Музыка делалась все светлее и нежнее, и Эммелина не могла уже остановиться. Затаив дыхание, она прокралась за кустами к самому окну. Привстав на цыпочки, она смогла увидеть большую часть комнаты, невиданной по великолепию и богатству.
Атласные шторы обрамляли окна. Ковер с узором из роз, разбросанных по зеленому фону, устилал пол. Стены, обшитые внизу панелями из красного дерева, покрывали изящные обои, выглядевшие не бумагой, а гобеленами. Богато обитые кресла и диваны были красиво расставлены возле небольших столов и жардиньерок, на которых сверкали яркие лампы. Комод, стоявший так, что она превосходно его разглядела, был черный, лакированный и инкрустированный перламутром. В самом большом кресле, в видимом центре комнаты, сидел, читая, внушительного вида мужчина лет пятидесяти. У стены расположилась женщина, тоже немолодая; она вышивала. Другая женщина, лица которой Эммелина не могла видеть, лежала на диване, прикрыв лоб рукой. Следом в поле зрения попало пианино. Возле него на вращающемся табурете сидела стройная женщина в черном платье с короной из светлых кос на голове. Играя, она очень прямо и почти неподвижно держала спину. Пальцы у нее были длинными и тонкими. Эммелине очень хотелось разглядеть и лицо, однако это не удавалось. Но еще больше хотелось каким-то чудесным способом проникнуть в дом, сесть рядом с этой женщиной, закрыть глаза и позволить музыке заполнить душу. Опустив веки, она уже почти почувствовала себя там, в комнате… А когда снова подняла их, в комнату вошел мистер Магвайр.
Он был какой-то необычный, хотя в чем это выражалось, она сказать бы не сумела. На нем были домашние брюки и куртка свободного покроя, но дело было не столько в одежде, сколько в его поведении. Он казался, как всегда, оживленным, но как-то менее радостным, чем бывал в ткацкой, где обычно имел озорной, предвкушающий удовольствие вид, словно уверен был, что, куда ни пойдет, что ни скажет и что ни сделает, все будет просто отлично.
Подойдя к пианино, он положил руку на плечо жены, потом, наклонившись, поцеловал ее в волосы. Казалось, она не заметила этого. Он перешел к дивану, где лежала, держа теперь в руках книгу, другая женщина. Кажется, он сказал ей что-то. И, наверное, она ответила, потому что он улыбнулся и обратился к пожилому мужчине в кресле. Тот на секунду поднял глаза, но сразу, не изменив выражения, вновь погрузился в чтение.
Внезапно мистер Магвайр направился к окну. Эммелина скорчилась за кустами, сердце ее забилось так громко, что она испугалась, как бы его оглушительные удары не выдали ее присутствия. Когда она осмелилась поднять голову, он уже снова ушел в глубь комнаты, но она все еще боялась шелохнуться; он вполне мог увидеть ее, стоило ей только двинуться.
По дороге домой, поглощенная воспоминаниями о мире в окне, она даже и не заметила, что на улице, кроме случайных редких прохожих (мужчин, идущих в одиночку или маленькими группами), никого нет. О времени она тоже ни ризу не вспомнила и, только подойдя к пансиону миссис Басс и обнаружив, что дверь заперта, в первый раз осознала, что, вероятно, уже очень поздно. Но ведь не может же быть уже десять! Ведь если так, ей придется теперь спать на улице! Она постучала, но никто не ответил. Волной поднималась паника, чувство, что наступает уже наказание за ее своевольный поступок. Отчаянно заколотив в дверь, она принялась так громко выкрикивать имя миссис Басс, что та услышала из своей комнаты и вышла.
Эммелина вся дрожала.
– Ымельина! Где ты была, детка? – воскликнула миссис Басс.
– Я пошла погулять и заблудилась. – Это была первая преднамеренная ложь в ее жизни.
– Быдняшка, – промурлыкала миссис Басс, впуская Эммелину в дом и сразу же укутывая шалью, – как же так можно!
– Я не думала, что опоздаю, – проговорила Эммелина, пока миссис Басс закрывала за нею дверь.
– Конечно, конечно! Пойдем-ка, детка, в кухню, я дам тебе чашечку горьяшево чаю!
«Горьяшево». Оттого, что ложь неожиданно оборачивалась такой приятной стороной, Эммелина почувствовала себя вдвойне виноватой.
Миссис Басс провела ее в кухню, поставила на дровяную печку чайник, усадила Эммелину за стол и подала пирог и чай.
– Никогда больше не смей разгуливать так поздно ночью. Это опасно. В городе много дурных людей. Ведь это тебе не Мэн.
– Но мне так хотелось погулять за городом. – Еще одна ложь, хотя, может быть, и неполная. По правде-то говоря, она боялась ночного файеттского леса, а этот сложенный из кирпичей мир Лоуэлла был в общем-то одинаковым в любое время суток.
– Ты просто скучаешь по дому, по маме, – сказала ей миссис Басс, – нет ничего страшнее, чем Рождество вдали от дома. Ведь так? Но я устрою для вас, девушек, вкусный обед. И знаешь, Эммелина, я даже подумываю о том, не устроить ли чай, и тогда…
– Спасибо, – быстро проговорила Эммелина, – но меня пригласили на чай к Магвайрам.
Наступило молчание, во время которого Эммелина ругательски ругала себя за то, что нарушила слово и проболталась. Неважно, что миссис Басс не работает на фабрике. Все равно нужно было молчать. Хотя как можно было это сделать? Внезапно миссис Басс встала и начала убирать со стола, хотя ни Эммелина, ни она еще не допили чай. Двигаясь возле стола, она беспрерывно ворчала под нос. Эммелина ждала. Навалилась усталость, но шевельнуться она не смела.
– Быть приглашенной к Айвори Стоун – большая честь, – отрывисто заговорила миссис Басс. – И ты, конечно, должна пойти, – добавила она так, словно Эммелина спрашивала ее совета. – Но будь осторожна – веди себя там осмотрительно.
Эммелина невольно была захвачена борьбой эмоций, явственно отражающейся на ее лице; кроме того, она надеялась услышать какие-то интересные вещи, возможно, даже что-то, объясняющее разницу между тем, как она видит мистера Магвайра, и тем, как миссис Басс говорит о нем.
– Чего я никогда не понимала, – продолжала между тем миссис Басс, говоря как бы про себя, – почему все-таки такая девушка, как Айвори Стоун, смогла допустить… – Она остановилась, оборвав фразу на полуслове, и, казалось, только сейчас заметила присутствие Эммелины.
– Иди-ка ты спать, Ымельина… Только послушай! Если Магвайр попробует позвать тебя куда-нибудь еще, не ходи ни за что! Ты меня поняла?
Эммелина кивнула, хотя и не понимала, ни почему «не ходи», ни почему это мистер Магвайр вдруг будет ее куда-нибудь звать. Она поблагодарила миссис Басс за ее доброту и пошла наверх, стараясь ступать так тихо, чтобы никого не потревожить. И все-таки, когда она вошла, читавшая Хильда подняла голову от книги.
– Я гуляла и совсем забыла про время, – сказала ей Эммелина.
– И что же Басс? – поинтересовалась Хильда.
– Велела не гулять по вечерам. Но была добрая.
«Ну уж конечно», – услышала она слова Мейми, сказанные на ухо Дови и как бы подразумевающие, что Эммелина была единственной девушкой, к которой когда-либо проявляла доброжелательность миссис Басс.
– И ты не будешь больше гулять вечерами? – спросила Хильда, забавляясь и немножко любопытствуя.
– Конечно, нет, я постараюсь; но иногда я так скучаю по Файетту…
– Ну, выйдя от миссис Басс, до Файетта не доберешься. Мейми и Дови были в восторге от ответа Хильды и не пытались этого скрывать.
В эту ночь Лоуэлл не появлялся в ее снах. Она смотрела в окно церкви, дома, на Лосиной горке. Миссис Магвайр играла на органе. И Эммелине разрешено было там находиться, хотя миссис Магвайр и не знала о ее присутствии.
– Права ли я в своем предположении, что ты приглашена на чай к миссис Магвайр? – спросила Хильда в своей обычной деловитой манере.
Стояло рождественское утро. Остальные уже спустились к завтраку, и они были вдвоем в спальне.
– Ой, да! – сказала Эммелина радостно. – Но вы откуда знаете?
Хильда пожала плечами:
– Мейми считает, что ты в любимицах у Магвайра.
– И вовсе нет! – горячо возразила Эммелина, как будто оправдываясь. – Разве он только со мной добрый.
Хильда, ничего не сказав, улыбнулась, но так, что стало понятно: в кои-то веки Эммелина сумела ответить как надо.
– Ну ладно, выброси это из головы, – сказала она затем, – и, если хочешь, давай пойдем вместе, я тебя проведу.
За завтраком все, как могли, вели себя по-праздничному, изо всех сил стараясь хотя бы уравновесить грусть Рождества так далеко от дома. Жившие неподалеку от Лоуэлла уже уехали домой на праздники. И хотя было несправедливо на них сердиться, оставшиеся девушки даже имен их не вспоминали и как бы сомкнули круг. Все были радостно возбуждены. За праздничным обедом Мейми сказала несколько слов Эммелине, забыв на миг о своей вражде. И даже воздух в церкви, казалось, согрелся, когда после богослужения запели рождественский хорал.
По мере того как шел день, возбуждение Эммелины все возрастало. За обедом она почти не радовалась жаркому, так как все время боялась капнуть на платье. После обеда она причесалась старательнее, чем когда-либо, узлом уложив на затылке аккуратно заплетенные косы. Радостное волнение не отступало, и в ожидании Хильды, которая настояла на том, чтобы кончить письмо и потом только выйти, она болтала без умолку. В конце концов Хильда не выдержала:
– И кто бы мог подумать, что ты такая трещотка! Трещотка! Впервые услышанное слово привело Эммелину в восторг. Но она все же сумела взять себя в руки и замолчать. Наконец Хильда кончила писать и они вместе спустились по лестнице и вышли из дому.
Прошел снег, и все дорожки были теперь покрыты его тонким слоем. Вообще в эту зиму снег выпадал редко, и вид его отозвался в душе Эммелины болезненной тоской по дому. Но она попыталась отогнать все мысли о Файетте и, чтобы помочь себе в этом, а заодно и удовлетворить любопытство, спросила внезапно у Хильды:
– А правду говорит миссис Басс, что какую-то девушку уволили из Корпорации по вине мистера Магвайра?
– Неправда! – резко ответила Хильда. – И тебе лучше не слушать всякие глупости.
Подумав немного, Эммелина спросила:
– Так значит, ничего не было?
– Люси Шортер была ужасной кокеткой. Она как приехала в Лоуэлл, так просто глаз не спускала с мужчин.
– Так же, как Фанни?
– Хуже. Фанни на самом деле – девушка неплохая. Она знает, как нужно вести себя, но лишена силы воли. Как только мужчина с ней заговаривал, она просто глупела. А Люси навязывалась сама. Я работала с нею немного в ткацкой. Мы просто глазам не верили, видя, как она с ним заигрывает, снует, пританцовывая, по ткацкой, стараясь всеми силами удивить новой ленточкой, новой брошкой. И ничего не скажешь, она была и впрямь хорошенькой. Вульгарной, но хорошенькой. Трудно представить себе мужчину, который бы не воспользовался всем этим.
Итак, мистер Магвайр «воспользовался» Люси Шортер, но он не виноват, потому что то, что он сделал, сделал бы каждый. Они уже пересекали Остин-стрит и должны были вскоре свернуть на Потакет.
Эммелина хотела спросить, сколько же ей понадобится времени, чтобы разобраться во всех правилах жизни в Лоуэлле, но побоялась, что Хильда воспримет вопрос как знак нежелания следовать им сейчас же.
И еще ей хотелось узнать, как же именно мистер Магвайр «воспользовался» Люси Шортер, но удерживал страх оказаться в глазах Хильды дурой, ребенком или и тем и другим.
– Но ведь мистер Магвайр хороший? – спросила она наконец. Вспомнились слышанные еще в Файетте разговоры о каких-то достойных сожаления поступках. Часто их восприятие гораздо меньше зависело от того, каковы они были, чем от того, кто их совершил. Один и тот же поступок, совершенный разными людьми, мог быть расценен по-разному.
– Он очень хотел бы быть хорошим, – ответила Хильда, – а это, пожалуй, самое большее, что можно требовать от мужчины.
Эммелина взглянула украдкой на Хильду, чтобы понять, не шутка ли это. Но Хильда не улыбалась.
– А вы не думаете, что Люси Шортер тоже хотела бы быть хорошей? – невольно спросила Эммелина.
– Я думаю, что тебе надо любоваться водопадами, и не ломать себе голову над судьбой Люси Шортер. И еще я думаю, как я рада, что мы почти дошли: никто еще не терзал меня так вопросами, разве что в школе!
Эммелина искусно изобразила ошеломление при виде водопадов и снова почувствовала себя виноватой. Напористая въедливость миссис Басс делала естественными попытки защититься от нее с помощью лжи или хотя бы утаек, но хитрить с Хильдой совсем не хотелось. Однако выхода не было. Когда Хильда указала на дом, Эммелина поахала, восторгаясь его размерами и великолепием, а когда они подходили уже к дверям, изобразила изумление по поводу выбитого над ними имени «Стоун».
– Это дом Элайи Стоуна, – сказала Хильда своим обычным бесстрастным тоном. – Почему бы его имени и не красоваться над входом?
Дверь им открыла высокая, изящно одетая женщина. Ее шелковое лиловое платье было скроено без ухищрений, но превосходило, пожалуй, все, когда-либо виденное Эммелиной. При взгляде на него она вновь почувствовала убожество своего скрытого сейчас под шалью домотканого платья. Конечно, она будет единственной из приглашенных, «так» одетой.
Женщина поздоровалась с Хильдой по имени. Хильда представила Эммелину. Перед ними была сестра мистера Стоуна, Присцилла Стоун, которую накануне вечером Эммелина видела на фоне гобеленовых обоев.
– Входите, пожалуйста, многие уже здесь, – сказала мисс Стоун.
Голос у нее был мягким и музыкальным. А говорила она, как и прочие члены семьи, как и преподобный Ричардс, на манер образованного бостонского сословия. Но здесь, в доме, в устах Присциллы Стоун, или младшей сестры Айвори, Пейшенс, которую Эммелина видела тогда, накануне вечером, лежащей на диване с прижатой ко лбу рукой и которая сейчас большую часть времени провела в этом же положении, этот выговор звучал и приятнее, и ласковее.
Мисс Присцилла Стоун пригласила их в дом. В просторном холле зажжены были газовые рожки, хотя сумерки еще не наступили и можно было, пожалуй, обойтись и без света. Мисс Стоун велела служанке взять шали и провела их в комнату, виденную Эммелиной из окна. Там было просто не протолпиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43