По-прежнему вглядываясь в его лицо, она избегала смотреть в глаза: они были слишком близко.
– Эммелина, а знаешь, какая ты сейчас? Знаешь, что происходит с твоим прелестным лицом? Знаешь, оно просто тает и бесконечно меняется, откликаясь на каждое мое слово. Ты это знаешь? – вдруг спросил он и сразу, не дожидаясь ответа, хлестнул резко лошадь и выкрикнул что-то по-гэльски.
Лошадь сорвалась в галоп и понеслась так, что и Лоуэлл, и его фабрики остались далеко позади. Чем больше они удалялись от города, тем сильнее петляла дорога. На поворотах лошадь заносило, и Эммелина сначала очень боялась упасть. Но руки мистера Магвайра каждый раз крепко сжимались, поддерживая ее, и постепенно она перестала бояться, оттого что ее швыряет то вправо, то влево, и чувствовала себя в безопасности.
Наконец с двух сторон замелькали деревья. Стало видно, что впереди дорога почти теряется в зарослях пихт и сосен. Как только въехали в лес, лошадь, повинуясь воле Стивена Магвайра, пошла почти шагом. Снег в лесу еще не подтаял: ветви деревьев заслоняли от солнца вьющуюся среди стволов тропинку. Стояла полная тишина – ни дуновения ветерка, ни птичьего щебета.
Вскоре они добрались до поляны, тянувшейся вправо, к изножью каменистых холмов. Камни уже очистились от тающего снега, хотя и не успели высохнуть, влажно блестели. Остановив лошадь, мистер Магвайр дал Эммелине подержать поводья, спешился и протянул ей руку. А она положила шаль на луку седла и, снова передав ему поводья, спрыгнула прямо в его объятия, подняла голову и вопросительно на него посмотрела.
– Что же ты со мной делаешь, Эммелина? – прошептал он.
– Что делаю? – переспросила она встревоженно. – Но ведь я не делаю ничего.
– Ты так думаешь?
Он выпустил ее из объятий, но она даже не шелохнулась, ведь любое движение могло оказаться неправильным и рассердить его. Пока, к счастью, если он и сердился, это было не страшно и не всерьез.
– У меня и в мыслях не было сказать плохое про миссис Магвайр… – начала она снова, и даже слезы выступили у нее на глазах. – Миссис Магвайр настоящая дама, и она была так добра ко мне, подарила мне шаль, пригласила… Я никогда не сделаю ничего, что может ее огорчить.
– Вот как! Никогда? – повторил он, и взгляд его стал таким странным, что она испугалась еще прежде, чем поняла смысл слов. – В таком случае, мисс Эммелина, вам надо сделать вот что: не мешкая, развернуться, взобраться на мою лошадь и, вернувшись к мосту, где мы встретились, привязать ее там, а самой идти к миссис Басс. Обо мне можно не беспокоиться, я сумею добраться назад.
Она не верила своим ушам и в отчаянии ловила его взгляд. Слезы, наполнившие глаза, текли теперь по щекам. Внезапно она развернулась и бросилась от него прочь, но не туда, где привязана была лошадь, а к дороге. Ей даже в голову не пришло, что она может воспользоваться лошадью. Она вообще больше не собиралась возвращаться в Лоуэлл и кинулась в другую сторону, чтобы идти, сколько сил хватит, а потом рухнуть на землю и умереть. Он в две секунды догнал ее. Схватил за руку, но удержать не сумел – она вырвалась. Тогда, забежав вперед, он загородил ей дорогу, и она заметалась. Хотелось исчезнуть, никогда больше его не видеть, никогда не попадаться ему на глаза. Острое чувство унижения заливало ее с головы до пят, оно было несравнимо сильнее, чем то, что ей приходилось испытывать прежде, – из-за неправильного выговора, из-за убогой одежды.
– Пожалуйста, – с трудом выдохнула она. – Пожалуйста, дайте пройти.
Но он крепко схватил ее за руки и держал.
– Вы ведь сказали, чтобы я ушла. И я хочу уйти. – Бушевавшие в груди чувства как-то растаяли, и ею овладела полная беспомощность.
– Пойми меня, Эммелина, – сказал он мягко, и голос звучал загадочно, напоминая плеск воды в темной глубокой пещере. – Я пытался заставить тебя уйти потому только, что сам я уйти не мог.
Она хотела было спросить, почему нужно уходить хоть кому-то, но тут он, нагнувшись, коснулся губами ее лба. Она подняла на него глаза, и он поцеловал их. Он был как отец, и она приоткрыла рот, чтобы сказать ему это, но он уже целовал ее губы. Она покачнулась, как будто лишившись опоры, поддерживавшей ее до сих пор, а он, обняв ее, стал прижимать к себе – крепче и крепче.
– Боже, как ты мила, – шептал он, – как ты прелестна… Он покрывал поцелуями ее щеки, целовал подбородок, глаза, вернее, веки, так как глаза были закрыты. Голова у нее кружилась. Откуда-то издалека слышался голос, говоривший, что все-таки нужно было поступить так, как он сказал, что и сейчас правильно было бы сесть на лошадь и одной вернуться в город. Но этот голос и сам знал бессилие своих доводов. Она не могла ему подчиниться, даже если бы захотела. Нужно было, чтобы он повторил то же самое снова и чтобы она поняла, что он говорит всерьез. Собственной воли у нее уже не было. Они долго стояли, тесно прижавшись друг к другу, он, наклоняясь, целовал ее в волосы, потом, решившись наконец двинуться с места, взял ее за руку и повел к валунам. Один из камней был большим и удобным. Сняв куртку, он аккуратно ее расстелил. Эммелина следила за каждым движением, как завороженная. Солнце с какой-то особой ясностью высвечивало его фигуру на фоне неба. Темные волосы сверкали; румянец на щеках, белизна прежде скрытого под курткой свитера, блестящая коричневая кожа сапог пленяли яркостью, виденной прежде только во сне.
Она уселась на его куртку, а он беспечно расположился рядом, прямо на влажном камне и долго молча смотрел на нее, держа ее руку в своей. Она тоже не говорила ни слова. Впервые в жизни ею овладел глубокий и сладкий покой, при котором нет места мыслям, которому равно чужды и планы на будущее, и воспоминания о прошлом.
Потом он начал что-то напевать. Второй раз за день звук его голоса вызвал у нее слезы.
– Что-то не так? – спросил он встревоженно. Но она замотала головой:
– Нет-нет. Просто мне очень приятно вас слушать.
Он запел громче. По-гэльски. Не понимая слов, она все же догадывалась, что они очень нежные и обращены прямо к ней.
– Хочешь узнать, о чем эта песня? – спросил он, закончив. – Так вот. Это жалобы моряка. Жизнь носит его по волнам и только изредка дает увидеть берег. «Хорошо вам советовать мне вернуться на сушу, – говорит он своим дружкам. – Вы разве не знаете, что стоит мне почувствовать под ногой землю, так какая-нибудь малютка сразу зацепит меня и сгину я безвозвратнее, чем в океанской пучине. Так что уж нет, останусь-ка я на корабле, но вам за советы спасибо».
– Бедняжка, – улыбнулась Эммелина.
– Да, в самом деле, бедняжка… – Он снова принялся напевать что-то, но, резко оборвав себя, спросил, а обедала ли она.
– Нет, но… – Она замялась. Пусть он лучше не думает, что она голодна, а то вдруг возьмет и отправит ее к миссис Басс – подкрепиться.
– Что «но»? – рассмеялся он добродушно. – Тебе уже не нужна и еда? Ты можешь быть сыта моими песнями? Ну-ка, пойдем!
Все еще продолжая посмеиваться, он подал ей руку, помог подняться и повел к тому месту, где привязана была лошадь.
Всю дорогу до города он ни на миг не закрывал рта. Будь это не он, а кто-то другой, она устала бы до бесчувствия. Но он чередовал болтовню с пением, успокаивал ее колыбельными, и ей делалось хорошо и легко. Все, что он видел и слышал, наталкивало его на какую-нибудь новую мысль или извлекало из памяти еще одну песню. Две яркие синие сойки, сидевшие на березовой ветке, заставили его вспомнить птицу с трудным названием, которое ей не совсем удалось уловить. В Америке он ее никогда не встречал, а она так красиво поет, и тут же показал как – засвистел, подражая птичьему пению. Потом сделал небольшой крюк и указал ей на несколько заброшенных бревенчатых хибарок, а когда она изумленно воскликнула, что по сравнению с ними даже и дом в Файетте почти дворец, хмыкнув, сказал: надо бы как-нибудь отвести ее в Эйкр, на бывшие пустоши Пэдди. Там она сразу поймет, как он в первое время жил в Лоуэлле.
– Наверно, все же не так, – предположила Эммелина.
– Да. Именно не так. Гораздо хуже.
– Но это ведь невозможно! – с глубоким убеждением воскликнула она.
Он рассмеялся:
– Увидишь.
Город был уже близко. И каждый раз, когда он разговаривал о чем-то, что они будут делать вместе, сердце ее начинало радостно биться. Ведь слушая его рассказы и его песни, чувствуя обнимавшие ее руки и губы, касавшиеся затылка, она боялась – с каждой минутой сильнее – лишь одного: что сегодняшний день больше не повторится. Об Айвори Магвайр она уже не думала. Воспоминание о ней потускнело и расплылось. Где-то вдали маячили безымянные лица тех, кто предпочел бы, чтобы она не была сейчас здесь, с мистером Магвайром. Вспомнив, что Мейми и другие завидовали ей и безо всякой причины, она содрогнулась при мысли, что бы они сказали, увидев ее теперь. Однако, говоря точнее, содрогнулась, пожалуй, все-таки не она, а кто-то очень на нее похожий и видимый ею как бы на расстоянии. Она же сама была слишком счастлива, чтобы и в самом деле обеспокоиться какими бы то ни было неприятностями. А кроме того, кто вправе ее осуждать? Никто ей не дал ни капли тепла. И будь она в состоянии чувствовать сейчас что-либо, кроме тихой, глубокой радости, ей, может, пришло бы в голову обвинить всех, живших рядом с ней в Лоуэлле, в том, что их равнодушие было причиной, толкнувшей ее к мистеру Магвайру. Но в блаженстве, в котором она пребывала, ей было легко просто вытеснить их из сознания, обозначив словом «они» и понимая, что многое, происходящее с ней, должно быть от «них» непременно скрыто. До нее не дошло еще, как «они» многочисленны, ей было еще непонятно, что теперь мистер Магвайр – единственный человек в Лоуэлле, от которого у нее нет тайн.
* * *
Показался Лоуэлл. С этой точки она его прежде не видела. Гнездившиеся в излучине Мерримака городские постройки отчетливо выделялись на фоне полей, раскинувшихся по эту сторону реки. «Бутт и компания» хотели, перерезав перемычку, получить остров к югу от водопадов и на нем строить фабрики, пояснил Стивен Магвайр.
Воды канала давали бы им энергию, а потом снова впадали в реку, ниже по течению. Но земли за водопадами были слишком высоки, и от этой идеи пришлось отказаться. Канал построили в обход возвышенностей и, расширяя его, придерживались того же принципа.
Ведь ясно же, что он не должен оказаться на большей высоте, чем русло питающей его реки. Необходимость соблюдать это правило заставила создать запутанную и хитрую систему, пронизывающую весь город и подводящую воду к каждой из фабрик.
До знакомства со Стивеном Магвайром Лоуэлл был для Эммелины каким-то набором отдельных мест: фабрика, пансион, магазины на Мерримак-стрит. Теперь он превращался в цельный большой организм, естественно состоящий из разных частей. Однако этот живой организм был порождением сознания Магвайра и отражением его взгляда. Исчезни он, и все сразу же снова рассыпется.
Дрожь пробирала ее.
– Накинь шаль, – сказал Стивен.
– Нет, мне не холодно.
– И все же закутайся.
Он придержал лошадь, и, взяв шаль с седла, она кое-как завернулась в нее.
– А теперь подними ее на голову. Как капюшон.
Она молча повиновалась, но вдруг почувствовала себя несчастной. У нее не было ощущения, что она делает что-то не так: оно возникало, только когда он сам это чувствовал.
– Ну а теперь сожмись-ка в комочек, милая девочка. Сожмись так, чтоб сойти за ребенка. Или мешок картошки.
Он сказал что-то еще, что ей, укутанной, было уже не расслышать, и резко пустил лошадь рысью. Копыта процокали по мосту, и они выехали, наверно, на Потакет-стрит. Закутанная в шаль, прижатая к его груди, она ничего не видела. Когда лошадь остановилась, у нее не было ни малейшего представления о том, где они. Увидев себя в сарае позади дома Элайи Стоуна, видневшегося сквозь распахнутые ворота, она изумилась: ей казалось, что они проскакали от моста гораздо дальше.
Взглянув на нее, Магвайр рассмеялся:
– Честное слово, ты выглядишь так, словно тебя хорошо укачало на корабле.
Он снял ее с лошади и, крепко взяв за руку, подтолкнул к черному ходу. Но когда они оказались уже у крыльца, вдруг замер, прислушиваясь.
– В доме никого нет, – сказал он Эммелине, но видно было, что сам не очень-то этому верит. Они на цыпочках подкрались к кухонному окну и вместе глянули внутрь: в очаге горел огонь. Тихонько пройдя вдоль веранды, они дошли до другого окна – гостиной. В пустой комнате самым заметным и как бы господствующим предметом выступало фортепьяно Айвори Магвайр. Эммелина впервые заметила над ним два портрета: Элайи Стоуна и его сестры. Повернув голову к Стивену Магвайру, она с изумлением увидела, что он тоже, как посторонний, рассматривает и комнату, и портреты.
– Вы давно тут живете? – прошептала она.
– С тех пор, как женился на Айвори, – ответил он тоже шепотом. – Тринадцать лет. – Потом, глянув на Эммелину, добавил: – Она хотела жить в доме отца.
Эммелина молчала.
– Бог свидетель, – снова заговорил он громко, – это казалось единственным разумным вариантом. Он только что овдовел, только что выстроил этот громадный особняк. А кто остался бы здесь? Только мисс Стоун и Пейшенс. И слуги. На моей родине никому в голову не придет строиться, если и в старом доме хватает места.
Он взял ее за руку, и они вошли в дом. Минуя кладовую, оказались в кухне. Огонь горел в очаге, и топилась плита. Какие-то чертежи – планы строений – были разбросаны на столе. Здесь же стоял пустой кувшин, рядом с ним – хлеб и сыр, остатки утренней трапезы.
– Прошу! Вот моя комната, – весело сказал он. – Когда семья уезжает, я живу здесь.
И только здесь ему хорошо, когда семья дома, подумала она, вспомнив, как неприкаянно он ходил по гостиной в тот вечер, когда она потихоньку смотрела в окошко. Он был как маленький мальчик, нуждавшийся в утешении, и если раньше она относилась к нему как к отцу, то теперь, увидев в нем младшего брата, почувствовала себя чуть ли не матерью. Поймав себя на этом ощущении, она невольно покраснела и, чтобы он ничего не заметил, стала рассматривать чертежи на столе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43