– Мой квартирант.
У него вырвался смешок, он хмыкнул с нескрываемым презрением.
– Да ты что? Этот дряхлый старец?
– Его зовут Бен.
В глазах Рихарда появился холодок, он убрал с ее плеча руку.
– Ты, видимо, шутишь.
– Нет. Я люблю его.
Слова вырвались у нее непроизвольно. И только тут она поняла, что Бену она их никогда не говорила.
Вертолет летел над самым пляжем, безлюдным и диким, тянувшимся мимо пустых домов, которые на зиму заколотили, оберегая от ветра и снега. Да уж, подыскал Милт местечко для бедняги Дона Арнольдо, тут его сам черт не отыщет. Как это он выразился? «В морозилку его запихнули с глаз долой», – так выходит, это и не шутка даже. Попробуй-ка, погуляй по берегу в такую погоду, в сосульку превратишься.
Сели на песчаной косе, где уже стоял вездеход, способный передвигаться и в дюнах, а по бокам два дюжих парня прикрыли перчатками уши, чтобы не оглохнуть от рева мотора. Телохранители Дона, надо думать, стерегут, чтобы не удрал. Бена привезли в огромный дом викторианской эпохи, где был зал, обставленный на зависть всем, – тут знаменитость и отбывала свое заточение.
В первые занятия Бен все не мог избавиться от чувства, что перед ним просто капризный и несносный мозгляк. Все-то он жаловался – на питание, на трудные упражнения, на жену, которая про него и слышать не хочет. Осыпал проклятиями телохранителей, которые его бы одним движением по стене размазали бы, да руки у них связаны. Вот он и рад над ними поизголяться.
– Вот что, мистер Шлягер, вы давайте вкалывайте, как я вас прошу, а то так и будете брюхо впереди себя таскать.
Дон, передвигавшийся по бегущей дорожке со скоростью, оставлявшей и улитке шанс выиграть забег, не проронил ни слова, продолжая все так же меланхолично переступать с ноги на ногу.
– Вот что, я вас уговаривать не собираюсь. Пока мы занимаемся, команды отдаю я. И либо вы их будете выполнять, либо я отсюда сматываюсь прямо сейчас.
– Ага. Сматывайтесь. К такой-то матери, – Дон явно по горло сыт эспандерами и гантелями.
Не возмущаясь, не жалуясь, Бен придвинулся поближе и носком туфли врезал Дону по заднице.
Тот как куль повалился на пол. Охранники хохотали до слез.
– Вот что, ребята, – обратился к ним Бен, – вы бы вышли покурить. Нам тут надо кое о чем сокровенном перемолвиться.
Когда они скрылись за дверью, Бен сел рядом с тяжело отдувающимся Доном и спросил:
– Слушай, как ты таким говнюком заделался?
Он был готов к тому, что Дон кинется на него с кулаками, разорется, а у того только затрясся подбородок:
– Не заделался. Я всегда им был.
И тут его словно прорвало.
Дон был родом из Луизианы, из бедной семьи, папаша вечно пьяный валялся, на детей ему было начхать. Школа? Какая там к черту школа. Элвиса он с детства обожал. И все мечтал стать хоть чуточку на него похожим, жесты его запоминал, интонации, манеру; короче, в конце концов появился у него стиль под Элвиса Пресли, но не совсем как у Короля, что-то там и свое было, уникальное. А в это время Элвис делал для него самое главное, что мог сделать, копыта откинул, то есть. И про Дона стали говорить: «Принц рока становится новым Королем», – все так и кинулись на его концерты. Он сам не верил, что сделался настоящей звездой.
«Ну и ну, – думал Бен, – от него миллионы с ума сходят, а он вот сидит рядом со мной и соглашается, что он говнюк. Хотя вообще-то он ничего, просто корчит из себя какого-то кумира, решил, что звездам только так и надо себя вести».
– Понимаете меня, мистер Джекобс, правда понимаете?
– Можешь называть меня Бен.
В глазах Дона светилась благодарность.
– Так вот, Бен, эта Доуни была первой девушкой из хорошего общества, которая мне встретилась. И я ушам своим не верил, услышав от нее, что ладно, мол, выйдет она за меня, раз я так хочу.
Бен терпеливо выслушал все эти гимны бывшей жене, а Дон увлекался больше и больше, точно забыл, что совсем ведь недавно выволок ее голую из-под того комика, как там его?
– А сейчас она где? – полюбопытствовал Бен.
– В Палм-Бич уехала. У них там имение, у родителей ее, так на зиму они всегда туда ездят. – А взгляд-то какой жалобный. – Я так хочу, чтобы она ко мне вернулась.
– Это после той истории-то?
– Ага. Я наверное глупый, правда?
– Нет, ты просто любишь ее, а когда любишь, еще и не то можно выкинуть. Голова как будто кружится все время… или, наоборот, самое правильное тебе подсказывает. Не знаю.
– Да, жуткое дело, – кивнул Дон. – Но все равно, пусть она ко мне вернется.
– Ладно, Дон, но чтобы она вернулась, надо себя в норму привести, понял?
– Чего не понять.
– Тогда пошли, бери вон те гантели по десять килограммов, с ними будешь делать приседания.
Дон стал совсем послушным. Даже с увлечением за гантели эти схватился. Бену было приятно.
В перерыве Дон, обливаясь потом, подошел к своему инструктору и спросил:
– А сами-то вы любили когда-нибудь?
– Конечно, а как же? Я вот, сейчас влюблен, если хочешь знать.
– Сейчас? – Дон, видно, решил, что его разыгрывают.
– Не веришь, что ли? – Бен усмехнулся.
– Ну, сами понимаете… вы ведь овдовели, да?…опять же возраст… не знаю, старые люди, они вроде не влюбляются?
Бен промолчал. Как объяснишь Дону ли, кому угодно, что вот он старик, а влюблен, по уши влюблен, хотите верьте, хотите нет. Что ему скоро семьдесят, а ощущение такое, что к нему снова юность вернулась. Что совсем был уверен: в его годы просто физически ничего не может получиться, а вышло наоборот – у него и в молодости нечасто так получалось. Так-то вот! Это кто там сказанул: «Все поешь, все поешь, все поешь, а вдруг помрешь?» – ну, так ошибся мудрец этот, просто ни черта он в жизни не смыслил. Есть такая магическая зона, надо только мужества набраться и в нее войти, тогда все будет, как в пору юности, пусть тебе уже много лет. А в этой магической зоне времени нет и возраста нет, и немощи, и границ нет, которые не дает переступить природа. Слава Всевышнему, что эта зона существует!
Глава XV
Рон Майкелсон все шагал и шагал из угла в угол. «С ума сойти можно, – подумалось Милту. – Прямо как лев в клетке, а верней, гиена или куница, куда ему до льва, благородством и не пахнет». Они ждали в приемной дорогостоящей клиники на Ист-сайд, неподалеку от Уолл-стрит (официально она называлась пансионом, чтобы никаких разговоров о том, почему тут оказываются очень богатые люди, не велось), и Рон все расхаживал, перебирая четки. Опять новые. Разумеется, коричневые, других он у Рона не видел, а может, их только коричневыми и делают? К костюму вполне подходят, он тоже коричневый, солидный – пусть все видят, что тут затрачены деньги немалые.
Наконец, появился Таро Хасикава. Как всегда, со всей почтительностью отвесил им поклон.
– Благодарю вас за то, что проявляете такое внимание к здоровью моего отца, мистер Майкелсон, и вас, мистер Шульц. – Еще поклон, теперь в его сторону.
Рон неуклюже попытался сделать что-то аналогичное.
– Вы ведь понимаете, – сказал он, отдуваясь, – мы очень заинтересованы… нам очень хочется, чтобы здоровье вашего отца поскорее окрепло.
– Чрезвычайно вам признателен, мистер Майкелсон. Но все в руках докторов, будем ждать, что скажут они.
Рон улыбнулся, пожалуй, слишком уж снисходительно.
– Верю, что диагноз будет благоприятный, и тогда мы сможем довести до конца наши переговоры.
– Да-да, мистер Майкелсон, я понимаю, вы озабочены прежде всего результатами переговоров, – Хасикава закурил.
Какая-то странная у него сигарета, очень крепкая, в Америке таких и нет, а от кисловатого запаха у Милта даже в голове помутилось. Ну и народ, дымят, что тебе заводская труба, а соли, соли кладут в пищу, такого нигде в мире больше не увидишь. Ничего удивительного, что у них, у каждого второго, давление так и зашкаливает. Он сам про это читал – у Бена на доске была вырезка из какого-то журнала.
– С моей стороны было бы не вполне добросовестно утаить от вас, – Хасикава выпустил тучу этого вонючего дыма, – что я не вполне разделяю энтузиазм, с которым мой отец относится к предстоящему контракту и вообще к кинобизнесу.
– М-м, да я в общем-то это знаю, – промямлил Рон.
– Мой отец всегда с удовольствием смотрел ваши американские картины. Хотя самые его большие успехи связаны с миром электроники, он всегда мечтал о приобретении киностудии в Голливуде, причем этот план у него зародился еще до того, как другие лица в нашей стране начали обдумывать аналогичные шаги.
«Ага, – подумал Милт, – значит «Сони» и эти, как их? – «Мицусраки» вроде, надо полагать, приперли Хасикаву к стене».
– Мой отец намеревался произвести последнюю операцию с вашей киностудией, после чего…
Отворилась дверь. Они все трое кинулись навстречу врачу. Выражение лица было непроницаемо строгим. Хасикава бросил сигарету в урну.
– Как он там? – подступил к врачу Рон.
Тот удивленно посмотрел на него, не в силах понять, ему-то какое дело до их пациента. Тут заговорил японец.
– Боюсь, доктор Хоуард, что от вас напрасно ожидать хороших известий. Можете говорить свободно, эти два джентльмена в курсе событий. Доктор кивнул.
– Должен вас огорчить, мистер Хасикава, у вашего отца запущенная болезнь сердца…
Рон громко присвистнул.
Доктор опять с удивлением на него покосился, но продолжал:
– Из осмотра и знакомства с историей болезни я вынес убеждение, что предыдущая операция, когда поставили отвод, не принесла существенного улучшения…
– Увы, – отвечал Хасикава, – у него ведь было четыре инфаркта.
Глаза Рона, округлившиеся и огромные, как шары для гольфа, так и полезли вверх. Если бы речь шла не об умирающем человеке, Милт бы так и повалился от сдерживаемого хохота.
– Так. По моим наблюдениям, сейчас мы имеем серьезные нарушения деятельности клапана, не говоря о том, что меня не удовлетворяет кровоиспускание…
– А попроще, док, нельзя, а? Попроще, – Рон уже едва владел собой. – Короче говоря, дело совсем хреново?
На лице врача появилось презрительное выражение, однако он ответил со всей четкостью:
– Если вам угодно знать, у пациента опасно увеличена сердечная мышца. Разумеется, мы немедленно приступаем к лечению посредством воздействия на сосуды и дилятатор, однако шансы на успех проблематичны. Единственным шансом, что могло бы иметь бесспорный позитивный эффект, является пересадка сердца.
Хасикава молча кивнул, как будто для него тут ничего нового не было.
– Вы об этом знали? – решился задать вопрос Милт.
– Да, мистер Шульц, некоторое время тому назад меня ввели в курс дела.
– Тогда почему же вы не предприняли необходимых шагов там, в Японии?
Хасикава чуть заметно улыбнулся.
– В нашей стране считаются незаконными операции по пересадке органов; что еще более существенно, такие операции противоречат догматам синтоизма, а мой отец очень религиозен.
– Но подумайте сами, – попробовал возразить Рон, – ведь речь идет о его жизни.
– Совершенно верно, мистер Майкелсон. Я сделаю еще одну попытку его переубедить.
– Прошу прощения, – вмешался доктор, – но, хотя других шансов спасти его нет, пересадка сердца вашему отцу сделана быть не может.
На лице Хасикавы впервые появилось что-то, напоминающее удивление, даже какое-то беспокойство.
– Я вас не понимаю, доктор Хоуэрд.
– В Америке все органы, предназначенные для пересадок, распределяются централизованно, имеется специальная служба – Объединенная система материалов для трансплантации – и у нее очень строгие правила, которым не соответствует случай с вашим отцом.
– Как это так? – теперь уже забеспокоился Рон.
– Господин Хасикава старше шестидесяти пяти лет, а пациентам в возрасте, превышающем этот рубеж, органы не предоставляются. Но даже если бы проблемы с возрастом не существовало, он бы получил отказ ввиду критического состояния легких и всего к ним относящегося.
– Если я вас правильно понял, доктор, – в голосе Хасикавы зазвенел металл, – по американским понятиям, бесполезно расходовать сердце на пациента, находящегося в таком тяжелом положении, как мой отец, даже если иного способа продлить его жизнь не существует. Так?
– Я бы выразил это не столь категорично, – в тоне врача чувствовалось ненаигранное сожаление. – Но, вообще говоря, вы все правильно поняли, как мне ни жаль это признавать.
– Минуточку, мать вашу растак! – Рон, похоже, окончательно вышел из себя. – Вы что, не знаете, кто такой этот ваш Пациент? Не сознаете, что повлечет за собой его смерть, если ее не предотвратить?
– Сожалею, но лично я ничего сделать не могу. Возможно, следовало бы попытаться прооперировать его в другой стране.
– Вы уверены, что он выдержит транспортировку? – перебил его Хасикава.
Доктор только вздохнул.
– На такие вопросы невозможно ответить «да» или «нет». Могу только сказать вам, что любая нагрузка чревата опасностью новой остановки сердца.
– Стало быть, все? – отчаянию Рона не было предела.
– Один шанс все же есть, хотя такого рода операции до сих пор носили исключительно экспериментальный характер…
Все смотрели на врача не отрываясь.
– Я подразумеваю пересадку сердца павиана.
По выражению лица Хасикавы было видно, до чего он шокирован.
– Павиана?
– Да, хотя еще раз предупреждаю, что пока делались только пробные операции и риск чрезвычайно велик. Но ничего другого я вам предложить не в состоянии.
– Об этом не может быть и речи, – овладев собой, Хасикава опять говорил с ледяной бесстрастностью.
– Но ведь доктор все понятно объяснил, вмешался Милт. – Если ничего не предпринять, ваш отец не выкарабкается.
– Точно, я тоже так понял, а значит, деваться некуда, – голос Рона дрожал, чуть ли не срывался. – Ну чего упираться, терять-то нечего, а?
– Это значило бы всего лишь спасти отцу жизнь для того, чтобы он оказался вынужден оборвать ее собственной рукой.
– Не понимаю, о чем это вы?
– Мой отец в подобном случае счел бы свое тело оскверненным.
Врач пошел к двери.
– В силу изложенных причин я должен считать свою миссию исчерпанной, мистер Хасикава.
Японец двинулся за ним следом.
– Могу ли я повидать отца прямо сейчас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39