Томми не заходил в дом даже когда шел дождь. Он вообще никогда не заходил за плексигласовую загородку из матового стекла, окружающую патио. Он закупал продукты для дяди Джо и его террариума в местной лавке, ставил сумки и коробки возле входа, нажимал на кнопку звонка и отходил шагов на пять назад. Точно так же, видел Томми, делали посетители дяди Джо, приходившие к нему за снадобьями от всех хворей. Их основой, как понял Томми, служил змеиный яд.
Иногда дядя Джо выходил погулять. Обычно в компании калифорнийской блестящей змеи Нины, его любимицы. Она обвивалась несколько раз вокруг его тонкой морщинистой шеи и, касаясь своей изящной маленькой головкой большого оттопыренного уха с серебряной серьгой, то и дело высовывала язык, словно что-то нашептывая.
Дядю Джо в селении уважали, однако, завидев издали, предпочитали свернуть либо во двор, либо в ближайший переулок. Томми получал за свою работу сто долларов в месяц. Дядя Джо готов был отвалить ему двести, только бы он согласился прибирать раз в неделю в доме. Томми не стал бы делать это и за три тысячи.
К концу этих трех месяцев приехала Зелда и, зазвав его к себе в машину, сказала:
– Я помирилась с Орландо. Валяй отсюда как можно скорей, а то еще проговорюсь в постели. Черт, только я не должна знать, куда ты двинешь.
– А я сам еще не знаю. Пола посадили?
– На два года. Тебя разыскивает мать. Она была у Орландо, и он пообещал ей достать тебя хоть из-под земли.
Томми сделал фигу.
– Ты… ты не скучал по мне? – вдруг спросила Зелда, глядя на него своими загадочно поблескивающими глазами.
– Поначалу. Я знал, что ты меня бросишь.
– Почему? – удивилась Зелда.
– Потому что я еще ничего не умею, а этот сержант Орландо Лопес наверняка перетрахал сотни две баб и многому научился, – без всякой обиды сказал Томми.
– Глупый… – Зелда попыталась улыбнуться, но вместо этого всхлипнула. – Он правда очень неверный, и я сама не знаю, почему липну к нему… Да, мама просила передать тебе привет. Она тоже не любит Орландо. Но ей нечего бояться – он никогда на мне не женится. Никогда. Томми, ты хотел бы заняться со мной сексом? – вдруг спросила она и схватила его за колени. – Я покажу тебе еще один приемчик. Ему, к слову, научил меня сержант Лопес. Думаю, он научил ему всех своих шлюх. От этого приемчика мужчина тает, как студень на солнышке. – Она завела мотор и медленно поехала по улице. – Дядя Джо к тебе не приставал?
– Он звал меня спать в дом, но я боюсь этих тварей, – сказал Томми. – Еще он один раз заглядывал в пикап, а я как раз проснулся – приспичило пописать. Он постучал в окно, но у него на шее сидела эта гадина Нина, и я, разумеется, ему не открыл.
– И правильно сделал. Дядя Джо бисексуал. Знаешь, что это такое?
Томми кивнул.
– Ну да, тебя наверняка просветили на этот счет в «Акапулько». Эти люди страшнее всего, поверь мне. Им недоступно понятие «любовь». Томми, а ты меня хоть капельку любишь?
– Не знаю. Нет, наверное. Потому что ты не можешь жить без своего Орландо Лопеса.
Она резко нажала на тормоз, и Томми стукнулся лбом о стекло.
– Дурак, – сказала она. – Сопляк недоношенный. Орландо мужчина, а ты…
Она уронила голову на руль и расплакалась.
Потом они занимались сексом в роще за селением, но Томми на этот раз не получил удовольствия – он все время представлял, что это не он, а сержант Лопес трахает стоящую на четвереньках Зелду. Томми не любил сержанта Лопеса и не хотел, чтобы он получал от этого занятия наслаждение.
Зелда дала ему на прощание пятьдесят долларов. Вместе с теми, что Томми заработал у дяди Джо, это составило три сотни. Пятьдесят он истратил на сигареты и мороженое.
Он почувствовал себя миллионером.
Томми ушел на рассвете, оставив дяде Джо записку, которую просунул под дверь. Он был благодарным юношей, и его «спасибо» шло от сердца.
Он сел на автобус и доехал бесплатно до Лафайетта – водитель лечился снадобьями дяди Джо и считал, что они ему помогают. Он ведь не знал еще, что помощник знахаря-чародея сделал ноги.
Томми собирался махнуть через Техас в Мексику, и конкретно в Гвадалахару – ему очень нравилась песня «Гвадалахара» из фильма «Веселые времена в Акапулько», и он напевал ее, откинувшись на спинку сиденья дребезжащего от старости автобуса. Он бы, наверное, так и сделал, если бы не встретил на площади в Лафайетте, куда привез его автобус, мексиканских музыкантов.
Через неделю он сам пел «Гвадалахару» и другие песни под нестройное бренчание гитар, в сомбреро и пестрой хламиде-пончо. Томми, как выяснилось, обладал абсолютным слухом и удивительным чувством ритма. К тому же он был на голову выше низкорослых мексиканцев, и это привлекало внимание публики. В стареньком «фольксвагене» они исколесили Техас, Нью-Мексико и Аризону, предпочитая давать представления в небольших городах и селениях.
Потом ансамбль распался сам собой – музыканты заскучали по семьям.
Томми было не по кому скучать.
И тем не менее он вернулся в Нью-Орлеан.
Матери в городе не оказалось. Соседка сообщила, что она уехала в Таллахасси к двоюродной сестре. В их квартире жил какой-то бродяга. Он пообещал убить Томми и швырнул в него бутылкой из-под рома.
Томми вспомнил про Зелду и ее родителей и через час с небольшим уже стоял возле порога знакомого дома на западной окраине города. Но на его звонок дверь открыл белый мужчина в темных очках. Из-за его спины слышался злобный собачий рык.
– Мне нужна мисс Крэмптон, Зелда Крэмптон, – сказал Томми. – Я работал у них садовником.
Мужчина что-то приказал собаке на незнакомом Томми языке и посторонился, пропуская его в дом. Он стал совсем другим – обычным жильем белого человека с не слишком большим достатком.
– Проходите на веранду. – Мужчина говорил по-английски с легким акцентом. – Джильда, – обратился он к серой овчарке, все еще скалившей свои клыки, – это хороший человек. У него добрая карма.
Томми обратил внимание, что балкон застеклили, сквозь мозаичные плиты патио пробивались сорняки, кусты и деревья переплелись между собой ветками, образовав труднопроходимые заросли.
Мужчина достал из холодильника две банки пива и жестом пригласил Томми сесть за плетеный стол. По тому, как осторожно и бесшумно он двигался, Томми понял, что перед ним слепой.
– Я живу здесь уже семь месяцев, – сказал мужчина, открывая банку с пивом и пододвигая ее Томми. – Один, как сыч. Раз в две недели двоюродная племянница привозит продукты и делает уборку. Больше у меня нет никого. Пожалуйста, посидите со мной.
– А вы не знаете, куда переехали Крэмптоны? – спросил Томми.
– Купчую оформляла моя племянница. Она говорит, здесь жила пожилая пара – муж и жена. У них погибла дочь, и они решили продать дом и уехать к родственникам в резервацию.
– Зелда погибла? – Томми чуть не выронил банку с пивом. – Но ведь она… она работала в полиции.
– Совершенно верно. Гертруда, это моя племянница, рассказывала со слов ее матери, миссис Крэмптон, что якобы эта Зелда прыгнула с прогулочного катера и утонула в заливе.
– Этого не может быть. – Томми стало трудно дышать. – Она наверняка умела плавать. Зелда… она много чего умела.
– Вы были в нее влюблены? – Мужчина глядел на Томми своими невидящими глазами. – Простите за столь нескромный вопрос.
– Да, – неожиданно ответил Томми. – Но она любила другого, а я был… ну, вроде успокоительных таблеток. Их глотают, когда совсем невмоготу. В другое время о них и не вспоминают.
Томми большими глотками выпил пиво и жадно закурил.
– Миссис Крэмптон рассказывала Гертруде, что Зелда собиралась выйти замуж за своего коллегу по работе.
– За сержанта Орландо Лопеса, что ли?
– Кажется, его звали именно так. Они были помолвлены, и он часто приезжал сюда, даже оставался ночевать. Миссис Крэмптон говорила, что будущий зять ей не нравился. У них на этой почве возникали размолвки с дочерью.
– Он был бисексуалом, – вдруг осенило Томми. – Это о нем она тогда говорила.
– Так вы знаете, что с ним случилось? – спросил мужчина и снова полез в холодильник за пивом.
– Нет. Я только сегодня приехал в Нью-Орлеан и еще не видел никого из знакомых. Да их у меня здесь и нет.
– Говорят, он умер в страшных муках. У машины отказали тормоза, и он врезался на полной скорости в зад прицепа, на котором везли стальные прутья. Его живьем нанизало на несколько вертел. Он был еще жив, когда приехали медики.
– Так ему и надо, – вырвалось у Томми. – Это ему за Зелду. Она говорила, он не знал, что такое любовь. У него было столько женщин. Наверное, и мужчин тоже.
Они беседовали часа два и выпили по нескольку банок пива. Наконец Томми поднялся, хотя идти ему было некуда. Мужчина вдруг предложил:
– Если хочешь, оставайся у меня, парень. Мои кров и стол взамен на твое общество за банкой пива, ну и, может, кое-когда сводишь меня на прогулку.
По-моему, я не слишком занудливый старик, но, если начну в него превращаться, скажи мне об этом без обиняков. Меня зовут Вильгельм Хоффман. По рукам?
Томми остался у мистера Хоффмана.
– Эй, Сичилиано, куда подевался этот твой Аполлон со шваброй? – спросил Джельсомино брата, с важным видом расхаживая по пустому в это время дня залу ресторана. – Смотри, у тебя грязные полы. Что, у мальчишки отсохли руки? Смотри, солома и какие-то перья. – Он кряхтя нагнулся и извлек из-под стула кусочек соломинки и птичье перышко. – Это что, Pasta alla Siciliano?
Толстяк Сичилиано покраснел от стыда. Он выругался на диалекте и, подойдя к кузену, взял у него из рук вещественные доказательства и сделал вид, будто внимательно их разглядывает.
– Ха, да ведь это же из гнезда! – воскликнул он. – Эти пичужки свили его над самым окном, и его теперь ни закрыть, ни открыть. Я велел Томмазино сшибить гнездо палкой, а он заглянул в него, увидел три яичка и попросил меня не трогать гнезда. Божьи твари эти ласточки. Грешно божьих тварей обижать.
– Гм, гм, – похмыкал Джельсомино. – Все ясно. Ну, где он, этот твой Франциск Ассизский? – постарался спросить он как можно безразличней. – Небось дрыхнет в тенечке.
– Я послал его с важным поручением, – изрек Сичилиано, напустив на себя таинственный вид. – С очень важным поручением.
– В Вашингтон, что ли, к старине Ронни? – съязвил Джельсомино. – С пиццей и пучком салата?
– Нет, с веточкой жасмина для старушки Нэнси, – не остался в долгу Сичилиано. – Он мигом обернется и вечером уже будет петь свои развеселые песенки про Маргариту, Роситу, Челиту и прочих девчонок. Вот посмотришь, этот смазливый чертенок сделает мой ресторан самым популярным в квартале. Гм, что я говорю – в квартале, да во всем Нью-Орлеане и штате Луизиана. И это говорю тебе я, Сичилиано-младший, прямой потомок…
– Постой, постой. Петь? – прервал монолог кузена изумленный Джельсомино. – Ты позволил этому мальчишке петь? Может, ты собрался превратить свой ресторан в оперный театр?
– Ха-ха. При чем тут опера? Да и кому она нужна в наше время? В наше время в ресторан приходит одна молодежь, а им бы задом да передом повертеть. – Сичилиано попытался изобразить один из элементов современного танца, но со стоном схватился за поясницу. – Черт бы побрал эту спину, – проворчал он. – Да, эти нынешние танцы не для стариков. Но ты бы видел Томмазино – мне другой раз кажется, он состоит из тысячи частей, и каждая из них живет сама по себе. Вчера он так всех наэлектризовал, что я боялся, как бы посуду не побили. Зато шампанское лилось рекой. Интересно, от кого Томмазино взял эти свои фигли-мигли? Помнится, твой Франко хорошо в детстве пел, но я не видел, чтобы он мог крутиться как на…
– Тсс. – Джельсомино приложил к губам указательный палец и завертел головой по сторонам. – Франко тоже хотел быть певцом, но наша мамочка, ты же знаешь ее, она вся в причудах и предрассудках, даже думать ему об этом запрещала. Все грехом стращала и Страшным судом. Если бы Франко ослушался… – Джельсомино безнадежно махнул рукой, извлек из кармана большой темно-красный платок и высморкался. – Так где этот твой Элвис Пресли?
– Скоро придет, – уклончиво ответил толстяк. – Небось синьоры усадили его попить чайку или чего покрепче. Они вчера смотрели на него так, словно он устрица, которую глотают не жуя. Богатые синьоры, красивые. Сегодня обещали снова прийти. Браво, Сичилиано, брависсимо!
Толстяк звонко хлопнул себя по ляжкам и радостно блеснул глазами.
– Женщины мальчишек балуют и учат всяким глупостям, – проворчал Джельсомино. – Они наводят на них порчу, как эта Лила на нашего Франко. Он был таким хорошим, послушным мальчиком, пока не спутался с этой шлюхой.
– А вот и Томмазино! – воскликнул Сичилиано. – Тебя тут дожидаются. – Он кивнул в сторону Джельсомино. – Мой двоюродный брат синьор Грамито-Риччи.
Джельсомино показалось, будто брови юноши удивленно взлетели вверх. Но нет, показалось – его взгляд излучал безмятежность, а губы расплылись в приветливой улыбке.
– Присаживайся, сынок. – Джельсомино с трудом сдерживал волнение. – Сюда вот, в уголок, чтобы нам с тобой никто не помешал. Сичилиано, принеси-ка имбирного пива и соленых орешков. И чтоб пиво было не слишком холодным. Верно, Томмазино? А то мы с тобой охрипнем и будем кукарекать, как два молодых петушка. – Джельсомино суетился, отодвигая стулья для себя и юноши. – Вот, садись подальше от сквозняка. Эй, Сичилиано, почему у тебя отовсюду дует? Ты что, жалеешь денег на замазку?
Томми с любопытством разглядывал этого странного старика, которого уже видел несколько раз в ресторане. Тот всегда смотрел на него внимательно, словно ощупывая взглядом. Фамилию Грамито-Риччи Томми уже где-то слыхал. Редкая и красивая фамилия. Юг, как он убедился, вообще богат звучными фамилиями.
Сичилиано принес пиво и орешки. Ему явно не хотелось уходить, но Джельсомино посмотрел на него строго, – а он как-никак старший брат, к тому же его отец славился столь виртуозным сквернословием, что у тех, кому оно предназначалось, потом долго еще горели уши. И Сичилиано, вздохнув, удалился за стойку бара и от нечего делать принялся переставлять с места на место бутылки в витрине.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49