Глядишь, скоро и в Бруклин сможет вернуться.
– Ну уж нет. Вы зря недооцениваете, травма была очень серьезная. От такой люди годами оправиться не в состоянии. Да надо еще принять во внимание психологические факторы. А уж в этом можете положиться на меня.
– А я-то думал, вы только с детьми работаете.
– Что дети, что старики, законы ведь одни и те же. – И она рассмеялась в восторге от собственного остроумия.
Милт кисло улыбнулся.
– Ну и где он, наш озорник?
– У себя в комнате, – Мэрион словно не заметила, что он не оценил ее юмора.
– Поднимусь. – Милт направился к лестнице.
– А потом перекусите, я бульона наварила – на пятерых хватит, – крикнула она ему вслед.
Бен валялся с газетой в руках на кровати, не потрудившись даже снять свитер.
– Привет, Бен, ты что же собственные правила нарушаешь? Этак брюшко себе отрастишь поплотнее моего, а? Как это у тебя на доске было написано? «Ненакачанные шины только тонущим в радость». Правильно?
– Вот, дожил, меня моими же заповедями побивают.
– А ты не подставляйся. – Милт плюхнулся в кресло.
– Видал, этот японец ваш важной был шишкой, некролог прямо на первой полосе. – Бен сунул ему газету. – А уж словеса-то, словеса…
– И для вас это паршиво, да?
– Не говори. Полный бардак, вот что я тебе доложу.
– Тебя, небось, этот Майкелсон со света сживает?
– А насрать мне на него. Сказал ему: «Мудила ты, и ничего больше», – а потом заявление об уходе подал.
– Об уходе?
– Вот именно, и туг кое-какие сложности прорисовываются. С Сарой, понимаешь, приходится сутками напролет общаться.
Бен понимающе кивнул.
– Да уж, не позавидуешь тебе.
– А то! Я уж по Майкелсону стал скучать, честное слово.
Бену бы расхохотаться, оценив этот свирепый юмор и абсолютную непроницаемость выражения лица гостя, но он все так же смотрел перед собой, невесело покачивая головой.
От Милта это не укрылось.
– Слушай, малыш, а что это ты так и пышешь счастьем?
– Оставь, пожалуйста, я такой идиот, такой идиот…
– Что-нибудь не то с Эллен? Бен только рукой махнул.
– Ничего не понимаю. Ты почему от нее ушел, вот что мне объясни.
Молчание. Низко опустив плечи, Бен, сидя на кровати, крутил в руках газету, превратившуюся в жгут.
– Ведь ты же с ней был счастлив. – Милт покосился на дверь и перешел на шепот: – Вернись к ней… послушай меня, вернись, пока Мэрион тебя в колясочку не усадила, чтобы везти на детскую площадку.
– Поздно уже, – вздохнул Бен.
– Какое там поздно, она же тебя любит.
– Нет, Милт, ты не знаешь. Я в воскресенье поехал утром в парк… думал, сделаю ей сюрприз, помогу эту ее ораву накормить…
– Ну, а она? Она-то как тебя приняла?
– Никак, потому что вместо нее пришел этот врач.
– Какой еще врач?
– Ну этот, который на сердце оперирует. Вандерманн. Она опять к нему ушла, вот что.
– Минуточку, Бен, минуточку. Ты, значит, видел этого Вандерманна собственными глазами?
– Конечно.
– И было это утром в воскресенье, у входа в парк?
– Точно.
– Значит, ты ошибся. У него в воскресенье утром была операция, пересадка сердца.
– Да брось ты, я еще с ума не сошел.
– С ума ты не сошел, а вот зрение – уж ты не спорь – не то, что прежде.
– Да он же в двух шагах от меня прошел!
– Исключено. Я сам виделся с ним в воскресенье утром, и было это на Манхэттене.
– Ты? – Бен не верил собственным ушам.
– Да. Только это большой секрет; ну короче, ему-то и предстояло этому япошке, который концы отдал, поставить новое сердце.
– Неужели я правда обознался?
– Да, выходит, что так, ошибка вышла, и не первая за это время. – Милт снова опасливо покосился на дверь. – Вот что, давай уматывай скорее отсюда и возвращайся к Эллен.
В первый раз за все время их разговора на губах Бена мелькнула улыбка.
– Ты настоящий друг, Милт.
– Вот именно, а поэтому ты мне тоже окажешь услугу: придешь в гости, как всегда по субботам: карты, жаркое – ну, что тебе объяснять.
– Осчастливил так осчастливил.
– А почему я должен в одиночку страдать?
– Ну хорошо, считай, что договорились.
– Отлично! – Милт взглянул на часы. – Ладно, мне пора. Меня Дон Арнольд ждет в Антлантик-Сити. Сегодня первый раз на сцену выходит, вот и разнервничался.
– Так ты же подал заявление об уходе?
– Ну, Дона надо поддержать, мы с ним приятели.
– Привет ему от меня.
– Обязательно, тем более что он о тебе все время спрашивал.
Едва за Милтом закрылась дверь, как снизу донесся пронзительный голос Мэрион:
– Отец, к столу!
– Иду, – отозвался он. – Только вот газету долистаю.
Что угодно, только бы оттянуть ежедневно повторявшуюся процедуру, когда Мэрион обращалась с ним, словно с неразумным младенцем.
Он еще раз пробежал страницу с некрологом. Лучше, чем всегда. Из четырех самых знаменитых покойников троим перевалило за восемьдесят пять лет.
Бен прочел и имена, набранные совсем мелким шрифтом. Его всегда изумляло, сколько же за день мрет народа.
А что это такое? Он поднес газету поближе к глазам, поправил очки. Крохотная заметочка: «Все, чья жизнь озарена присутствием Джелло Бивгейна, скорбят о его кончине. Похоронное бюро Карлуччи, Бенсонхерст-авеню 1722, сегодня в 17.30».
– Суп остывает! – не унималась Мэрион.
– На хер твой суп, – буркнул себе под нос Бен и вытащил из кармашка часы.
Провел ладонью по подбородку: ну и щетина! Скинул тапочки и босиком побежал в ванную.
Эллен хорошо видела, что мистер Карло Карлуччи далеко не в восторге от того, что ему, как он выразился, предстоит «организовывать» погребение Джелло. Деньги не ахти какие, чему тут радоваться. Эллен с самого начала выбирала все, что он для себя обозначил как «экономический класс»: на рекомендованный им гроб – «настоящая вишня с латунными прокладками, обивка из шелка, матрас новейшего одобренного специалистами образца» – и не взглянула, предпочтя самый простой, кленовый. Мало того, никаких трат на кладбище: у нее нет денег приобретать землю, ставить временное надгробие. Обычная кремация после траурной церемонии.
– Как вы понимаете, мисс Риччо, – холодно объяснил ей мистер Карлуччи, – у нас кремация не производится, так как мы являемся католическим похоронным бюро.
– Ах, ну конечно, как я не подумала. – Со школы ей столько раз твердили, что католическая церковь прежде отлучала тех, кто для себя или для близких выбирал крематорий, и лишь в последнее время здесь наметились небольшие послабления. – Как вы думаете, мистер Карлуччи, может, мне обратиться в другое бюро?
– Нет необходимости, – тут же отреагировал он. – Мы имеем договор с фирмой «Нептун» именно на тот случай, если среди клиентов окажутся предпочитающие подобного рода услуги.
– Спасибо вам, – с облегчением проговорила Эллен, ведь у нее просто не оставалось сил, чтобы начинать все заново еще где-то. Но непременно нужно, чтобы устроили торжественную прощальную церемонию, иначе она себе этого не простит. Он не какой-нибудь оборванец без имени, которого можно швырнуть в общую яму. Он заслужил, чтобы его проводили по-человечески.
Ритуала она совсем не знала, ей вообще редко приводилось бывать на похоронах: мама, тетя Мари – вот и все. Заведение Карлуччи на Бенсонхерст-авеню она выбрала, потому что название напоминало ей о похоронной конторе Риццо у них в Амстердаме. По крайней мере, никаких сюрпризов тут не должно быть.
Как пожелал бы быть похороненным сам Джелло, она не имела ни малейшего понятия, как и о его вероисповедании да, в общем-то, и о настоящем его имени. Ладно, она постарается все сделать как можно лучше по итальянскому католическому образцу, если, конечно, не заломят столько, что ей и за год не расплатиться. Джелло на нее не посетует, если что, он же знал, что чувство ее к нему было настоящим.
В бюро она приехала за полчаса до назначенного времени, хотела проследить, чтобы мистер Карлуччи и его сотрудники не выставили за двери тех из БВГ, кто придет проститься.
При входе висело объявление «Служба по Джелло в часовне Д». По узенькому коридору, где тяжело пахло ладаном, она добралась до нужного зала. По стенам часовни Д, как повсюду в церковках при похоронных бюро, были развешаны изображения святых, претерпевающих свои муки, этакие подражания Эль Греко. Посетителю самому предоставлялось, глядя на эту живопись, проникнуться скорбью или пламенной верой. В общем-то, не так уж это и важно, поскольку в помещении стояла полумгла, так что лишь очень постаравшись можно было разобраться, какие детали особенно подчеркнуты.
Впереди, под необъятных размеров крестом стоял открытый гроб, окруженный белыми лилиями и гладиолусами. Вот уж не подумала бы, что на ее деньги оказалось возможным приобрести столько цветов, и как хорошо они подобраны! Медленно подойдя к гробу, Эллен всмотрелась в лицо покойного. Служителя она предупредила, что не надо особенно усердствовать с бритьем и гримом (а то тетя Мари выглядела в гробу, как на панели), и Эллен порадовалась, что все ее пожелания учтены. Единственное, что резануло ей глаза, – накрахмаленная белая сорочка вкупе с новенькими кожаными туфлями и солидным черным костюмом. В жизни она не видела, чтобы Джелло выглядел так чопорно.
Было такое ощущение, что ему хорошо, что ему спокойно вот так лежать. Ужасно ей будет его недоставать, но, может, самому ему и лучше, что все уже позади. Не к этому ли он и стремился, когда пил все больше и больше, как его ни предупреждали, что это опасно? Рихард месяца два назад прямо объявил Джелло, что тот себя просто убивает.
Как она благодарна Рихарду за то, что он в последние минуты Джелло был с ним рядом! Сделал все, что в его силах, чтобы спасти Джелло, но было слишком поздно. Когда он винился перед ней за то, что не смог уберечь столь дорогого ей человека, вид у Рихарда был такой подавленный. Ей даже стыдно стало за те нехорошие мысли о нем, которые приходили в голову, когда она поездом возвращалась в Нью-Йорк.
– Извините, мисс Риччо. Она обернулась:
– Ах, это вы, миссис Карлуччи.
– Разрешите начинать? – розовощекая седовласая матрона, выглядевшая так, словно десятки лет она ежедневно поглощала втрое больше макарон, чем советовали доктора, двинулась к органу. – Музыка в таких случаях самое важное.
– Ну конечно, очень вам признательна. Усевшись за пюпитр, миссис Карлуччи изо всех сил нажала на педали. Орган был старой конструкции, от играющего требовалось следить за воздухом в трубах, не то звук пресекался. Комната заполнилась нежными звуками «Аве, Мария». «Господи, глядишь, еще запоет», – со страхом подумала Эллен. Это с мистером Карлуччи не обговаривалось, но та только давила и давила на педали: так, понятно, по «экономическому классу» пение не предполагается.
Эллен вздохнула. Такая печальная музыка. Ладно, надо идти к входу, встречать тех, кто придет проститься с Джелло. Она позвала всех БВГ и своих друзей из больницы. Надеялась, что народу соберется много, Джелло ведь всегда любил, чтобы было побольше публики.
Первой – благослови ее Бог! – показалась сестра Кларита.
– Милая моя, не плачьте, не надо. Он теперь счастлив, он с Богом беседует на небесах.
– Спасибо вам, сестра, – сдержанно произнесла Эллен. Даже от монашки неприятно слышать такие пошлости.
– А цветы привезли?
– Что?
– Я послала еще цветы, от нашей больничной часовни. У нас их много, даже слишком много, вы не находите?
А она еще удивилась, что мистер Карлуччи так расщедрился по части лилий. «Ой, сестра, какая вы славная!» – Эллен тут же раскаялась в том, что позволила себе думать о ней с неприязнью.
– Вот не знала, что вы с бюро договариваетесь, а то можно было бы и гроб от нас привезти.
– Что вы, сестра, такие хлопоты…
– Да никаких хлопот, перестаньте. Я так благодарна Господу за то, что мне выпало совершить последнее помазание, прежде чем доктор Вандерманн приступил к вскрытию.
– Нет, что вы, доктор Вандерманн вскрытий не делает.
– Но я сама встретила его в морге, и он готовил инструменты.
– Нет, вы что-то путаете, сестра, он же…
Эллен оборвала себя на полуслове, заметив Колесико и Профессора. Оба побрились, вымылись по этому случаю, хотя оставались все в тех же перепачканных лохмотьях. В окружающей их торжественной обстановке обоим было неуютно.
Она обняла их одного за другим: «Спасибо, что вы здесь».
Бен показался в дверях часовни Д как раз в ту минуту, когда молодой пухлощекий священник готовился произнести молитву перед десятком людей, стоявших у гроба.
Кое-кого из них он узнал: Голди, рядом с ней еще две женские фигуры в форме сестер, а вот сестра Кларита, и Колесико здесь с Профессором, и, само собой, Рихард. Он сидел рядом с Эллен, бледной, как белоснежная блузка, которой он на ней прежде не замечал. И хрупкой, такой хрупкой – просто куколка фарфоровая…
По всему его телу при виде Эллен – после стольких-то недель! – пробежала волна нежности, такой горячей, что на миг он чуть не потерял контроль над собой. Сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться, прошел в помещение, уселся сзади. Попытался внимательно следить за словами священника: «Этот человек, который нас теперь покинул, оставался для нас тайной. Оставил ли он на земле жену, дочь, сына? Мы не знаем. Он решил, что будет лучше нас в это не посвящать, может быть, оттого что ему самому слишком больно было об этом думать.
Но о человеке, называвшем себя Джелло, мы твердо знаем вот что: по-своему он тоже хотел, чтобы его жизнь не прошла бесследно для людей. Возможно, после него не осталось материальных следов его земного пути, но осталась память, которой мы будем дорожить всегда.
Прошу вас, откройте свои Библии на страницах, где Евангелие от Луки, глава 6, стих 20…»
Он сделал паузу, пока все отыскивали нужное место, и Бен вдруг осознал, что тоже перелистывает страницы книги в переплете из искусственной кожи.
«Блаженны нищие духом, ибо ваше есть Царствие Божие», – начал священник, а за ним шепотом повторяли слова все собравшиеся. Бен, отыскав нужную страницу, присоединился, перекрывая всех своим слишком звучным голосом: «Блаженные алчущие ныне, ибо насытитесь…»
Эллен обернулась. Они встретились глазами, на ее губах промелькнула тень улыбки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39