости.
– Нет, – прошептала она. – Нет, пожалуйста. Непонимающе дернув плечами, он отпустил ее. Но выглядел уязвленным.
– Мэтью, – заговорила она. – Я…
– Что? – Голос звучал угрюмо.
– Я боюсь.
– Чего ж это?
– Не знаю. – Отделаться полуправдой она не могла, сказать правду – тоже. Он быстро пошел вперед. А вокруг них сверкал майский день, сияло солнце, на небе – ни облачка, деревья – в опушке молодых листьев.
– Мэтью!
Он обернулся.
– Ты никогда не спрашивал, сколько мне лет. Ты знаешь, что мне уже тридцать четыре?
Он снова пожал плечами. Сам он после долгих расспросов признал с неохотой, что ему двадцать шесть. Ему не было дела до того, сколько ей лет; ведь он хотел ее и опасался только, что его возраст покажется неподходящим.
– Почему ты хочешь остаться в Файетте?
Он искоса посмотрел на нее:
– Твой вопрос явно не отнесешь к разряду блестящих.
– Пройдет совсем мало времени, и ты захочешь уехать. Тебя потянет на железные дороги. Ты привык ездить с места на место. – Он рассказывал ей, что никогда никому не давал обещаний остаться. Она нисколько не сомневалась, что сейчас он серьезно думает, что останется. Но наступит зима, и он затоскует. – Ты ведь не знаешь, каково здесь, в Файетте, зимой.
– Я пришел зимой.
– Нет! Зима была на исходе. Ты ее не прочувствовал. Зима в Файетте – это длинный ряд одинаковых дней.
Мэтью, если тебе суждено покинуть меня, уйди сейчас, уйди, прежде чем еще раз коснешься моей руки!
– Я понимаю, каково здесь будет. Но мне все равно. Я остаюсь. С тобой.
Она жадно всматривалась в него, стараясь поверить этим словам до конца или же разглядеть у него на лице доказательства лжи, потом вдруг подбежала и так легко и воздушно коснулась губами щеки, что он не успел даже отреагировать, а она уже мчалась по направлению к дому, и прежде чем он успел догнать ее, распахнула дверь и скрылась внутри.
Вбежав в дом, счастливая и запыхавшаяся, она сразу в смущении остановилась, увидев Саймона. Уже некоторое время он не ходил к ним по вечерам, но это особенно не удивляло: весенние работы, выматывая, не оставляли сил для вечерних походов в гости. Однако по воскресеньям отец по-прежнему приглашал его пообедать.
Мысли о Саймоне, украдкой грустно поглядывавшем на нее, вызывали у Эммелины чувство неловкости. В его присутствии она старалась не смотреть на Мэтью, хотя в другое время ей было не справиться с искушением все время видеть его.
Саймон пришел один, без детей, но зато Эндрю привел двух своих младших. Эндрю и Мэтью симпатизировали друг другу. Отец всегда норовил задать Мэтью вопрос с подковыркой, но Эндрю, никогда в жизни не уезжавший из дома, слушал ответы бывалого путешественника с искренним интересом. Отца раздражало такое «предательство» Эндрю, хотя поведение Эммелины злило и еще больше. Время от времени он заговаривал о том, что купит участок земли по соседству для Льюка с семейством, и как бы не помнил, что земля нужна Эндрю, а Льюк вполне доволен своим хозяйством на другом краю Файетта.
– Где тебя носит? – спросил отец раздраженно. На Мэтью, вошедшего сразу за Эммелиной, он даже не посмотрел. – Ты, что ли, не понимаешь, сколько мы тебя ждем?
Это было неправдой. Курица, которую Эммелина, уходя в церковь, поставила тушиться, и в самом деле была готова, но пропекавшаяся на плите картошка едва подрумянилась, а дети Эндрю только что начали расставлять тарелки.
– Мы прогулялись немного, – сказала она отцу.
– Не понимаю, что с тобой происходит, – проворчал он в ответ. – Ты теперь просто не думаешь о матери.
В последнее время мать уже явно не разбиралась в отношениях между мужчинами. Ей казалось, что Мэтью – прекрасный молодой человек, и не понять было, почему Генри все время хочет, чтобы она находила в нем какие-то недостатки.
– Помочь тебе чем-нибудь, мама?
– Да, Эмми, побросай в кастрюлю овощи.
Саймон рассказал за обедом, что, по сообщениям «Бостонской газеты», несколько южных штатов грозятся выйти из Союза, если на выборах победит мистер Линкольн.
– Вот как? – переспросил отец. – Ну, давайте послушаем, что скажет об этом мистер Гарни. Ему, наверно, известно больше, чем всем газетам.
Мэтью не поднял глаз от тарелки. Он привык к тому, что его все время пытаются стравливать с Саймоном, реагирующим на это гораздо болезненнее, чем он сам. Если сказанное вдруг задевало его за живое, он спорил, если же нет, то пожимал плечами и отмалчивался. Повисла тишина.
– Мы ждем ваших слов, мистер Гарни, – уже не скрывая издевки в голосе, сказал отец. Эммелина испуганно затаила дыхание.
– А вы не ждите, – ответил Мэтью и после паузы, которая казалась бесконечной, добавил: – А то жратвишка простынет.
Отец побагровел. Рука судорожно схватила стоявший около стула костыль, и несколько секунд неясно было, хочет он выйти из-за стола или же запустить костылем в Мэтью.
– Жратвишка, – спокойно повторил Саймон. – Вот любопытное слово! Я вроде и раньше слышал его от вас, Мэт.
Все напряженно ждали, не понимая, позволит ли отец Саймону мягко загладить ситуацию, и облегченно вздохнули, увидев, что лицо его постепенно теряет устрашающую багровость, а поднятая рука опустилась. Еще мгновение – и он взял вилку и снова принялся за еду. Сидящие за столом последовали его примеру, и только Мэтью продолжал неподвижно глядеть в тарелку, а потом поднялся и вышел вон.
Эммелина дернулась было бежать за ним следом, но отец властно остановил ее, и она подчинилась, боясь, что иначе он еще больше разозлится на Мэтью.
– И кой бес вселился в этого парня, – пробормотал отец. – Никак с ним не поладить.
– Но ты и не стараешься, папа, – тихо заметила она.
– Что-что, доча? Не слышу, – начал опять задираться отец.
– Может быть, Мэту стоит поменяться с кем-нибудь живущим в другом доме, – попробовал вмешаться Эндрю.
Услышав это, отец взглянул на Эммелину. Было понятно: согласись она с предложением, он возразит, попробуй сказать что-то против, радостно его примет. Значит, нужно молчать. Конечно, она не хочет, чтобы Мэтью жил в другом месте, но ведь все вместе под одной крышей они недолго протянут, это теперь совсем ясно.
– Что этому парню нужно, – сказал отец решительным голосом, – так это попасть в хорошие руки. Найти себе славную девушку, молоденькую, конечно, жениться, завести семью…
Краска стыда залила Эммелинины щеки. Она посмотрела в упор на отца, но тот отвел взгляд. Попробовала найти поддержку у матери, но мать спокойно, сосредоточенно ела и, судя по всему, даже не слышала, о чем говорят за столом. И тогда, порывисто крутанувшись вдруг на скамейке, она опрокинула тарелку и, даже не останавливаясь, чтобы поставить ее на место или поднять упавшую еду, бросилась к двери и выбежала из дома.
Мэтью не было видно. Она спустилась к пруду. Он знал, конечно, что, кинувшись вслед за ним, она непременно придет сюда. Но, может быть, он хочет побыть один? Или же рассердился на нее за отца? Она кружила возле Слюдяного острова, думая о супружеских парах, в которых жены старше мужей. Их было немало, начиная с Ханны и Абнера, кончая Льюком и Мартой. Правда, почти во всех случаях разница все-таки меньше, чем у нее с Мэтью. Но разве это настолько важно? И ведь отец приветствовал брак Льюка с Мартой и до сих пор говорит о них только хорошее! Нет, дело не в возрасте. Дело в том, что Мэтью – сильный мужчина. Долгие годы, не опираясь ни на кого, он вел жизнь, которая слабому не под силу. Он бригадир дорожников, и бригадир не только на словах. Работающие с ним мужчины уважают его, потому что он опытнее. Именно это уважение окружающих, и в том числе Саймона Фентона, и раздражает отца. Он все время стремится доказать ничтожность Мэтью, а это почти так же немыслимо, как доказать, что весны еще нет, хотя солнце становится с каждым днем жарче, а деревья – все зеленее.
Услышав вдруг звуки губной гармошки, она оглянулась. Он сидел шагах в двадцати от нее на изогнутой нижней ветке старой сучковатой яблони. Подбежав к дереву, она подняла голову и крикнула:
– Если ты уедешь, я уеду вместе с тобой. Пойду с тобой куда хочешь!
Впервые она не ставила никаких условий. Она просто забыла о них. Музыка прекратилась.
– Он не сумеет выкурить меня отсюда! – выдохнул Мэтью, и, хоть она понимала, что он рассержен, клокотание ярости изумило ее. Что бы ни делал отец, она не могла так на него разъяриться, она знала: он ее любит.
– Мне вовсе не кажется, что он пытается выкурить тебя, – возразила она.
– Еще как! Им всем только этого и нужно. Фентону, например.
– Ну что ты! Ты ошибаешься. Саймон вел себя так благородно…
Но он не слушал. Он был во власти собственных мыслей и, сидя на ветке яблони, глядя в пространство, сказал:
– Точь-в-точь мой старик. Я сразу же это понял. Чего стоит один разговор! Будто бы он все знает, а другие – так, ничего.
– Мэтью! Спустись, пожалуйста.
Но он на это никак не откликнулся, а начал рассказывать о поездке, в которой был вместе с отцом. Говорил, обращаясь не к ней, а словно бы к лесу, и голос дрожал от негодования.
Случилось так, что на рынке ему довелось услышать о группе оголодавших старателей. Спустившись с гор, они устраивали засады на одиноких путников, с выручкой возвращавшихся с базара. Узнав об этом, Мэтью предложил отцу вернуться другой дорогой. Но тот рассмеялся, сказав, что опасности нет, поскольку, кроме мальчишек, никто обо всем этом и не слыхал. На полпути их ограбили дочиста, да еще и избили, когда они попытались отстоять свое имущество. Отец был в ярости – орал, проклинал все на свете, вызвал даже «комитет бдительности», но промолчал о том, что был предупрежден, и никогда потом не говорил об этом ни с Мэтью, ни с другими. Даже сейчас, вспоминая эту историю, он чувствует бешенство, охватившее его тогда.
– Влезай сюда, – сказал он после паузы.
– У меня не получится.
– Очень даже получится. Начни карабкаться, а дальше я тебя втяну.
– Нет, страшно.
Он что-то пробормотал про себя, но спустился и, взяв ее за руку, повел к дороге. Куда же они идут? К дому? Но нет, дом остался уже позади, а они оказались возле подножия Лосиной горки и стали взбираться на нее, причем Мэтью шагал так быстро, что она просто запыхалась, стараясь не отставать. Но вот наконец и полянка на самой вершине.
Она не поднималась сюда с детства, забыла, какая здесь высота, какой открывается перед глазами захватывающий дух вид. Любуясь им, они насчитали целую дюжину прудов и почти столько же деревень. Сбоку, на середине склона, паслась отара джерсийских овец. В бинокль можно было бы разглядеть гавань Портленда.
– Нет, посмотри только, что за горы! – восторженно воскликнула она.
– Это не горы, – пренебрежительно возразил Мэтью. – Просто высокие холмы.
Вот именно такие замечания и выводили из себя отца, но ей нравилась эта его манера. Одно лишь огорчало: когда он начинал рассказывать о Западе, ей сразу чудилось, что он не сможет долго быть счастлив здесь, в восточных штатах.
– Чья это ферма? – спросил Мэтью, глядя на ближайший холм.
– Чейзов, – ответила она. – Говорят, это самая дорогая земля во всем графстве Кеннебек. И, уж конечно, красивейшее в округе место.
– Я куплю тебе эту землю.
Она рассмеялась:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43