Она таяла в моих объятиях, отвечая на поцелуи. Обычно девушки шарят руками по телу, пытаются расстегнуть ширинку… Раньше меня все это возбуждало. А тут я понял, что настоящая женщина должна вести себя так, как Лорхен.
– Любовь сильнее, чем война, правда? – шептала она между поцелуями. – Но если бы не война, мы бы не встретились. Война кончится, и мы расстанемся.
– Нет, – возразил я. – Мы поженимся и будем жить в этом же доме. У нас будет много детей.
Вдруг она с силой вырвалась и крикнула:
– Вас погонят из России в три шеи! Ненавижу вас, ненавижу!
Я опешил. Я попытался опять прижать ее к себе, но она больно толкнула меня в грудь кулаками. Во мне проснулся зверь. Я набросился на нее. Борьба длилась минуты две. Я овладел ею… Она снова обмякла. Губы ее, искусанные мной до крови, шептали: «Люблю… люблю…»
Потом она сказала, поправляя юбку:
– Ты настоящая немецкая скотина. Я вас такими и представляла.
Когда мы вернулись, гости уже разъехались. Клаудиа стояла перед зеркалом в прихожей.
Лорхен тут же ушла к себе. Клаудиа положила руки мне на плечи и привстала на цыпочки, намереваясь поцеловать. Я отвернулся.
Она пожала плечами. Она была у меня в спальне в прошлую ночь и в позапрошлую тоже, хотя я уже целую неделю беспрестанно думал о Лорхен. Я решил закрыться сегодня на ключ.
В ту ночь мне не спалось. Я думал о словах Лорхен. Я знал, что русские считают нас скотами, но раньше меня это не задевало. Сказанное же Лорхен задело. Надо объяснить ей, что это не так. По крайней мере по отношению ко мне. Она ведь сама предложила прогуляться. Неужели она не знает, чем чревата для девушки прогулка при луне с молодым здоровым мужчиной?
Впрочем, конечно же, не знает – ведь я ее первый мужчина.
Я пошарил ногой в поисках комнатных туфель, надел халат.
В доме было холодно, хотя топились все четыре печи. Мой денщик Себастьян, которого я звал Бахом, спал в маленькой комнатке возле кухни. Он вставал раза два или три за ночь, чтоб проверить, не погасли ли печи и подсыпал в них уголь.
Дверь в ее комнату была приоткрыта.
Я знал, что Лорхен спит на диване с высокой спинкой и полочками наверху. Она не убирала постель и днем, лишь накрывала ее ватным одеялом. Луна высвечивала середину комнаты, превращая темноту по углам в настоящие сгустки смолы. Приглядевшись, я увидел, что диван пуст.
– Лорхен! – тихо окликнул я и добавил немного погодя: – Прости меня.
Мне никто не ответил.
Я достал из кармана спички. В комнате было много мебели, и сейчас каждую тумбочку и комод я принимал за Лорхен. Но ее нигде не оказалось.
Пошла жаловаться Клаудии, подумал было я. И тут же понял, что Лорхен никому не расскажет о том, что сегодня случилось.
Я уныло поплелся к себе, лег и закурил. Эта девушка слишком уж завладела моими мыслями. И это заметно со стороны! У меня могут быть крупные неприятности.
Нас старательно готовили к отправке в Россию. В брошюрах, которыми нас щедро снабдили, солдату фюрера (а мы все, включая офицеров Генштаба, назывались солдатами фюрера) строго-настрого запрещалось заводить романы с жителями оккупированных территорий. Насиловать, пользоваться услугами продажных девок особо не возбранялось – настоящий воин на какое-то время может забыться от смертельной опасности в объятиях женщины.
Я заснул уже под утро, мой денщик Бах с трудом разбудил меня.
Людвиг вызвал меня к себе в кабинет и сообщил, что минувшей ночью на Ермаковской улице зарезали патрульного. Кто-то вонзил ему нож в спину. Людвиг показал нож: длинный, с деревянной ручкой. Обыкновенный кухонный нож.
Мне было поручено заняться расследованием.
Когда я пришел домой, сестры сидели на кухне. Лорхен куталась в дырявый пуховый платок. Клаудиа улыбнулась мне и предложила тарелку супа с пшеном.
– Я заходил к тебе ночью попросить у тебя прощения, – сказал я Лорхен по-немецки, надеясь, что Клаудиа не поймет. – Где ты была?
– Мы спали с сестрой. – Лорхен подняла на меня свои большие голубые глаза. – У меня в комнате ужасно холодно.
Клаудиа произнесла что-то по-русски. Лорхен ответила ей и перевела на немецкий:
– Она спрашивает: нашли убийцу? Я ответила: не нашли. Я не ошиблась?
– Не нашли. Но обязательно найдем. Порядок в городе будет ужесточен. Кое-кого из мирных граждан посадят за решетку, кого-то отправят в Германию в трудовой лагерь. Партизаны избрали опасную тактику.
– Это не партизаны. Это я его убила, – спокойно сказала Лорхен.
– Странная выдумка. Никто не поверит, что это могла сделать хрупкая женщина. Чтобы вонзить между лопаток одетого в меховой полушубок солдата нож, нужна мужская сила.
Клаудиа снова что-то спросила, и Лорхен, ответив ей, перевела:
– Она тоже считает, что это сделала я – еще в детстве я гуляла в полнолуние по крыше, но ничего не помню.
– Бог с ним, с этим патрулем, – сказал я. – Мне нужно с тобой поговорить, Лорхен.
Клаудиа вышла из кухни, словно поняла, что я сказал. Мы остались вдвоем.
– Лорхен, я вел себя, как последняя скотина, и прошу у тебя…
– Ты вел себя, как настоящий мужчина. Мужчина моей мечты. Если бы ты вел себя иначе, я бы тебя возненавидела. И себя тоже.
Но я все равно попросил у нее прощения.
Знал бы Людвиг о том, как далеко зашли отношения одного из его подчиненных с жительницей оккупированной территории, он занес бы меня в свой черный список. Это не шутка. Но я чувствовал, что уже поздно что-либо изменить. Лорхен, эта нежная голубоглазая Лорхен была настоящей ведьмой. И если все женщины, с которыми я имел дело, интересовали меня лишь с одной стороны – как источник физического наслаждения, Лорхен – вся притягивала к себе, словно магнит. В ней было неразделимо желанно все: лицо, волосы, руки, душа. И это в какой-то степени притупляло желание обладать ее телом в таком смысле, в каком привык обладать женщиной почти каждый мужчина.
Мы сидели и держали друг друга за руки. Нам обоим было очень хорошо и ничего другого не хотелось.
Потом мы втроем пили чай. Потом к Клаудии приехал Людвиг с коробкой шоколадных конфет и бутылкой вина. Увидев нас с Лорхен рядом, усмехнулся:
– Тебе придется подыскать другую квартиру.
– Я пока не собираюсь жениться, герр начальник, а потому мне и здесь хватает места. Если, конечно, вы женитесь на Клаудии…
– Зубоскал. Ваш младший сестра, – обратился он к Клаудии, – попал руки сексуальный маньяк. – И стал насвистывать арию Дон-Жуана.
– В доме свистеть нельзя, – по-немецки сказала Лорхен. – Это к беде. Идите свистеть во двор.
Людвиг вытаращил глаза – никто из жителей оккупированных территорий с ним еще так не разговаривал. Лорхен не отрываясь смотрела на него.
– Прошу прощения, фрейлейн, – пробурчал он и быстро ретировался, уводя с собой Клаудию.
– Жалко, что он никогда не ходит по городу пешком, – сказала Лорхен.
– Почему? – не понял я.
– Я бы его тоже убила.
Я весело рассмеялся и привлек Лорхен к себе.
Мы целовались и тискались, как два подростка, устроившись на ее диване. Я на самом деле чувствовал себя мальчишкой. Потом Лорхен отправила меня спать.
– Я тебя люблю, – сказал я, обернувшись на пороге.
Мои слова, казалось, застигли ее врасплох.
Людвиг устроил в городе несколько облав, в результате которых в школе, превращенной в тюрьму, оказались женщины, инвалиды и подростки. Спекулянтов – тех, кто торговал на рынке вещами и продуктами, – отпустили, конфисковав их товар в пользу третьего рейха, для них же попросту не осталось места. Отпустили и двух стариков, которых взяли накануне по наводке местного полицая, утверждавшего, что они евреи.
– Старый еврей – обрезанный еврей, – втолковывал Людвиг полицаю. – Это молодой может быть необрезанным. Почаще надо ходить в баню, дурак. От тебя воняет, как из ватерклозета, когда забудешь дернуть ручку.
Людвиг был доволен – город опустел. И хотя и наступила оттепель, даже дети сидели по домам.
– Меньше народу, меньше хлопот, – говорил он, когда мы ужинали в его кабинете салом со свежим хлебом и яйцами вкрутую, запивая все это крепким сухим вином из подвала какого-то чудака. Он сбежал, оставив нам подробное описание на немецком языке всех сортов вин в бочках и бутылках. Людвиг, тонкий знаток вин, сказал, отведав разных сортов, что местные вина напоминают букетом рейнские, но только они более крепкие. – Передай своим барышням, чтоб не выходили завтра из дому, – у меня тут есть одна идейка… – Он взял со стола бокал с темно-желтым прозрачным вином и стал рассматривать его на свет. – С этими казаками мы бы вполне поладили. Особенно с казачками, но тут нужно избрать чрезвычайно гибкую тактику. Зачем ломать дверь, когда к ней можно подобрать ключ? – глубокомысленно изрек он и выпил бокал до дна.
Я не знал, что на уме у Людвига – он редко делился своими планами с подчиненными, даже если считал их друзьями.
Дома я увидел сестер на кухне в обществе молодого человека.
– Двоюродный брат Семен, – сказала Лорхен. – Привез с хутора продукты. Он поживет у нас несколько дней. Людвиг сегодня не придет? – спросила она. Хотя, как мне казалось, Людвиг интересовал ее не больше телеграфного столба.
– У него дела, – ответил я.
У Семена был семитский тип лица, причем ярко выраженный. И на деревенского жителя он походил не больше, чем я на фюрера. Типичный провинциальный учитель или инженер. Людвигу его показывать нельзя – у того нюх на евреев.
Лорхен перехватила мой взгляд и, похоже, прочитала мои мысли. Она вдруг подошла ко мне, просунула под локоть руку и на мгновение ко мне прижалась.
– Он будет жить в моей комнате. Даже Бах ничего не узнает. А я переселюсь к тебе…
Лорхен оказалась темпераментной женщиной, хотя и очень неопытной. Это последнее обстоятельство меня обрадовало – не люблю женщин, практикующих в постели приемчики, которым их научили другие мужчины. У Лорхен не было никаких приемов, лишь интуиция и желание сделать мне приятно. Я это оценил.
– Этот Семен типичный еврей, – сказал я Лорхен, примостившейся на моем плече. – Откуда ты его выкопала?
– Почему вы их так ненавидите? – ответила она вопросом на вопрос.
– Мы не хотим, чтобы они сделали с Германией то, что сделали четверть века назад с Россией. Евреи – пятая колонна в любом государстве. Они делают все возможное, чтобы подорвать его устои и в конце концов добиться мирового господства. Будь осторожна: если Людвиг узнает, он посадит вас с Клаудиой в тюрьму либо отправит в Германию.
– Не отправит, – уверенно заявила она. – Без Клаудии ему будет скучно. А тебе без меня.
На следующий день Людвиг воплотил свою идею в жизнь. На улице взяли дюжину девушек в качестве заложниц, которых он пообещал отпустить, если убивший патрульного явится с повинной. Об этом он оповестил согнанных на площадь возле собора жителей города. Он сказал, что девушкам не сделают ничего плохого, а всего лишь отправят в казармы к солдатам.
– Мы – гуманная нация, – распинался в рупор переводчик из местных. – Мы не признаем библейской заповеди «око за око». Это большая честь для русских девушек – развлекать доблестных немецких солдат, товарищей погибшего Зигмунда Герца.
Вечером Лорхен встретила нас словами:
– Нация дикарей и ублюдков. Вам никогда не удастся нас завоевать.
Людвиг был в приподнятом настроении, а потому возразил довольно добродушно:
– Мы уже вас завоевали. Но это не относится к таким красивым женщинам, как ты, маленькая Лорхен. Красота должна оставаться свободной.
Ужин прошел относительно спокойно, хотя девушки почти ничего не ели. Я заметил, что Людвиг часто поглядывает на Лорхен. Это был очень похотливый взгляд.
– Послушай, может, уступишь на одну ночку свою белокурую подружку? – спросил он у меня, когда обе девушки вышли на кухню. – Люблю пробовать новые блюда.
– Она не согласится. К тому же она еще девушка, – солгал я.
– Брось! Так я и поверил, что такой ловелас, как ты, не успел сорвать этот цветок. Но если это так на самом деле, его сорву я.
Лорхен слышала последнюю фразу и все поняла. Она стояла на пороге столовой с горячим чайником в руке. Мне показалось на секунду, что сейчас она выльет его на голову сидевшего к ней спиной Людвига. Но она сдержалась. Молча поставила на стол чайник, полезла в буфет за посудой. Людвиг следил за ней, как кот за птичкой.
– Это мое право, – сказал я нарочито развязным голосом. – Думаешь, я зря так долго обхаживал эту строптивую фрейлин?
Я подошел и обнял Лорхен за талию. Она вздрогнула, но вырываться не стала. Я заставил ее повернуться и поцеловал в губы. Она не ответила на мой поцелуй – она словно вся застыла.
– Браво! – воскликнул Людвиг и захлопал в ладоши. – Но я опасаюсь, как бы ты не замерз сегодня ночью. Я на расстоянии чувствую, какой от нее идет холод. Желаю удачи.
Он встал и направился на кухню, где была Клаудиа.
– У Семена температура и бред, – шепнула мне Лорхен. – Похоже на корь.
– Из-за этого проклятого еврея мы влипнем в историю! – не выдержал я. – Теперь еще он всех заразит корью.
– Он не виноват, что родился евреем. Ты тоже вполне мог им родиться.
– Ну уж нет! – воскликнул я и вдруг вспомнил о той ядовитой капле, которая текла в моих жилах. Последние годы я о ней забыл. – Мои родители стопроцентные арийцы. Уж лучше родиться прокаженным, чем евреем.
Лорхен ничего не ответила. Она смотрела на меня, словно увидела впервые. В ее взгляде не было ненависти, а сожаление и даже сострадание. Так, вероятно, смотрит священник на приговоренного к смертной казни. Она вздохнула.
– Доктор дал жаропонижающую микстуру. Он считает, у Семена крепкое сердце.
– Доктор? Ты вызывала к нему доктора? Но ведь он может рассказать…
– Не расскажет. Он наш.
Я понял, в какой переплет попал. Стоит Людвигу узнать о Семене… Я даже думать боялся о том, что будет. Я тешил себя надеждой на то, что этот Семен помрет, и его можно будет тайно похоронить. Другого выхода я не видел.
– Я думала, немцы – это не люди, а какие-то чудовища, – говорила в ту ночь Лорхен, осыпая меня поцелуями. – Нам внушали, что вы… А, плевать теперь, что нам внушали. Ты красивый и очень ласковый.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49