Сунув водителю несколько риалов, я выскочила из такси и побежала к Махтаб. Уличная пробка служила доказательством тому, что бомба где-то рядом.
Держась за руки, мы бросились домой; свернув в наш переулок, мы увидели на углу большой синий грузовик – примерно в ста ярдах от нашего дома.
Мы смотрели на него затаив дыхание. Как раз в этот момент гигантские стальные руки извлекали коробку из желтого «пакона», припаркованного у обочины. Несмотря на свои размеры, механизм обращался с бомбой очень осторожно: точным движением он опустил ее в металлическую канистру в задней части грузовика.
Через несколько минут саперы уехали. Полицейские принялись потрошить желтый «пакон» в поисках улик, которые, несомненно, укажут на «Мунафакуин» – движение сопротивления режиму Хомейни.
Для полиции в этом происшествии не было ничего из ряда вон выходящего. Для меня оно служило напоминанием о том, что в Тегеране нашей жизни грозит опасность. Надо было убираться из этого ада, и побыстрее, пока все не полетело в тартарары.
Я говорила Махмуди, будто покупаю рождественские подарки в основном на базаре, что было полуправдой. Я отыскала несколько магазинов вблизи от дома, куда я могла быстро забежать, с тем чтобы успеть к Амалю, – таким образом я укладывалась в те же сроки, как если бы ездила на базар.
Однажды я накупила гору игрушек для Махтаб, но отнесла их к Элис.
– Можно я оставлю все это здесь? – спросила я. – И буду постепенно забирать.
– Хорошо, – согласилась Элис.
Она не задавала вопросов, что служило доказательством ее дружбы. Я же не решалась поделиться с ней своими планами. Но Элис была женщиной незаурядного ума и проницательности. Она видела, что я несчастлива в Иране; кроме того, ей не нравился Махмуди. От Элис наверняка не ускользнуло то, что я живу двойной жизнью. Скорее всего, она подозревала, что у меня есть любовник.
В каком-то смысле она была права. Хотя между мной и Амалем не было физической близости. Он добропорядочный семьянин, и я бы никогда не посягнула на его брак.
Однако он привлекал меня как физически, так и духовно – исходившим от него ощущением силы и уверенности, а также искренним участием в нашей с Махтаб судьбе. Мы были близки в том смысле, в каком могут быть близки два человека, стремящиеся к достижению общей цели. Амаль, а не Махмуди был моим мужчиной. О нем были все мои помыслы. После неудачи с Днем благодарения он утверждал, что мы с Махтаб будем дома на Рождество.
Мне ничего не оставалось, как в это поверить, в противном случае я бы сошла с ума, но дни шли, а никакого развития событий не намечалось.
Однажды утром, вскоре после того, как Махтаб ушла в школу, а Махмуди укатил на такси в больницу, я поспешила в близлежащий «супер». Был молочный день, и я хотела успеть вовремя, пока молоко не кончилось. Но, завернув за угол, на магистральную улицу, я остановилась как вкопанная.
Перед каждым из трех магазинов – «супер», «сабзи» и мясным – стояли фургоны пасдара. Полицейские в формах заполонили тротуар, держа все магазины под прицелом. Тут рядом с фургонами затормозил большущий грузовик.
Я повернулась и во избежание встречи с пасдаром быстро пошла прочь. Я купила молоко за несколько кварталов – в другом «супере», доехав туда на оранжевом такси.
Вернувшись в свой район, я увидела, как солдаты пасдара перетаскивают запасы товаров из всех трех магазинов в большой грузовик. Я поспешила укрыться дома.
Я спросила соседку Малихе, не знает ли она, в чем там дело, но она лишь пожала плечами. Вскоре появился мусорщик – главный разносчик сплетен в округе, – и Малихе справилась у него. Однако он знал только то, что пасдар конфискует имущество всех трех магазинов.
Движимая как любопытством, так и беспокойством за хозяев, я вышла из дома. Убедившись, что я надлежащим образом одета, я отправилась к «суперу», решив вести себя как ни в чем не бывало. Ага Реза стоял на тротуаре, с тоской глядя на то, как грабят его собственность.
– Мне нужно молоко, – сказала я на фарси.
– Нет молока. – Он пожал плечами со стоицизмом человека, бессильного против облеченных властью мародеров. – Все кончено, – вздохнул он.
Я подошла к магазину «сабзи» – здесь пасдаровцы разрезали веревки на мешках с зеленью и грузили в кузов фрукты и овощи. Из соседней лавки они таскали мясо.
Позже в тот же день, когда Махмуди вернулся с работы, я рассказала ему о том, что трое наших друзей попали в беду.
– Что ж, значит, они чем-то спекулировали. Удивительное уважение к закону. Как и все прочие, Махмуди не отказывал себе в удовольствиях, доступных благодаря черному рынку, однако отстаивал право правительства наказывать торговцев, преступивших закон. Он был убежден, что в данном случае пасдар поступил справедливо.
Эта история огорчила Махтаб, которая тоже прониклась симпатией к трем лавочникам. В тот вечер – и еще много вечеров подряд – она молилась:
– Господи, помоги им открыть свои магазины. Они были к нам так добры. Будь и Ты добр к ним.
По слухам, правительство хотело заполучить эти здания под свои учреждения; и теперь магазины были пусты. Эти славные иранцы лишились своего дела без всякой видимой причины. Чего, разумеется, и добивался пасдар.
Проносились недели. Каждодневные телефонные звонки Амалю и частые поездки к нему в контору не приносили новых известий. Мы по-прежнему ждали, когда будет завершен процесс подготовки.
Иногда я сомневалась, уж не тараф ли это.
– Если не на Рождество, то на Новый год обязательно будете дома, – уверял меня Амаль. – Я стараюсь довести дело до конца как можно быстрее. Какой-нибудь из способов должен сработать. Потерпите.
Я слышала эти слова много раз, слишком много – начиная с моего первого визита к Хэлен в посольство и кончая каждой беседой с Амалем. Этому совету было все труднее и труднее следовать.
В добавление к уже имевшимся сценариям возник новый. Амаль был знаком с неким таможенником, который согласился легализовать наши американские паспорта, полученные через швейцарское посольство. Он пропустит нас на самолет до Токио, вылетавший по утрам во вторник – как раз тогда, когда Махмуди бывал в больнице. Амаль пытался утрясти проблемы с расписанием работы таможенника. Во вторник утром таможенник обычно не работал, но собирался поменяться сменами со своим коллегой. При всей своей разумности этот план, на мой взгляд, был слишком опасен для таможенника.
– А как насчет Бандар-Аббаса? – спросила я.
– Мы над этим работаем. Потерпите.
Я не могла скрыть своего отчаяния. У меня из глаз хлынули слезы.
– Иногда мне кажется, что нам никогда отсюда не выбраться, – призналась я.
– Да выберетесь вы, выберетесь. А вслед за вами и я. Но после этих ободряющих слов мне надо было идти на улицы Тегерана, возвращаться к своему мужу.
Меня все больше удручали проявления жизни этого общества, где все было вывернуто наизнанку.
Как-то днем Махтаб смотрела по телевизору детскую передачу – пара мультфильмов, прославляющих насилие, а после них – страстная исламская проповедь. Затем началась медицинская программа, которая вызвала у нас с Махтаб одинаковый интерес. Она была посвящена родам, и чем дольше я смотрела, тем сильнее меня поражала абсурдность иранской морали. Показывали документальные кадры, запечатлевшие рождение младенца. Вокруг роженицы суетились доктора-мужчины, глаз камеры без всякого стеснения скользил по самым интимным частям ее тела, но зато голова, лицо и шея были тщательно укутаны чадрой.
– Ты оставишь печенье и молоко для Санта-Клауса? – спросила я Махтаб.
– А он правда к нам придет? В прошлом-то году не приходил.
Мы с Махтаб обсуждали это много раз, и она наконец пришла к выводу, что Иран находится слишком далеко от Северного полюса и потому Санта-Клаусу сюда не добраться.
Я убеждала ее, что в этом году он постарается.
– Не знаю, придет он или нет, – говорила я, – но на всякий случай надо что-нибудь для него приготовить.
Махтаб согласилась с разумностью моих доводов. Она исчезла на кухне, готовя угощение для Санта-Клауса. Затем заглянула к себе в комнату и вернулась со значком, который подарила ей Элис, – мистер и миссис Санта-Клаус.
– Вдруг Санта-Клаус захочет взглянуть на свою жену, – сказала она и положила значок на поднос рядом с печеньем.
Взволнованная в канун Рождества, Махтаб поздно улеглась спать. Когда наконец я подоткнула под нее одеяло, она сказала:
– Если услышишь, что пришел Санта-Клаус, пожалуйста, разбуди меня – я хочу с ним поговорить.
– О чем же? – спросила я.
– Хочу попросить его передать привет дедушке и бабушке и сказать им, что со мной все в порядке, тогда они на Рождество будут веселые.
Меня чуть не задушил подступивший к горлу комок. У Санта-Клауса было множество подарков для Махтаб, за исключением одного, самого главного. Если б только Санта-Клаус мог завернуть Махтаб в подарочную бумагу, бросить в свои сани, а Рудольф – погнать северных оленей через горы, прочь из Ирана, через океан, на крышу домика в окрестностях Бэннистера в штате Мичиган! Если б мог Санта-Клаус влететь с ней через трубу и положить ее под елку, чтобы она сама поздравила дедушку и бабушку!
Но вместо этого нам предстояло еще одно Рождество в Иране, еще одно Рождество вдали от Джо и Джона, еще одно Рождество вдали от моих родителей.
Махмуди принимал пациентов до позднего вечера – для них-то канун Рождества ничего не значил. Когда он освободился, я спросила:
– Можно Махтаб завтра не пойдет в школу?
– Нет! – рявкнул он. – Нечего пропускать занятия из-за какого-то Рождества!
Я не стала спорить, так как в его голосе прозвучали властные нотки, которые меня насторожили. У него вновь начались вспышки раздражительности. И в то мгновение передо мной опять был безумный Махмуди, я же не имела ни малейшего желания провоцировать скандал.
– Махтаб, давай посмотрим, не приходил ли ночью Санта-Клаус!
Я разбудила ее пораньше, чтобы она успела до школы развернуть все подарки. Она вылезла из постели и спустилась на первый этаж; увидев, что Санта-Клаус съел печенье и выпил молоко, она взвизгнула от восторга. Затем принялась за подарки в ярких обертках. К нам присоединился Махмуди, у которого по сравнению со вчерашним вечером заметно улучшилось настроение. В Америке он любил Рождество, и это утро пробудило в нем теплые воспоминания. Он широко улыбался, глядя, как Махтаб возится с кучей прелестных свертков.
– Мне даже не верится, что Санта-Клаус проделал такой путь, чтобы меня повидать, – изумилась Махтаб.
Махмуди израсходовал несколько катушек фотопленки и, когда около семи часов Махтаб отправилась к себе в комнату, чтобы собираться в школу, сказал ей:
– Ты можешь сегодня остаться дома. Или пойти в школу чуточку позже.
– Нет, нельзя пропускать уроки.
Она произнесла это как нечто само собой разумеющееся – исламские учителя умело делали свое дело. Махтаб не хотела опаздывать, не хотела, чтобы ее распекали в учительской.
В тот вечер на рождественский ужин к нам пришли друзья, однако праздник омрачился глубоким горем Фереште. Она была на грани истерики. После того как ее муж отсидел в тюрьме больше года, ему наконец было предъявлено обвинение и вынесен приговор.
Даже после всего того, что я видела и слышала в этой сумасшедшей стране, я с трудом поверила своим ушам, когда Фереште простонала:
– Его признали виновным в антиправительственных мыслях!
И приговорили к шести годам тюремного заключения.
Махмуди отнесся к этому с сочувствием – ему, так же как и мне, нравилась Фереште. Но когда мы остались одни, он сказал:
– Наверняка здесь все не так просто.
Я не могла с этим согласиться, однако понимала, как важно для Махмуди верить в справедливость иранского правосудия, и потому промолчала. Махмуди был явно настроен против правительства аятоллы. Должно быть, он внутренне содрогнулся, услышав эту историю, так как ему тоже было чего бояться. Махмуди открыто бросил вызов закону, занявшись медицинской практикой без лицензии. Если человека могли засадить на шесть лет только за мысли, то каково же будет наказание за прямое действие?
Слава Богу, день после Рождества выдался суетливый и у меня не было времени себя жалеть. Нежданно-негаданно к нам нагрянули многочисленные родственники Махмуди с замечательными гостинцами и подарками: одеждой, предметами домашнего обихода, игрушками для Махтаб и охапками цветов. Это был столь разительный контраст по сравнению с прошлым годом, что не вызывало сомнений – семья меня приняла и решила это продемонстрировать.
Из близких родственников не пришел только один Баба Хаджи, но его жена старалась за двоих.
– Милочка! Милочка! – принялась она восклицать, не успев переступить порог дома.
Она была нагружена подарками: цветы, носочки, игрушечные кастрюльки и сковородки для Махтаб; целлофановые пакеты редкого и ценного шафрана из священного города Мешхеда, килограмм барбариса, новый русари и пара дорогих носков для меня; для Махмуди – ничего.
Она, как всегда, без умолку болтала, и вся ее болтовня была адресована мне. Она усадила меня рядом с собой и требовала, чтобы кто-нибудь переводил мне каждое ее слово. Любое ее высказывание начиналось с обращения «милочка», она расхваливала меня на все лады. Я такая хорошая. Всем нравлюсь. Все мной восторгаются. Такая труженица! Превосходная жена, мать и… сестра!
Растерявшись от такого потока комплиментов, я пошла на кухню, сомневаясь, хватит ли мне еды на такую ораву нежданных гостей. Все мое угощение состояло из остатков от рождественского ужина. Я постаралась подать их получше. Здесь были фаршированные курицей блинчики и лазанья, куски фруктового пирога, овощи, соусы, головка сыра и печенье.
Амех Бозорг распорядилась, чтобы все всё попробовали, поскольку эта чудная американская еда освящена руками ее сестры.
Поздно вечером, когда некоторые гости уже ушли, в дверях появились ага и ханум Хакимы. Как «человек в тюрбане», ага Хаким привычно завладел разговором, обратив его к религии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56