После этого она стала следить за Эммелиной еще пристальнее, чем прежде, и готова была углядеть тайный смысл в любом самом невинном действии. Например, выходя на крыльцо постоять у перил и подышать свежим воздухом, Эммелина сразу же чувствовала, как кто-то раздвигал занавески выходящего туда окна и наблюдал за ней.
Завидя вдалеке мужскую фигуру, она почти непременно принимала ее за Магвайра. А когда сама шла по улице, то часто слышала, будто он окликает ее по имени, но, повернувшись, убеждалась – сзади идет чужой или вовсе никого нет.
Она изо всех сил пыталась придумать, как бы его увидеть. Так нужно было услышать хоть несколько слов, которые убедят, что она не отвергнута, что он пытается как-то устроить свидание, грустит оттого, что это не удается. Стояла уже середина марта, приближался ее день рождения. Помнил ли он число? Может, и нет. Он как-то забывал все, связанное с ее возрастом. Здесь, в Лоуэлле, дни рождения отмечались в общем заметнее, чем дома, но были как-то менее значимы. Дома вот уже несколько лет исчез обычай делать подарки, но вся семья помнила о приближении торжественной даты. И день сам по себе становился подарком. Именинник садился за стол первым, именинника освобождали чуть не ото всей работы по дому… Здесь же подарки были в ходу. В день рождения девушки получали от подруг кто носовой платочек, кто коробочку конфет. Но откуда они узнавали, что подошел чей-то день рождения? Вроде бы если не скажешь, никто не узнает, а если возьмешь вдруг и скажешь, могут подумать, что напрашиваешься на подарок. А ей, в общем, подарки не так уж и нужны, а просто хочется, чтобы все знали: сегодня ее день рождения.
Десятого марта она задержалась в шлихтовальной, дожидаясь, чтобы все вышли, а сама принялась караулить, прислушиваясь, у самой двери и, опознав, как ей показалось, шаги Магвайра, сразу вышла на лестницу; он как раз дошел до площадки, и они столкнулись лицом к лицу. Вздрогнув, он оглянулся испуганно, но, убедившись, что никто их не видит, принялся ласково ее расспрашивать:
– Ну, как у тебя здесь дела, моя милая девочка? Я всякий раз думаю о тебе, проходя мимо.
Так, значит, он не справлялся о ней у мистера Уайтхеда? А она-то была уверена, что он все же незримо опекает ее.
– У меня все хорошо, – сказала она. – От пара тошнило…
Он встревожился.
– Но только вначале. Теперь прошло.
– Вот и отлично.
– А вы… – начала она и осеклась, обескураженная его отсутствующим видом, – я думала… Вы узнаёте меня, мистер Магвайр? – вырвалось у нее, хотя, конечно, она хотела спросить, помнит ли он, что через два дня ей будет четырнадцать, но вопрос застрял в горле: он так странно смотрел… вернее, так не смотрел…
Но тут он вдруг как бы прозрел. И она сразу же покраснела. Положив руки ей на плечи, он мягко спросил:
– Помню ли я прелестную Эммелину? А ты как думаешь? Слезы выступили у нее на глазах, а он тихо поцеловал ее.
– На Пасху они уезжают в Бостон, – шепнул он ей на ухо. И этих слов оказалось достаточно, чтобы она расцвела улыбкой.
– Вот так-то, – добавил он добродушно. – Я не хотел говорить тебе этого, но ты вынудила меня. Ну а теперь беги, пока кто-нибудь не застал нас здесь на лестнице.
И она побежала. Она не спросила, почему он не собирался говорить ей о Пасхе, она была бесконечно счастлива и не хотела гадать, когда он предупредил бы ее, не задай она свой вопрос. Теперь казалось – апрель наступит уже совсем скоро. Ее день рождения словно бы провалился куда-то. Ведь он принадлежал марту, а март уже не занимал ее. Она с нетерпением считала дни, и, когда наступил апрель, это был уже праздник, хотя до Пасхи оставалось еще несколько недель. Она все время была в возбуждении, бесконечно далеком от чувства, владевшего ею в первые встречи с мистером Магвайром. То чувство, несмотря на постоянный острый привкус тревоги, можно было все-таки назвать счастьем. Сейчас же она жила предвкушением, а точнее – ожиданием, что к ней вернется то счастье.
К густому, душному, сладковатому воздуху шлихтовальной Эммелина так и не привыкла, но вскоре стала работать умело и споро и была на отличном счету у мистера Уайтхеда. Невзирая на легкую тошноту от вдыхания паров, вид у нее был цветущий, но ни румянец на щеках, ни налитая фигура не приносили ей особого удовольствия. Все это станет значимо и реально только тогда, когда сможет давать ему радость. Когда-то казалось: появись у нее в Лоуэлле подруги, и она будет счастлива, а теперь их присутствие ничуть не утешало. Ведь она не могла им рассказать о том главном, что занимало ее с утра и до вечера.
А кроме того, отношения с девушками, и особенно с Верной, как-то неуловимо переменились. Верна, сблизившись постепенно с кружком Сьюзен, стала, пожалуй, отдаляться от Эммелины. Словно ее заразили подозрения миссис Басс и она начала сомневаться, а в самом ли деле Эммелина такая уж хорошая подруга. Верна всегда держалась непринужденно, и трудно было сказать, что именно изменилось. Но иногда, подойдя к группе болтающих девушек, Эммелина вдруг чувствовала, что они обрывают какой-то свой разговор. А ночью Верна, которая раньше любила, свернувшись калачиком, примоститься у самого ее бока, ложилась, словно нарочно, поближе к краю.
И все-таки Эммелина была далека от того, чтобы почувствовать правду. В Файетте она привыкла думать о себе как о взрослой, а здесь, в Лоуэлле, что бы ни говорила, всегда ощущала себя еще девочкой.
Вечером накануне Пасхи, так и не повидав мистера Магвайра и не получив от него весточки, Эммелина решила снова подкараулить его на лестничной площадке. Но на этот раз он был не один; с ним, весело смеясь, спускались четверо девушек из ткацкой. Увидев Эммелину, мистер Магвайр остановился.
– Как дела, Эммелина? – спросил он терзающим ей душу фальшиво-сердечным тоном. – Как тебе в шлихтовальной?
– Все хорошо, – ответила она, стараясь говорить спокойно и кивая девушкам. – Я только… Я забыла одну вещь…
– Ну, что же. – Он помедлил. Хотелось обойтись с ней по-хорошему, но как-то не получалось. – Тогда до свиданья.
Она в отчаянии смотрела ему вслед. Вдруг подступила слабость и стало ясно, что до пансиона ей просто не дойти. Машинально потянув на себя ручку двери, она остановилась на пороге шлихтовальной. Мистер Уайтхед, учитывая выработку, записывал показания установленных на станках счетчиков.
– Что-то случилось, Эммелина? – спросил он участливо.
– Нет, – покачала она головой, но тут же не выдержала и разрыдалась.
Мистер Уайтхед отложил журнал и подошел к ней.
– Что с тобой? Тебе чем-нибудь помочь?
Голос звучал так мягко и утешающе, но ее было уже не утешить, ведь она не могла рассказать ему про свое горе.
– Может, тебе… Да ты где живешь?
– У миссис Басс.
Вопрос испугал ее, и она даже соврала бы, если б не знала наперед, что это бесполезно.
– Гм-м. Да, она, пожалуй, человек неподходящий… Ты ведь не можешь поговорить с ней по душам?
– Она не любит меня.
– Ну, это беда небольшая. Не ты первая, не ты последняя. Мистер Уайтхед улыбнулся. Она была благодарна ему за попытки подбодрить, но притвориться, что это ему удалось, не могла.
– Может быть, ты хотела бы поговорить с миссис Уайтхед? Наши дочки – примерно твои ровесницы, и может быть… миссис Уайтхед – мать, а тебе сейчас просто необходимо материнское участие, и раз уж ты далеко от дома, беседа с миссис Уайтхед…
Но ей нужна была именно ее мама, которой она могла бы… Но только что начавшую формироваться мысль забила неожиданно другая. Кто-то внутри ее крикнул, что никогда она не посмеет рассказать маме о мистере Магвайре. Ни слова, ни за что, никогда! Понимание этого вызвало еще никогда не испытанное чувство безграничного одиночества. Если нельзя рассказать о нем маме, значит, она в самом деле одна на свете и ничто никогда не сможет этого изменить.
– Спасибо, – проговорила она наконец, едва шевеля сухими губами. – Вы очень добры.
– Вот что я скажу, Эммелина. Я должен переговорить с миссис Уайтхед. Завтра воскресенье… – Что ж, если он пригласит ее домой, она пойдет. Побыть в семейном кругу приятно. – Так вот, я переговорю с миссис Уайтхед, и, думаю, в понедельник… ты сможешь поужинать не в пансионе, а с нами.
Эммелина вежливо кивнула. Рассудок, еще недавно сжимавший большую половину марта и апрель в какие-то несколько часов, превращал теперь в пропасть время с субботнего вечера до понедельника. Между краями пропасти лежало Пасхальное Воскресенье.
Мистер Уайтхед снова взялся за журнал. Она понимала, что нужно уйти, но дорога до пансиона представилась ей столь же долгой, как время до понедельника. Он сделал последнюю запись и поднял на Эммелину глаза:
– А может, прямо сейчас пойдем к нам?
Эммелина что-то пробормотала в знак благодарности. Конечно, она пойдет, но вот что скажет миссис Басс, если она не явится к ужину?
Мистер Уайтхед убрал журнал, погасил лампы и взялся за пальто.
– Но как же миссис?..
– Не беспокойся. Один лишний рот за столом – не в тягость.
Он закрыл дверь, и они вышли с фабрики. Хотя Эммелина имела в виду не миссис Уайтхед, а миссис Басс, она не стала снова затрагивать эту тему, боясь, что мистер Уайтхед рассердится, если она попросит зайти по дороге в пансион. На улицах было уже почти пусто, лишь изредка мелькала в темноте фигура прохожего. Проходя мимо пансиона миссис Басс, она взглянула украдкой на мистера Уайтхеда в надежде, что он вдруг сам догадается зайти и предупредить хозяйку. Но он не предложил этого, а она не решилась отстать: одна без него она вряд ли нашла бы его дом, а ждать ее он бы не стал. Ее страшила сейчас любая дорога, казалось, в любом новом месте она непременно заблудится и никогда уже не выберется назад.
Дом мистера Уайтхеда, с виду небольшой, квадратный, кирпичный и не такой богатый, как особняк Магвайров, стоял на углу улицы, занятой фабричными корпусами. При ближайшем рассмотрении оказывалось, что он не так уж и мал и уютен. Принадлежавший дому просторный участок обнесен был деревянной оградой. Мистер Уайтхед провел Эммелину на кухню, где у плиты стояла высокая, почти с него ростом женщина и что-то спокойно помешивала в огромном котле, до края которого матери Эммелины было бы, вероятно, даже не дотянуться. В отличие от миссис Басс, миссис Уайтхед была не столько крупной, сколько крепко сбитой. Платье – чуть ли не домотканое, во всяком случае, из очень простой материи.
– Знакомься, Филомена. Это Эммелина Мошер. Она уже несколько недель у нас в шлихтовальной, а сегодня с чего-то повесила нос. Наверно, скучает по дому, и я привел ее к нам поужинать.
Миссис Уайтхед просто и спокойно поздоровалась, чем очень обрадовала Эммелину. Такая манера была ей сейчас приятнее любых сочувственных слов. Мистер Уайтхед вышел из кухни, оставив ее с женой и дочками, Гейл и Эми. Девочки, помогавшие матери в стряпне, были примерно ее ровесницы, приятные и дружелюбные, почти такие же высокие, как мать, и очень хорошенькие. Они тут же стали расспрашивать Эммелину о ее доме, о пансионе, о фабрике. Младшая из сестер, Эми, была на год старше Эммелины, окончила уже школу и очень хотела пойти работать на фабрику. Но родители не позволяли. Слушая, как она с жаром объясняет, что, безусловно, справится с работой, Эммелина невольно вспомнила Флорину. Эми решительно не представляла себе, каково это – встать на рабочее место еще до света и уйти с фабрики, когда уже темно; провести целый день на ногах, да к тому же и вдыхать удушливый, сладковатый запах крахмала, от которого разве что наизнанку не выворачивает. Ей виделась только приятная сторона дела – возможность вырваться из дома и получать при этом массу впечатлений. Эммелине было четырнадцать, Эми – пятнадцать. Глядя на нее, Эммелина почувствовала себя усталой и старой. Мысли снова и снова возвращались к Флорине, хотя перед тем она долго не вспоминала ее. Что же с ней все-таки стало? – думала Эммелина, в то время как Эми и Гейл болтали, перескакивая с предмета на предмет и изо всех сил стараясь, чтобы Эммелина почувствовала себя как дома. Хотя теперь это было уже совершенно бессмысленно – слишком поздно!
Слишком поздно, упорно крутилось в мозгу, но что это значит, она не совсем понимала. Слишком поздно теперь для Флорины, где бы она ни нашла приют. Ничто уже не поможет бедняжке, оказавшейся – в ее возрасте – с тремя малолетними на руках. И как только она могла забыть о ней так надолго? Этим и страшен Лоуэлл. Никто ни о ком не думает. Ты как в пустыне, хотя вокруг сотни людей. А единственный человек в мире, который по-настоящему нужен, проводит целые дни отделенный всего лишь пролетом лестницы, но ничего не знает или – еще того хуже – не хочет знать о тебе. Эта мысль вызвала у нее паническое состояние, с которым было уже не совладать. Притворившись, что ей нужно выйти, она, как могла, попыталась успокоиться: прошла за угол и там, прислонившись к стене и зная, что ее ниоткуда не видно, подняла голову к небу. Погода была слишком холодной для апреля, но она этого просто не замечала. А кроме того, уже довольно давно, с тех пор, пожалуй, как она перешла в шлихтовальную, холод не досаждал ей, наоборот, был приятен. Там и здесь еще лежал снег. Не будь он грязным, она зачерпнула бы его в обе ладони, прижала к щекам. А очутись она сейчас в лесу, в Файетте, стянула бы с себя платье. Оно такое тесное, так жмет.
Какая-то мысль неотвязно преследовала ее и не давала покоя. Может, она была связана с Флориной, а может быть, с беспокойством по поводу миссис Басс? Напрягшись, Эммелина вдруг почти поняла, что, кроме долга перед семьей, заставляет мистера Магвайра так тщательно избегать ее.
Да он от нее прячется – это сделалось вдруг пронзительно ясно.
Должно быть, он сердится на нее. Ведь если бы у семьи изменились вдруг планы и они отказались от поездки в Бостон или случилось что-то другое, из-за чего нельзя увидеться, он так и сказал бы. Ей нужно было услышать хотя бы какие-то несколько слов, в конце концов, вот уже много недель она жила одной только надеждой. Ей было физически тяжело в шлихтовальной, чудовищно одиноко из-за того, что не с кем поделиться тайной, но так или иначе она справлялась.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43