Ни тому, ни другому я не могла сделать подарок. Не могла испечь пирог. Не могла позвонить и поздравить. Не могла послать открытку.
Я даже не знала, когда именно состоялись их дни рождений, так как потеряла счет дням.
Иногда по ночам я выходила на балкон, смотрела на луну и думала: как ни велик мир, а луна на всех одна – ее видят Джо и Джон, мама с папой и я. Ту же луну видела Махтаб.
Эта мысль давала мне ощущение близости к ним.
В один прекрасный день я выглянула из окна на улицу, и у меня перехватило дыхание. На тротуаре по другую сторону улицы стояла мисс Алави и смотрела на меня. Сначала я подумала, что это призрак – плод моего воспаленного воображения.
– Что вы здесь делаете? – изумилась я.
– Жду под вашими окнами, уже целую вечность, – сказала она. – Мне все известно.
Как она узнала, где я живу? – подумала я. Посольство? Школа? Не важно, я не помнила себя от радости при виде женщины, готовой рискнуть своей жизнью ради того, чтобы вызволить нас с Махтаб из этой страны. Тут я застонала, вспомнив, что рядом со мной нет Махтаб.
– Что я могу для вас сделать? – спросила мисс Алави.
– Ничего, – отозвалась я, чувствуя себя глубоко несчастной.
– Мне надо с вами поговорить, – произнесла она, понизив голос: вероятно, подобный разговор – через улицу, с женщиной в окне, да еще по-английски – мог вызвать подозрения прохожих.
– Подождите! – сказала я.
Через несколько минут я сняла жалюзи. Прижалась головой к решетке, и мы могли продолжать приглушенными голосами.
– Я наблюдаю за домом вот уже несколько дней, – сказала мисс Алави.
Она объяснила, что некоторое время они дежурили здесь вместе с братом, в его машине. Но однажды какому-то человеку это показалось подозрительным, и он поинтересовался, что они здесь делают. Брат мисс Алави сказал, что наблюдает за домом своей невесты. Объяснение вполне удовлетворило прохожего, однако этот инцидент, вероятно, вспугнул брата мисс Алави. Как бы там ни было, сейчас мисс Алави была одна.
– Все готово для поездки в Захедан, – сказала она.
– Я не могу ехать. У меня отняли Махтаб.
– Я найду Махтаб. Неужели ей и это по силам?!
– Только действуйте предельно осторожно.
Она кивнула. И исчезла столь же таинственно, как и появилась. Я повесила жалюзи, спрятала столовый нож и вновь погрузилась в оцепенение, не веря тому, что этот эпизод произошел на самом деле.
Наверное, Господь замедлил ход времени. Каждый день, казалось, тянулся не меньше сорока восьми, а то и семидесяти двух часов. То были самые одинокие часы в моей жизни. Я вынуждена была постоянно выдумывать себе какое-нибудь занятие.
Я нашла изощренный способ общения с Махтаб. Из тех продуктов, что я находила в доме, или из тех, что приносил Махмуди, я старалась приготовить любимые блюда Махтаб и переслать их ей с отцом. Больше всего она любила болгарский плов.
Из остатков белой пряжи я связала крючком пару кукольных башмачков. Затем вспомнила, что у нее есть несколько свитеров с высоким воротом, которые она редко надевала, так как воротники были слишком тугими. Я их укоротила, чтобы сделать посвободнее, и из кусочков срезанного трикотажа нашила платьиц для куклы. Я обнаружила белую блузку с длинными рукавами, из которой она выросла. Срезав рукава и расставив блузку в талии, я сделала из нее кофточку с короткими рукавами подходящего размера.
Махмуди уносил мои подарки с собой, отказываясь отвечать на мои расспросы о дочери, однако однажды вернул мне кукольные башмачки.
– Она говорит, другие дети их испачкают, – сказал он.
Это известие меня невероятно обрадовало, но я скрыла свое ликование от Махмуди. Отважная маленькая Махтаб поняла мой замысел. Таким образом она сообщала мне: мамочка, я жива-здорова. И играю с другими детьми. Слава Богу, можно было исключить дом Амех Бозорг.
Но где же она?
С тоски и отчаяния я начала читать библиотечку Махмуди на английском языке. Большинство из его книг были посвящены исламу, но мне это было безразлично. Я читала их от корки до корки. В том числе словарь Уэбстера. К сожалению, здесь не было Библии.
Все эти тягостные дни и ночи со мной был только Господь. Я непрерывно с Ним разговаривала. Постепенно – не знаю, сколько прошло времени, – в моем воспаленном мозгу вызрел план. Беспомощная, пойманная в ловушку, беззащитная, я была готова на все, лишь бы воссоединиться с Махтаб. И я решила проникнуться религией Махмуди.
Я с усердием изучала пособие – ритуалы и обычаи, сопутствующие мусульманской молитве, – и стала следовать всем его предписаниям. Перед молитвой я ополаскивала водой лицо, руки – кисти и предплечья – и верхнюю часть ступней. Затем я облачалась в белую молитвенную чадру. Когда мусульманин возносит молитву, стоя на коленях и упадая ниц в знак покорности воле Аллаха, он не должен касаться лбом плодов труда рук человеческих. На улице это решается просто. В доме можно воспользоваться молитвенным камнем – здесь их было несколько. Это просто комочки затвердевшей глины около дюйма в диаметре. Эти были изготовлены из особой глины – из Мекки, – хотя сгодилась бы и любая другая.
Укутанная в чадру, я припадала лбом к молитвенному камню, открыв перед собой пособие и по многу раз повторяя молитвы.
Однажды утром, когда Махмуди встал с постели, я удивила его, совершив вслед за ним ритуал омовения. Он изумленно наблюдал за тем, как я облачилась в чадру и опустилась на пол в холле. Я даже знала свое место – не рядом с ним, а чуть поодаль, сзади. Мы оба повернулись лицом к Мекке и завели свой речитатив.
Я преследовала двойную цель. Хотела угодить Махмуди, пусть даже он и разгадает мой шитый белыми нитками план. Я пыталась заслужить его благосклонность ради того, чтобы вернуть Махтаб, – разве одно это многого не стоит? То, что он разлучил меня с Махтаб, было его последней попыткой меня покорить. И разве сейчас я не доказывала ему, что его замысел удался?
Но моя главная цель заключалась в другом. Я молилась искреннее, чем Махмуди мог предположить. Я отчаянно нуждалась в любой помощи. Если Аллах такой же Верховный Бог, как и мой, я буду старательно исполнять его заповеди. Мое стремление угодить Аллаху превосходило мое стремление угодить Махмуди.
После того как мы исполнили молитвы, Махмуди строго сказал:
– Нельзя молиться по-английски.
Передо мной встала новая задача. В течение нескольких дней, с утра до вечера, я заучивала арабские тексты, пытаясь внушить себе, что я все-таки не превратилась в набожную иранскую домохозяйку.
Однажды меня пришла проведать Эллен, возвестив о своем приходе звонком в дверь. Мы переговаривались через окно.
– Несмотря на запрет Махмуди, я пришла тебя проведать, – сказала она, – справиться, жива ли ты. Есть какие-нибудь новости?
– Нет.
– Ты не узнала, где Махтаб?
– Нет. А ты?
– Нет. Может быть, поможет ага Хаким? Махмуди его уважает. Я могла бы поговорить с агой Хакимом.
– Не надо. Если Махмуди узнает, что я кому-то пожаловалась, это только подольет масла в огонь. Я не хочу усугублять положение. Единственное, что мне нужно, – это увидеть Махтаб.
Эллен согласилась с моими доводами, печально покачав головой.
– Ты можешь сделать для меня одну вещь, – сказала я. – Принеси мне Новый завет.
– Хорошо. Но как я тебе его передам?
– Я спущу на веревке какую-нибудь корзинку.
– Ладно.
Эллен ушла, но так и не вернулась с Новым заветом. Возможно, почувствовав себя виноватой за этот тайный визит, она обо всем рассказала Хормозу.
Как-то раз, солнечным утром, я стояла на заднем балконе и пыталась определить, не тронулась ли я умом. Сколько времени все это продолжается? Я попыталась отсчитать дни в обратном порядке – до драки. Было ли это месяц назад? Или два? И запуталась. И решила вести счет по пятницам, ибо дополнительные призывы к молитве отличали их от остальных дней недели. Я напрягла память, но смогла припомнить только одну пятницу. Неужели прошла всего неделя? А не две? Неужели все еще стоял апрель?
Я заметила, как из открытого окна в доме напротив за мной наблюдает соседка. Я видела ее впервые.
– Откуда вы? – вдруг крикнула она на плохом английском.
Я удивилась и испугалась. В меня закрались подозрения.
– А что? – спросила я.
– Я знаю, что вы иностранка.
Отчаяние развязало мне язык. И я не стала терять время на раздумья о том, друг она или враг.
– Меня держат взаперти, – выпалила я. – У меня отняли дочь и посадили меня под замок. Мне нужна помощь. Пожалуйста, помогите.
– Я вам сочувствую, – ответила женщина. – Я сделаю для вас все, что смогу.
Но что она могла сделать? Ведь любая иранская домохозяйка была немногим свободнее меня. У меня появилась идея.
– Я хотела бы отправить письмо своим близким, – сказала я.
– Хорошо. Пишите. Потом я выйду на улицу, и вы бросите мне его из окна.
То, что я нацарапала, было скорее запиской, причем не вполне удобоваримой. Я постаралась как можно короче изложить последние новости и просила родителей какое-то время не давить ни на посольство, ни на Госдепартамент. До тех пор, пока ко мне не вернется Махтаб. Я написала, что люблю их. Вся страничка была залита слезами.
Я сняла жалюзи с окна на фасаде и с конвертом в руках стала ждать появления соседки. По тротуару проходили редкие прохожие – я сомневалась, узнаю ли свою благодетельницу, укутанную в чадру или русари. Мимо прошло несколько женщин, но они даже не взглянули в мою сторону.
К дому приближалась еще одна. Она была одета в черное манто и русари и как будто спешила по делам. Однако, поравнявшись с моим наблюдательным пунктом, она посмотрела вверх и едва заметно кивнула. Письмо выскользнуло у меня из рук и, плывя по воздуху, словно осенний лист, опустилось на мостовую. Моя новая союзница быстро подняла его и, спрятав в складках платья, заспешила прочь.
Больше я ни разу ее не видела. Я подолгу стояла на заднем балконе в надежде, что она покажется, но она, по-видимому, решила больше не подвергать себя риску.
Мои расчеты оправдались – видя, как усердно я молюсь Аллаху, Махмуди смягчился. В качестве вознаграждения он принес мне экземпляр «Хайяна» – ежедневной газеты, выходившей на английском языке. Все сообщения здесь были пропагандистским враньем, но по крайней мере я могла хоть что-то читать на родном языке, помимо религиозных книг и словаря. Кроме того, теперь я знала число. Было невозможно поверить, что прошло всего лишь полторы недели моего заточения. Может, «Хайян» врал насчет числа, так же как и насчет всего остального?
Появление газеты ознаменовало собой внезапную перемену в моем положении или, скорее, в поведении Махмуди. Теперь он приходил домой каждый вечер со свежим номером «Хайяна», а иногда и с гостинцем.
– Клубника, – объявил он однажды, вернувшись еще до наступления темноты. – Я с трудом ее нашел и заплатил кучу денег.
Какой странный и вместе с тем очевидный шаг к примирению! Он отказался купить клубнику для Махтаб в тот вечер, когда мы возвращались от Эллен и Хормоза, – последний вечер вместе.
С тех пор как я в последний раз ела клубнику, прошел почти год. Эта была мелкая и сухая и, наверно, довольно безвкусная, но в тот момент она казалась мне редчайшим яством. Жадно проглотив три ягоды, я заставила себя остановиться.
– Остальное отнеси Махтаб, – сказала я.
– Хорошо, – согласился он.
Иногда, по вечерам, Махмуди был со мной приветлив, пытался завязать разговор. Иногда держался отчужденно и агрессивно. И хотя я беспрестанно расспрашивала его о Махтаб, он отмалчивался.
– Сколько это может длиться? – как-то спросила я.
В ответ он лишь пробормотал что-то невразумительное.
А между тем на смену одному унылому дню шел другой.
Среди ночи нас разбудил звонок в дверь. Махмуди, быстро вскочив с постели – он спал чутко, мучимый демонами, – устремился к выходившему на парадное окну. Я осталась в спальне, где до меня донесся голос Мустафы, третьего сына Баба Хаджи и Амех Бозорг. Махмуди ответил на фарси, что сейчас же идет.
– Что случилось? – спросила я, когда Махмуди вернулся в спальню, чтобы наспех одеться.
– Махтаб заболела, – сказал он. – Я должен идти. У меня внутри все оборвалось.
– Позволь мне пойти с тобой! – взмолилась я.
– Нет. Ты останешься здесь.
– Пожалуйста.
– Нет!
– Приведи ее домой.
– Нет. Домой я ее не приведу.
Он направился к двери, я же, вскочив с постели, устремилась за ним, готовая бежать по улицам Тегерана в ночной рубашке, если это вернет мне дочь.
Но Махмуди оттолкнул меня и запер за собой дверь – я осталась один на один с этим новым кошмаром. Махтаб больна! И больна настолько, что среди ночи за Махмуди явился Мустафа. Отвезет ли он ее в больницу? Вдруг это что-нибудь серьезное? Что с ней? Моя девочка, моя девочка, моя девочка! – причитала я.
Всю эту бесконечную ночь, проведенную в слезах и темных страхах, я пыталась проанализировать скудные сведения о Махтаб. Почему Мустафа?
Я вспомнила, что Мустафа и его жена Малук жили всего в трех кварталах от нас. Махмуди было удобно перепоручить им Махтаб. Махтаб их знала и неплохо ладила с их детьми. Малук же в отличие от большинства членов семьи была довольно-таки чистоплотной и дружелюбной. Мысль о том, что Махтаб жила у Мустафы и Малук, меня немного успокоила, однако служила слабым утешением для моего разбитого сердца. Когда ребенок болен, он острее всего нуждается в матери. Я попыталась мысленно послать Махтаб свою любовь и участие, надеялась и молилась, что она ощутит всю глубину моего сострадания.
В течение последнего времени мне казалось, что хуже уже не бывает, однако сейчас мною овладело и вовсе безраздельное отчаяние. На смену тревожной, жуткой ночи наконец пришло утро, но я по-прежнему не имела никаких известий. Утро тянулось еще дольше. С каждым ударом моего страждущего сердца я восклицала: «Махтаб! Махтаб! Махтаб!»
Я не могла ни есть, ни спать.
У меня все валилось из рук.
Единственное, на что я была способна, – это воображать, как она лежит на больничной койке, одна-одинешенька.
Затем потянулись нескончаемые, горькие и тягостные послеполуденные часы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56