– Давайте побеседуем о Рождестве, – сказал он и стал читать из Корана:
«И вспомни в писании Мариам. Вот она удалилась от своей семьи в место восточное.
И устроила себе пред ними завесу. Мы отправили к ней Нашего духа, и принял он пред ней обличье совершенного человека.
Она сказала: «Я ищу защиты от тебя у Милосердного, если ты богобоязнен».
Он сказал: «Я только посланник Господа Бога твоего, чтобы даровать тебе мальчика чистого».
Она сказала: «Как может быть у меня мальчик? Меня не касался человек, и не была я распутницей».
Он сказал: «Так сказал твой Господь: «Это для Меня – легко. И сделаем Мы его знамением для людей и Нашим милосердием». Дело это решено».
И понесла она его и удалилась с ним в далекое место.
И привели ее муки к стволу пальмы. Сказала она: «О, если бы я умерла раньше этого и была забытою, забвенною!»
И воззвал он к ней из-под нее: «Не печалься: Господь твой сделал под тобой ручей.
И потряси над собой ствол пальмы, она уронит к тебе свежие, спелые плоды.
Ешь и пей и прохлади глаза! А если ты увидишь кого из людей, то скажи: "Я дала Милостивому обет поста и не буду говорить сегодня с человеком"».
Она пришла с ним к своему народу, неся его. Они сказали: «О Мариам, ты совершила дело неслыханное!
О сестра Хардна, не был отец твой дурным человеком, и мать твоя не была распутницей».
А она указала на него. Они сказали: «Как мы можем говорить с тем, кто ребенок в колыбели?»
Он сказал: «Я – раб Аллаха, Он дал мне писание и сделал меня пророком.
И сделал меня благословенным, где бы я ни был, и заповедал мне молитву и милостыню, пока я живу, и благость к моей родительнице и не сделал меня тираном, несчастным.
И мир мне в тот день, как я родился, и в день, что умру, и в день, когда буду воскрешен живым!»
Это – Иса, сын Мариам, по слову истины, в котором они сомневаются.
Не подобает Аллаху брать Себе детей, хвала Ему! Он решит какое-нибудь дело, то лишь скажет ему: «Будь!» – и оно бывает».
Из Корана явствовало, что, несмотря на чудесное зачатие и великие пророчества, Иисус не был сыном Божиим. Я, разумеется, думала иначе, но попридержала язык.
Махмуди был в прекрасном настроении оттого, что наш дом стал центром притяжения во время праздников. Поэтому я, не спросив у него разрешения, пригласила близких друзей на Новый год. Неожиданно для меня Махмуди разозлился.
– Чтобы не было никакой выпивки! – распорядился он.
– Откуда же я ее возьму?
– Они могут принести с собой.
– Я предупрежу, чтобы не приносили. Никакого алкоголя в моем доме не будет. Это слишком рискованно.
На этот счет Махмуди успокоился, но у него возникли другие возражения.
– И чтобы не было танцев и поцелуев. Не вздумай начать со всеми целоваться и приговаривать: «С Новым годом».
– Я и не собираюсь. Просто хочу побыть вместе с друзьями.
Махмуди что-то проворчал – впрочем, он понимал, что отменять приглашение слишком поздно. Он принимал больных до самого вечера и все еще был занят, когда съехались гости: Элис и Шамси с мужьями, Зари и Фереште. Мы не садились за стол больше часа, только потягивали чай и закусывали фруктами. Раздался звонок – к телефону попросили доктора Наджафи, мужа Шамси. Его вызывали на срочную операцию, но он отказался.
– Передайте, пусть найдут кого-нибудь другого, – сказал он, не желая покидать наше общество.
Махмуди наконец вышел из своего кабинета.
– Звонили из больницы, – объявил он. – Срочный вызов. Я должен ехать.
Такое поведение Махмуди вызвало всеобщее недоумение. Он мог, так же как и доктор Наджафи, предложить вместо себя кого-то из коллег.
Через несколько минут к парадному подкатила карета «Скорой помощи», мигая сигнальной лампой. Это был самый быстрый способ доставить врача в больницу, а в данном случае еще и подтверждение неотложности вызова.
Мы приступили к новогоднему ужину без Махмуди. Когда он вернулся – около половины одиннадцатого, – мы еще не встали из-за стола.
– Присоединяйся к нам, – сказала я.
Но в этот момент зазвонил телефон, и Махмуди снял трубку.
– Это пациентка, – сообщил он. – У нее боли в позвоночнике, она едет ко мне прямо сейчас.
– Нет, – запротестовала я. – Скажи, пусть ее привезут завтра утром.
– Нельзя так поздно принимать пациентов, – поддержала меня Шамси. – У тебя должны быть строгие часы работы.
– Эту я должен принять сейчас. – И он удалился к себе в кабинет.
– Он портит весь вечер, – пробормотала Элис.
– Такое часто бывает, – откликнулась я. – Я уже привыкла. И, честно признаться, мне это безразлично.
Я видела, что все мне сочувствуют, но, по правде говоря, мне приятнее было находиться в компании друзей, когда моего муженька не было рядом.
Ужин удался как нельзя лучше, но гостям пора было расходиться. Первое января по западному календарю в Тегеране было обычным, будничным днем. А потому уже через пять минут после полуночи все засобирались, и тут наконец появился Махмуди.
– Неужели вы уже уходите? – спросил он с притворным огорчением. – А я как раз освободился.
– Нам завтра рано вставать, – ответил доктор Наджафи.
Не успела за ними захлопнуться дверь, как Махмуди вдруг обнял меня и поцеловал долгим, страстным поцелуем.
– В честь чего это? – удивилась я.
– С Новым годом.
Да уж, с Новым годом, подумала я. С тысяча девятьсот восемьдесят шестым. Вот он и наступил, а я по-прежнему здесь.
Сколько еще пройдет лет?
Праздники закончились, и я погрузилась в полное уныние. В канун праздничных дней я активно действовала. Передо мной стояла конкретная задача. Провести этот день дома, в Мичигане, а не здесь. Но вот прошли День благодарения, Рождество, Новый год, и календарь не сулил уже ничего, кроме постылой зимы.
Время словно замерло.
– Наберитесь терпения, – был неизменный ответ Амаля.
Выпал снег. На улицах под ногами хлюпала жижа. Каждое утро я просыпалась с чувством все более глубокого отчаяния, и каждый день происходило что-то, что усиливало мое ощущение безнадежности.
Однажды, когда я пересекала оживленную площадь неподалеку от нашего дома, меня остановила представительница пасдара. Я вспомнила предыдущую стычку с пасдаром, когда я произнесла несколько слов на фарси, а потом блюстительница закона возмутилась тем, что я не в состоянии продолжить разговор. Махтаб была в школе, переводить было некому. И я решила молчать как рыба.
– Я не понимаю, – сказала я по-английски.
К моему изумлению, по-английски ответила и женщина – среди полицейских я такого еще не встречала.
– Когда вы переходили улицу, – строго произнесла она, – я видела полоску кожи на ноге – между подолом и носком. Надо носить носки получше.
– Вы что думаете, мне нравятся эти носки?! – вспылила я. – Я никогда в жизни не носила ничего подобного. Будь моя воля, я бы уехала в Америку и надела бы на себя колготки вместо этих вечно сползающих носков. Скажите, скажите на милость, где в Иране я могу купить пару тугих носков?
Женщина задумалась, на ее лице отразилось сочувствие.
– Понимаю, ханум, понимаю, – мягко проговорила она.
И пошла прочь, оставив меня в замешательстве. Я встретилась с сочувствующей представительницей пасдара!
В тот момент я испытала особенно острую душевную боль. Как же я желала вернуться в общество, где могла бы нормально одеваться! Где было бы чем дышать!
В середине января около четырех часов пополудни раздался телефонный звонок. Я сидела в приемной перед кабинетом Махмуди в окружении пациентов; сняв трубку, я услышала голос моей сестры Кэролин, звонившей из Америки. Она плакала.
– Врачи позвонили домой. У отца непроходимость кишечника, и они настаивают на операции. Без операции ему не выжить, но они не уверены, что он ее перенесет. Ждут, что сегодня он умрет.
Комната затуманилась от слез, стекавших на русари. У меня разрывалось сердце. Мой отец умирал за тысячи миль от меня, а я не могла быть рядом, держать его за руку, говорить ему о своей любви, разделить боль и горе с семьей. Я задавала Кэролин множество вопросов относительно папиного состояния, но почти ничего не могла разобрать из ее слов – так мне было плохо.
Вдруг, подняв голову, я увидела стоявшего надо мной Махмуди; на его лице было написано участие. Он достаточно услышал, чтобы обо всем догадаться.
– Поезжай, – тихо проговорил он. – Поезжай повидаться с отцом.
22
Слова Махмуди застали меня врасплох. Я должна была убедиться, что не ослышалась. Зажав рукой нижнюю часть трубки, я объяснила:
– Папа очень, очень плох. Врачи считают, что он вряд ли доживет до вечера.
– Скажи ей, что ты приедешь.
На какую-то долю секунды меня охватила радость. Но тут же пришли подозрения. С чего вдруг такая перемена? Почему после полутора лет Махмуди внезапно отпускает нас с Махтаб в Америку?
Мне надо было выиграть время.
– Мы обсудим это после, – ответила я. И вновь заговорила в трубку. – Кэролин, – прокричала я, перекрывая тысячемильное расстояние, – я хотела бы поговорить с папой перед операцией.
Махмуди не возражал. Он слушал, как мы с Кэролин договариваемся о деталях. Я должна перезвонить в больницу Карсон-Сити ровно через три часа. Она все устроит для того, чтобы папа смог со мной поговорить до того, как его увезут в операционную.
– Скажи ей, что ты приедешь, – повторил Махмуди. В этой нервозной обстановке я не обратила на его слова никакого внимания.
– Скажи сейчас же, – не отставал он.
Что-то тут не так, пронеслось у меня в голове. Что-то совсем не так.
– Сейчас же! – рявкнул Махмуди, на его лице была написана явная угроза.
– Кэролин, Махмуди говорит, что я могу приехать домой.
От неожиданности и радости сестра вскрикнула.
Сразу по окончании разговора Махмуди вернулся в кабинет, где его ждали пациенты, и мы так ничего и не обсудили. Я убежала в спальню, где, оставшись одна, плакала об отце, но к моему горю примешивалось и смятенно-радостное чувство – ведь Махмуди отпускает нас в Америку.
Не знаю, сколько времени я провела в слезах, прежде чем увидела в комнате Шамси.
– Я позвонила, и Махмуди передал мне плохие новости, – сказала она. – Мы с Зари приехали побыть с тобой.
– Спасибо, – вымолвила я, утирая слезы.
Я встала с постели, и мы обнялись, слезы вновь заструились у меня по щекам.
Шамси спустилась со мной вниз, в гостиную. Зари тоже старалась меня утешить. Они расспрашивали меня обо всех подробностях папиного состояния и вспоминали таинственную и безвременную кончину собственного отца.
– Сегодня утром, еще до звонка из Америки, у меня был разговор с Махмуди, – сказала Зари. – Я очень за тебя переживаю и потому сказала Махмуди, что он должен отпустить тебя повидать отца.
Я насторожилась. Не потому ли Махмуди столь неожиданно изменил решение?
Зари передала мне весь разговор. Махмуди отказывался отпустить меня в Америку, так как считал, что я не вернусь в Иран.
– Как ты можешь? – упрекнула его Зари. – Нельзя же держать ее здесь всю оставшуюся жизнь только из страха, что она не вернется.
Зари назвала Махмуди плохим человеком за то, что он не позволяет мне встретиться с отцом. Разумеется, в устах Зари это звучало как ужасное оскорбление, учитывая, что она была его старшим и давним другом, а значит, пользовалась большим уважением.
Однако Махмуди оставался непреклонен, тогда Зари, исходя из лучших побуждений, предложила ему следующее решение. По наивности полагая, что Махмуди не знает, как быть с Махтаб во время моего отсутствия, она сказала:
– Если ты беспокоишься о Махтаб, то, пока Бетти не будет, она может пожить у нас с Шамси.
В течение восемнадцати месяцев ада, сквозь который мне довелось пройти, еще ни разу жизнь не наносила мне такого сокрушительного удара. Зари хотела как лучше, но непроизвольно поставила мне капкан. Когда бы мы с Махмуди ни заговаривали о возвращении в Америку, само собой разумелось, что речь идет о нас с Махтаб! Мы обе воспринимали это как должное. Я не могла разделить с ней эти новые страхи.
Я не уеду в Америку без Махтаб.
А что, если Махмуди попытается меня выслать?
– Дедушка, мы к тебе приедем, – сказала Махтаб в трубку.
Она произнесла это взволнованно, однако на ее личике отразилось замешательство. Очевидно, она не верила, что ее отец позволит нам эту поездку. Желая подбодрить дедушку, она скрыла от него свою тревогу. Он мог сказать своей маленькой Тобби лишь несколько слов, да и те ценой неимоверных усилий.
– Я так рад, что вы приезжаете, – сказал он мне. – Поспешите, не откладывайте.
Я тихонько плакала, уверяя его, что все будет хорошо, ведь я знала – он может не дожить до вечера и я никогда его не увижу. Если я и поеду в Америку, то, скорее всего, на похороны.
– Я буду молиться, чтобы операция прошла успешно, – сказала я ему.
– Было бы желание, а выход найдется, – отозвался он. Я почувствовала в его голосе былую силу. Затем он добавил: – Дай мне поговорить с Махмуди.
– Папа хочет с тобой поговорить, – я передала трубку мужу.
– Дед, мы собираемся к вам приехать, – сказал Махмуди. – Мы очень по вас скучаем.
Шамси, Зари и я слышали эти слова. Но все мы знали, какой Махмуди лгун.
Разговор был коротким, отца увезли на операцию.
– Спасибо, что поддержал отца, – поблагодарила я Махмуди, пытаясь любыми способами смягчить поднимавшийся в нем гнев.
Он что-то проворчал. Он мог быть хорошим актером, стоило ему только захотеть. Я знала как то, что сам он не собирается в Америку, так и то, что он не отпустит Махтаб. Но какую же игру он затеял со мной?
Махмуди принимал пациентов до позднего вечера. Махтаб уже спала тревожным сном – она волновалась за дедушку, волновалась по поводу предстоящей поездки в Америку. Я лежала в постели, дав волю слезам. Я оплакивала отца, который, вероятно, был уже мертв. У меня разрывалось сердце за маму, за моих брата и сестру, за Джо и Джона, которых я даже не могла утешить в такой тяжелый момент. Я плакала о Махтаб – как она вынесет еще и это? Она слышала, как ее отец сказал, что мы поедем домой в Америку повидать дедушку. Разве могу я объяснить ей – да и кто бы смог, – что она никуда не поедет и что дедушки больше нет?
Махмуди вошел в спальню около половины одиннадцатого.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56