Мне очень жаль этого беднягу Яна.
– Мы… занимались любовью? – тихо спросила Маша.
– Да. И обоим было очень хорошо. Мне давно не было так хорошо с женщиной. Ты изумительно отдаешься. Наверное, вместо меня ты представляла этого Яна. – Анджей усмехнулся. – Брат он или не брат – вы оба жертвы предрассудков. А вот во мне их нет. Я готов любить тебя и как сестричку тоже. Не хлюпай носом. Я никому ничего не скажу. Я не из тех, кто хвалится победами в постели.
– Теперь уже поздно, поздно… Я тогда его потеряла и сейчас опять… Что мне теперь делать? – Она зарыдала.
– Что делать? Да взять и выйти за меня замуж. Мои родственнички лопнут от зависти – еще бы, оторвал себе американскую женушку, к тому же красотку. Но клянусь, я их и близко к нашей вилле не подпущу. Ведь у тебя есть вилла?
– Ничего у меня нет. Все принадлежит моей сестре Сью. Правда, она очень добрая. Но дело в том, что я… – Маша всхлипнула, – я все еще не разведена с первым мужем и меня из этой страны не выпустят. Они за мной следят.
– Кагэбэшники, что ли? Ну, этих дебилов мы обдурим за милую душу. Здесь у нас их не больно жалуют, да и польская граница рядом. Доберемся до Варшавы, а там обратимся в американское посольство. Ведь ты гражданка США. Я всегда мечтал слинять в эту страну. Если хочешь, наш брак может быть фиктивным, но я не думаю, что ты этого захочешь. – Он просунул руку под Машину спину и привлек ее к себе. – Ты меня сильно возбуждаешь. Да и вообще мне пора обзавестись наконец настоящей семьей.
– А если ты мне на самом деле брат…
– Снова здорово. Ну и что? Все люди братья, сказано в Библии. Одной тебе будет скучно. А я не позволю скучать такой чудесной девочке.
Он попытался снова заняться с ней любовью, но Маша резко отодвинулась.
С ней вдруг случилась настоящая истерика, и Анджей не на шутку испугался. Он подхватил Машу на руки и стал ходить с ней по комнате, бормоча слова утешения.
– Сломалась… Предала… Почему я не утонула тогда? – твердила Маша. – Шлюха… Грязная шлюха… Я так его любила… Я все бросила. Я не могла даже петь… А он, Берни… Ради карьеры…
– А это еще кто такой? – Анджей бросил Машу на кровать. – Ты не рассказывала мне про Берни. Он что, тоже имеет на тебя какие-то виды?
– Уже нет. Он давно меня забыл. Мне кажется, Берни был единственным мужчиной, с которым я могла быть счастливой. Но я тогда не понимала этого. Я была такой наивной и глупой…
В Варшаве их встречали друзья-художники, устроив в зале для VIP небольшой прием в честь благополучного приземления коллеги. Компания состояла из подвыпивших мужчин, которые громко разговаривали на малознакомом Маше языке, обсуждая сугубо цеховые проблемы. Ей стало скучно. Никем не замеченная, она вышла в коридор и направилась в сторону балкона с видом на летное поле, по пути доставая из сумочки сигарету.
Can I give you a fire? – услышала она знакомый голос и, вздрогнув, застыла на месте.
Через секунду она увидела Бернарда Конуэя, идущего ей навстречу.
СТЕФАНИ РАСКРЫВАЕТ СВОЮ ТАЙНУ
– Оставьте ее в покое. Ни в коем случае не говорите ей, что это не Джимми. Будьте милосердны. В нашей жизни наступают такие минуты, когда человек, не выдержав испытания реальностью закрывается наглухо подобно раковине моллюска и погружается в неведомые глубины. Этот процесс сродни творческому – ведь и художники, устав в один прекрасный момент от несуразиц окружающего мира, создают свой собственный мир, в который верят больше, чем в реальный. Мой сын готов сделать для Лиззи все. Он любит ее. Любит такой, какая она есть.
Стефани сидела на диване в гостиной дома Аделины и Джельсомино, куда ее примчал на своем мотоцикле Томми. Убитые горем дедушка и бабушка Лиззи окончательно потеряли голову и не знали, как им поступить. Они смотрели на эту красивую даму в красном шелковом платье и больших металлических серьгах словно на бога, вызванного с небес их молитвами.
– Ваш сын? Вы говорите, этот молодой человек ваш сын? – прокашлявшись в кулак, подал голос Джельсомино. – Но, помнится, Томми рассказывал, что у вас не сын, а дочь. Он даже говорил, что… гм… она ему нравится. Я что-то ничего не пойму. Наверное, я стал совсем старым и голова моя пришла в негодность…
– Помолчи, Джельсомино, – приказала Аделина. – Синьора приехала к нам, чтобы помочь нашей бедной девочке, а не слушать твою болтовню. Извините его, синьора Стефания, он очень добрый старик, хотя мозги у него последнее время и в самом деле работают плоховато.
– Все в порядке, – заверила их Стефани. – Синьор Грамито-Риччи задал тот самый вопрос, который и должен был задать. Мой сын Франсуа до самого последнего времени сожалел о том, что родился мальчиком, и даже подумывал об операции по изменению пола. Я очень переживала за Франсуа, потому что во всем винила себя. Дело в том, что двадцать лет назад меня угораздило влюбиться в гея. Мало сказать – влюбиться, я пыталась обратить этого молодого человека в свою веру, то есть сделать из него гетеросексуала. Это была пустая затея, и я очень переживала наш разрыв. Франсуа был зачат совершенно случайно. Он не знает, кто его отец, а его отец не знает, что Франсуа его сын. – Стефани невесело усмехнулась. – Дело усугубилось тем, что я, чувствуя себя виноватой, нежила его, как девочку. Он любил играть в куклы, носить платья и даже заплетать косы из своих длинных волос. Когда ему исполнилось четырнадцать и на него стали заглядываться мальчики и молодые люди, я забила тревогу. К счастью, в физическом плане Франсуа развивался медленно и к сексу особого интереса не проявлял. Но маскарад его очень забавлял. Я рано познакомила его с так называемой изнанкой жизни, таская по притонам Нью-Орлеана. Думаю, это сыграло роль прививки – Франсуа чист душой и телом. Разумеется, из-за маскарада он чувствовал себя не в своей тарелке, и я молила Бога о чуде: чтоб Франсуа влюбился в девушку. И чудо произошло. Поверьте, ваша Лиззи дорога мне как родная дочь. Прошу вас, оставьте ее в покое, и пускай все идет своим чередом.
Стефани откинулась на спинку дивана и щелкнула зажигалкой.
– Дела… – пробормотал Джельсомино. – А вдруг наша Лиза проснется в одно прекрасное утро и поймет, что рядом с ней лежит не ее Джимми, а… Что случится тогда?
– Не знаю. Этого не может предугадать никто, – ответила Стефани.
– Лиза может раскаяться, что изменила своему Джимми, и сделать с собой что-нибудь нехорошее, вот что, – сказал Джельсомино.
– Чтоб у тебя язык превратился в сухую мочалку! – воскликнула Аделина. – Лиза настоящая католичка и никогда не решится наложить на себя руки. Это твоя припадошная тетка Джозефина, которую бросил этот импотент Серджо, не придумала ничего лучшего, как прыгнуть в канаву с нечистотами и…
– Помолчи, – перебил ее Джельсомино. – Тебе бы все деревенские сплетни пересказывать. А тут дело очень даже серьезное. Наша Лиза такая чувствительная и необычная девочка.
– Вы правы, – согласилась Стефани. – Но я знаю своего сына. Он будет с ней так нежен и заботлив, что она полюбит его. Разумеется, она не забудет Джимми, но любовь Франсуа поможет ей залечить со временем эту рану. – Стефани встала и подошла к окну. – Взгляните, – она кивнула в сторону сада. – Да скорее же идите сюда!
Лиззи сидела на качелях, а Франсуа стоял рядом и медленно ее раскачивал. Когда качели с Лиззи стали взлетать чуть ли не до самой макушки эвкалипта, Франсуа ухватился обеими руками за веревки, ловко подтянулся и очутился рядом с Лиззи. Он был настоящий акробат, этот Франсуа. Они обнялись. Их губы слились в поцелуе.
– Подглядывать стыдно. – Стефани, увлекла Аделину и Джельсомино в глубь комнаты. – Они так счастливы, наши бедные дети. Быть может, Господь смилостивится и хотя бы в этот раз возьмет под свое крылышко влюбленных.
КОЛДУНЬЯ ИЗ РУССКИХ СТЕПЕЙ
Лидию определили в фермерскую семью в штате Арканзас. Поездка была организована обществом глухих в порядке обмена. Разумеется, Лидия без труда попала в группу двенадцати человек, которых расселили по семьям глухих.
Лидия давно превратилась в полную седую женщину, которой на вид можно было дать лет шестьдесят, хотя на самом деле ей еще не было пятидесяти. Она любила вкусно поесть, долго поспать, покрасоваться в блестящих побрякушках и пестрых платьях. Последнее время она жила привольно – гадалок, экстрасенсов и прорицателей в перестроечной России не преследовали, а, напротив, проявляли к ним повышенный интерес, а главное, им платили хорошие деньги.
Лидия жила уединенно, не желая сходиться с мужчинами. Еще работая в цирке, она поняла, что их намерения не совпадали с ее собственными. Лидия не собиралась себя переделывать и подстраивать под мужчин. Она жила так, как жилось. Дар гипноза давал ей некоторую власть над людьми. Те люди, над которыми она могла властвовать, интересовали ее мало. Лидия желала властвовать над одним-единственным человеком, но он от нее ускользнул. Лидия чувствовала каким-то десятым чувством, что этот человек жив и что судьба еще сведет их вместе.
Семейство Джексонов – так звали ее гостеприимных хозяев – состояло из отца, матери и четверых детей от четырнадцати до пяти лет. Это были люди среднего по американским стандартам достатка, чье благосостояние во многом зависело от капризов природы и цен на продукты животноводства. Работы хватало всем, даже младшим детям, с которыми Лидия нашла общий язык с первой минуты.
Она днями валялась в шезлонге на берегу небольшого пруда, где плескались гуси и утки, препорученные заботам семилетнего Тима и пятилетней Джоан. Троица бойко общалась между собой с помощью жестов – дети Джексонов тоже были глухими. Лидия, разумеется, читала их мысли, но они об этом не догадывались. Мысли детей обычно вращались вокруг сладостей и мороженого, прогулок в ближайший городок, где были карусели и горки, а также купания в речке, что строго-настрого запрещалось родителями. Американцы, как поняла Лидия, боялись природных водоемов, предпочитая плескаться в искусственных лужах с хлорированной водой. Старшие мальчики ходили на речку тайком, о чем Лидия тоже знала. Еще она знала, что у миссис Джексон недавно появился любовник, с которым она встречалась в ореховой роще за речкой. Мистер Джексон был очень ревнив, но пока не ведал об измене.
Лидия потянулась, сунула в рот поплывшую на солнцепеке шоколадку с клубничной начинкой и блаженно закрыла глаза. Гуси и утки часто вылезали на берег и, проходя мимо Лидии, махали мокрыми крыльями, отряхивая с перьев воду. На Лидию летели холодные брызги, которые она брезгливо промокала полотенцем.
«Черт бы побрал это вредное отродье, – подумал она. – Хоть бы соснули немножко…»
Кто-то тронул Лидию за плечо, и она нехотя открыла глаза. Перед ней стоял Тимми. У него был испуганный вид.
– Они все засунули головы под крыло, – сказал он на пальцах. – Они, наверное, заболели.
Лидия глянула в сторону пруда. Гуси и утки покачивались на легкой ряби волн в скрюченных позах. Некоторые устроились в траве и зарослях тростника на берегу.
Они спали.
Лидия рассмеялась и захлопала в ладоши.
– Что нам делать? – спрашивал жестами мальчик. – Мама с папой будут нас ругать.
Лидия сложила губы трубочкой и свистнула. Птицы как по команде подняли головы и захлопали крыльями.
– Ты фея, Ли, – показал на пальцах Тим, гладя восхищенно на Лидию. – Ты добрая фея. А ты можешь исполнить мое желание?
– Да, – не задумываясь ответила Лидия.
– Но оно очень трудное и серьезное. Мне даже кажется, что мое желание невыполнимое.
– Невыполнимых желаний не бывает, – уверенно заявила Лидия. – Тем более для меня. Ты же сам сказал, что я фея.
– Тогда, прошу тебя, сделай так, чтобы поправилась наша Чара. Мама сказала, она скоро умрет.
Чара была большой лохматой дворняжкой, которая уже вторые сутки лежала в тени под навесом и отказывалась от пищи.
– Попробую, – пообещала Лидия и закрыла глаза. Тим крепко схватил ее за плечо.
– Пошли прямо сейчас. А то она умрет, и тогда уже никакая фея ее не воскресит.
Лидии лень было вставать из удобного шезлонга и шлепать целый километр по солнцепеку, но мальчик оказался так настойчив. Да и ей самой вдруг захотелось исполнить его желание.
Собака лежала на боку и тяжело дышала. Вокруг нее жужжали большие зеленые мухи.
Лидия кряхтя присела на корточки и подумала, глядя в уже начавшие стекленеть глаза собаки:
«Ты здорова. У тебя ничего не болит. Вставай».
И она представила себе, как собака поднимается на все четыре лапы.
По телу Чары пробежала судорога. Она взвыла и задрыгала ногами, силясь встать.
«Встать!» – приказала ей Лидия.
Чара поднялась, лизнула ее в щеку и залаяла.
– Ты фея! Ты добрая предобрая фея! – радостно мычал Тим, – занятия в школе для глухих давали плоды. – Чара, ко мне!
Собака вильнула хвостом, сделала несколько шагов и свалилась как подкошенная.
– Она умерла! – Мальчик расплакался. – Ты не фея, ты злая ведьма!
– Она заснула, – возразила Лидия. – Она проснется и будет совсем здоровой. Накрой ее чем-нибудь от мух.
Чара проспала почти целые сутки. Тим часто наведывался под навес. Когда собака, проснувшись, наконец, съела миску кислого молока с овсяными хлопьями и принялась гонять по двору кота, мальчик бросился целовать Лидию.
В тот вечер за ужином все обсуждали чудесное исцеление Чары, и Лидия чувствовала себя героиней дня.
Молва о необычной женщине, поселившейся на ферме Джексонов, мгновенно облетела округу. На нее приезжали посмотреть даже из ближайшего городка. Босоногая девочка-негритянка принесла полудохлого индюка и стала умолять, чтобы Лидия его вылечила. Но индюк сдох, когда его доставали из корзины. Тетка жены Генри Петерсона, ближайшего соседа Джексонов, привела слепую козу, у той на глазах были бельма. Лидия знала траву, рассасывающую бельма у животных, – живя в скиту на Волге, она научилась кое-чему полезному у добрых старух-монашек. Эта трава, оказывается, росла и в Арканзасе. Через несколько дней коза прозрела. Отныне на Лидию стали смотреть с благоговением и страхом.
– Почему ты не попробуешь лечить людей?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49