К тому же ни при каких объяснениях мать все равно не сможет вообразить себе лоуэллскую жизнь. И именно это было для Эммелины особенно страшным. Раньше она делилась с матерью всем: любым впечатлением, любой мыслью, и ощущение, что о Лоуэлле рассказать невозможно, приводило ее к одиночеству, куда более горькому, чем просто тоска по дому. Ей очень хотелось вновь очутиться в церкви. Чувство, что Бог не нашел ее в Лоуэлле и что ей хочется рассказать Ему, где она, не оставляло ни на минуту. Каждый вечер она добросовестно молилась, но ощущения, что она услышана, не было. Время от времени Эммелина ловила себя на том, что смотрит в небо, словно надеясь найти там знаки присутствия Бога. В церкви она, конечно, снова обретет Его поддержку.
Свое второе воскресенье в Лоуэлле она провела в Первой свободной баптистской церкви вместе с Фанни, которая вообще-то была методисткой, но сказала, что с Эммелиной охотно сходит в баптистскую. Фанни одолжила ей шляпку. Она любила красиво одеться и, так как не должна была ничего отсылать домой, имела нарядов больше, чем почти все другие девушки. Она предложила Эммелине и шаль, но та почувствовала: правильнее отказаться. А вот шляпку взяла – было уже понятно: без шляпки любая девушка выглядит деревенщиной.
Путь в церковь был ее первой настоящей прогулкой, и оказалось, что идти трудно, так как ноги отекли и башмаки немилосердно жали. Зато день стоял ясный и солнечный, и смотреть вокруг было одно удовольствие. Церковь находилась на Мерримак-стрит, и, направляясь к ней, они миновали ряд модных лавок, в витринах которых было так много привлекательного для глаз: платья, украшения и даже прежде никогда не виденная Эммелиной мягкая мебель. Уличная толпа тоже вызывала интерес. Люди шли в церковь в великолепных суконных накидках, парадных костюмах. У многих женщин длинные уличные жакеты были так изумительно сшиты, что, если б не толстая ткань, их можно было принять и за платья. Ну и, конечно, шляпки. Каких только шляпок тут не было!
Несколько раз их окликали молодые люди – знакомые Фанни. И никакие слышанные раньше сплетни не могли помешать восхищению Эммелины изяществом и непринужденностью Фанни. Представив Эммелину как подругу, Фанни весело принималась болтать обо всем: о фабрике, о разных людях, работавших раньше в Лоуэлле. Прежде чем перейти к Саммеру, Фанни служила в корпорации «Бутт» и знала на удивление много народу. Расставшись с очередным знакомым, она немножко насмешливо, но добродушно рассказывала Эммелине о каждом. Один был красавчик, другой хорош на работе, третий прекрасный танцор, но уж очень непостоянен. Особо существенным фактором Фанни считала внешность. Сама она, в общем, большой миловидностью не отличалась, но, с точки зрения Эммелины, была красоткой: нарядная, оживленная, брызжущая весельем.
Как было бы чудесно подружиться с девушкой, доброй, как Фанни, но и рассудительной, как Хильда, – думалось невольно. А если Хильда вдруг возьмет и предложит дружбу, тоже будет хорошо. У Хильды нет близких подруг, но ее все уважают. А с Фанни едва общаются, да к тому же еще критикуют. Оказавшись подругой Фанни, она не будет своей в Лоуэлле. Родной дом остался где-то вдали, нового не появилось, и некому было заменить членов ее семьи, хотя, пожалуй, мистер Магвайр и казался подчас не мастером-работодателем, а добрым, любящим родственником. Однажды ей даже приснилось, будто он правит отцовской повозкой, едучи мимо лесопильни, что у дальнего края пруда.
* * *
Внезапно прямо перед ними, на углу, возникло тяжелое, на крепость похожее гранитное здание. Двери были открыты, люди вереницей поднимались по ступенькам, но почему-то Эммелине все еще не приходило в голову, что это и есть церковь.
– Ну вот, – заявила со вздохом Фанни, глянув в последний раз на ясное синее небо, словно много недель не сумеет его увидеть, – вот мы и пришли!
Эммелина испуганно посмотрела вверх и увидела крест, тоже каменный.
– Но это же совсем не похоже на церковь! – вырвалось у нее.
Фанни рассмеялась так звонко, что многие обернулись и посмотрели на нее неодобрительно.
Внутри церковь казалась не только огромной, но и отделанной с какой-то неподобающей роскошью. Кафедра, скамьи, даже каменный пол были отполированы до зеркального блеска, а из окон, снаружи казавшихся мрачновато-тусклыми, струилось радужное сияние витражей.
Неподалеку от входа, между скамьями, стоял пастор, беседуя с очень почтенной пожилой парой. Он был высокий и сухощавый, с редеющими черными волосами и как бы готовящимися к улыбке, но так и не улыбающимися губами. Фанни, увы, ничего не могла рассказать ни о самом преподобном Ричардсе, ни о его прихожанах. Собравшиеся здесь девушки работали в других корпорациях.
– И если говорить честно, – шепнула Фанни, – потому я сюда и хожу. В епископальной стоит на минутку оглянуться, как кто-нибудь, конечно уж, доложит за обедом, что ты во время службы думала о чем угодно, только не о молитве.
В первых рядах по обе стороны прохода сидели респектабельные дамы и господа, похожие на ту пару, что беседовала с пастором у входа. Сидевшие дальше трети на две состояли из девушек с разных фабрик, а на одну треть – из семейных рабочих (почти все с детьми), выглядевших вполне прилично, но одетых похуже, чем молодые работницы.
Кое-где виднелись и грубые домотканые платья, и шали вроде ее собственной. Их владелицы выглядели такими же деревенскими растрепами, как та, что посмотрела из зеркала на Эммелину в первый день пребывания у миссис Басс. Сегодня у нее, к сожалению, как-то не получилось взглянуть на себя.
Но вот преподобный Ричардс взошел на кафедру и начал говорить. Его голос был ясный, но очень тонкий, звенящий, словно натянутая струна, а выговор близок к английскому, как это свойственно образованным бостонцам. Для Эммелины он звучал непривычно. С трудом подавляя невольное огорчение, она пыталась внимательно слушать.
Проповедь строилась на тексте притчей Соломоновых; на отрывке, который был ей почти незнаком.
Сын мой, внимай мудрости моей и приклони
ухо твое к разуму моему,
Чтобы соблюсти рассудительность и чтобы уста твои
сохранили знание.
Ибо мед источают уста чужой жены, и мягче елея
речь ее;
Но последствия от нее горьки, как полынь, остры, как
меч обоюдоострый;
Ноги ее нисходят к смерти, стопы ее достигают
преисподней.
Если бы ты захотел постигнуть стезю жизни ее, то пути
ее непостоянны и ты не узнаешь их.
Итак, дети, слушайте меня и не отступайте от слов
уст моих.
Она была в полной растерянности. Не понимая слов, чувствовала их зловещий оттенок, который, увы, не смягчался голосом преподобного Ричардса. Сидевшая рядом Фанни все время вертелась, и Эммелине сделалось страшно, что это привлечет к ним обеим неодобрительное внимание. В общем, уже становилось понятно, почему в Лоуэлле требовали посещать церковь. Она здесь не приносила ни утешения, ни тепла и, пожалуй, являлась еще одним местом, где нужно было все время быть начеку.
Они вышли одни из первых. Сама Эммелина спускалась бы с паперти медленно, но Фанни пустилась бегом, и ей поневоле пришлось присоединиться к подруге.
Домой они возвращались другой дорогой, шли по какой-то улице, застроенной с двух сторон пансионами. Почти все прохожие были мужчины, и Фанни сказала, что они здесь и живут, кто с семьями, а кто по одному, как девушки в пансионе. Когда подошли к концу улицы, какой-то молодой человек окликнул Фанни из окна, и она помахала в ответ.
– Постой, – крикнул он, – я сейчас выйду – поболтаем!
– Это Билли Скут, – объяснила Фанни, – он работал со мной в чесальне на фабрике корпорации «Бутт», – тут она хихикнула. – Его там прозвали Билли Скука: стоило ему проработать неделю на одном месте, как делалось скучно и он просил, чтобы его куда-нибудь перевели. Он, наверное, и до сих пор у Бутта, ведь это буттовские дома! – закончила она, кокетливо поправляя шляпку и шаль.
Эммелина не знала, что делать. Было неясно, хочет ли Фанни, чтобы она осталась и участвовала в разговоре.
– Может быть, мне вернуться уже к миссис Басс? Стоять просто так посреди улицы было неловко. Мужчины шли мимо, поглядывая на них. Дома, в Файетте, никто не позволил бы себе таких взглядов. Дома все было по-другому. Льюку, например, нравилась Анна Кемп, но каждый раз, когда она оказывалась рядом, он смотрел только себе под ноги.
– Как хочешь, – ответила Фанни. – Увидимся за обедом. – И она показала Эммелине, как ей вернуться на Мерримак-стрит.
Эммелина пошла в указанном направлении и, немного не доходя до угла Мерримак-стрит, встретила Хильду, Эбби и Лидию, возвращавшихся из епископальной церкви Святой Анны. Немного поодаль шли еще три незнакомые Эммелине пансионерки миссис Басс.
– Ага! – сказала одна из них, не потрудившись даже понизить голос. – Если идешь в церковь с мисс Фанни Бартлет, домой возвращаешься в одиночестве!
Эммелина смутилась, не зная, что и ответить.
– Не надо дразнить Эммелину, она ведь понятия не имеет, о чем вы толкуете, – бросила через плечо Эбби.
– Ну так тогда пусть узнает, – вставила Хильда и, обернувшись к Эммелине, спросила: – Вы как возвращались? Вдоль домов корпорации «Бутт»?
Эммелина кивнула. Шедшие сзади девушки захихикали. Эммелине хотелось узнать, в чем дело, но не было никакого желания слышать дурное о Фанни.
– Да на ней и шляпка Фанни! – воскликнула одна из девушек со смехом.
Эммелина почувствовала, что краснеет: стыдиться ей было нечего, но тон задевал за живое.
– Давайте не будем вредничать! – сказала Хильда.
– Мисс Хильда, как всегда, учительствует, – заметил кто-то. Но Хильда взяла Эммелину под руку и крупным шагом пошла вдоль по улице. Они быстро опередили на несколько ярдов остальных девушек, повернули еще раз за угол и оказались уже совсем недалеко от пансиона миссис Басс.
– А что плохого в шляпке Фанни? – спросила Эммелина.
– Дело не в ее шляпке, дело в ее поведении. Она чересчур легкомысленно ведет себя с мужчинами. Болтает со всяким, кто только заговорит.
Так вот оно что! Оказывается, манеры, так восхищавшие Эммелину, на самом деле навлекли на Фанни всеобщее неудовольствие. Эммелина совсем запуталась. Конечно, она вернет Фанни шляпку, как только увидит ее, но что потом?..
– Что же теперь делать? – спросила она у Хильды.
– Тебе решать, – ответила та, – но помни, что ты так неопытна, что легко можешь погубить репутацию.
Эммелина перепугалась. Если она так неопытна, что легко может погубить репутацию, то значит, она и слишком неопытна, чтобы ходить по Лоуэллу в одиночку.
– Но она так по-дружески отнеслась ко мне, – застенчиво пробормотала Эммелина.
– Те, у кого нет подруг, всегда бросаются на новеньких! Но слова Хильды только осложнили дело, ведь теперь стало понятно, что ей нужно остерегаться как раз тех, кто к ней хорошо относится.
– Как же мне с кем-нибудь подружиться? – спросила Эммелина, втайне надеясь, что, может быть, Хильда вдруг согласиться стать ее подругой. Хильда дала бы так много. Она была бы наставницей, даже старшей сестрой, какой Эммелина сама была дома для младших. Дружа с Хильдой, она сумеет избежать стольких ошибок, которые в ином случае, скорее всего, неизбежно наделает в Лоуэлле.
Но Хильда сказала:
– Надо быть терпеливой, Эммелина, Сколько времени ты уже здесь? Неделю? Две? Немного погоди – и ты подружишься с кем-нибудь из ровесниц или, может быть, с девушками чуть постарше. Только не пытайся добиться всего сразу. Это как раз то, что мешает Фанни.
Фанни очень хотелось как можно скорее обзавестись друзьями. Она готова была общаться и с новенькими девушками, и с молодыми парнями, болтала одинаково бойко и с теми, и с другими. Трудно было понять, что же в этом плохого, но чувствовалось: Хильда, безусловно, говорит о вещах крайне важных. Да, надо будет избегать Фанни, не потому что Фанни плохая, а потому…
Но в этот момент – они были уже у дверей пансиона – с другой стороны появилась Фанни, ловко и весело пробираясь среди гуляющих девушек, двигаясь стремительнее, чем они все.
Эммелина сразу почувствовала себя виноватой. Ведь Фанни так по-дружески отнеслась к ней! Что делать? Под взглядом Хильды она совершенно смешалась и, когда Фанни подошла поближе, молча сняв шляпку, протянула ей. Фанни посмотрела на Хильду, потом снова на Эммелину. Взяла протянутую ей шляпку и, ни слова не говоря, стала подниматься по ступенькам. Вынести это было немыслимо.
– Фанни! – крикнула Эммелина. – Спасибо тебе за шляпку!
Фанни обернулась и посмотрела на нее с такой доброй улыбкой, что Эммелина почувствовала, как правильно она сделала, окликнув ее, и захотела еще как-то проявить благодарность.
– Ты где будешь перед обедом? В общей комнате?
Фанни немного поколебалась, потом ответила: нет. Казалось, она избегала смотреть на Хильду. Не глядя на нее, добавила, что есть не хочет и поэтому, скорей всего, пойдет наверх – променяет воскресный обед на сон.
Хильда явно была недовольна этой беседой и даже не пыталась скрыть своих чувств.
– Но неужели мне нельзя быть хотя бы вежливой? – в смятении проговорила Эммелина.
Хильда пожала плечами:
– Ты играешь с огнем. Девушки перетерпят твой деревенский вид и твои деревенские платья, но если ты испортишь себе репутацию, это, боюсь, уже будет непоправимо. – И с этими словами она поднялась по ступенькам и вошла в дом.
Теперь Эммелина не на шутку испугалась. Она хотела, чтобы Хильда объяснила ей, как это можно потерять репутацию, не делая ничего плохого. Она говорила вслед какие-то слова, что-то вроде того, что будет осторожна, но на самом деле понятия не имела, что это значит. Единственно, что было ясно, – нельзя дружить с Фанни. Ужасно разболелась голова. Нет, хватит с нее и Фанни, и Хильды. Она попыталась вообразить, чтобы ей посоветовала сейчас мать. Конечно, она сказала бы, что нужно быть доброй со всеми. Но в то же время мать никогда не пошла бы ни против законов людей, ни против законов церкви, немыслимо было даже представить себе такое.
За обедом ей было никак не избавиться от неопределенности и страха, это сковывало, и она едва реагировала на слышавшиеся со всех сторон вопросы и замечания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43