2.
Кафе называлось «Лоцман» несмотря на то, что до ближайшего моря было сто пятьдесят километров. «Лоцман» занимал небольшое помещение бывшей трехкомнатной квартиры в жилом доме на набережной. Это заведение ничем не отличалось от множества других, ему подобных, в избытке разбросанных по всему городу. Стандартная брусчатка перед крыльцом, белый пластик фасада, грязная вывеска, урна в виде пингвина. Я зашел внутрь, и подождал, пока глаза привыкнут к тусклому свету.
В интерьере «Лоцмана» никогда ничего не менялось. Ниши между окнами украшали гравюры фрегатов, в углу пылился неизвестно откуда взявшийся якорь, на одной из стен дурно выполненная фреска живописала заход солнца над Аю-Дагом, Словом, настоящее кораблекрушение.
– Привет, – поздоровалась со мной барменша. Ее дородное тело с трудом упаковывалось в форменную матроску.
– Привет, Оксана.
– А я думала, ты – в Ялте.
– Скажу тебе по секрету, я и сейчас в Ялте.
– От кого скрываешься? Опять от бабы какой-то сбежал?
– Почему опять? Почему от бабы? – возразил я, – Ты ведь знаешь, Оксана, мое сердце безраздельно принадлежит только тебе.
– Ох, и врун же ты, – всплеснула руками барменша. – Лелик, слышал, ко мне пристают.
Из подсобки вышел Лелик – щуплый официант, гораздо младше барменши. На нем тоже была матроска.
– Дура, радовалась бы.
– Лелик, я не поняла. Ты муж мне или не муж?
– Муж, – обреченно подтвердил Лелик, покладистый, как и все скрытые гомосексуалисты.
– А где муки ревности? Вызови его на дуэль.
– Не надо дуэли, – засмеялся я, – Я шпагу дома забыл.
– Эх, нет нынче мужиков, – вздохнула Оксана.
– И не говори, – охотно согласился Лелик и спросил меня: – Что будешь?
– Пиво.
– Разливного не!1. Бутылки в холодильнике.
Я подошел к холодильнику и выбрал пиво. Мокрая этикетка уверяла, что если мне повезет, я смогу выиграть футболку, мотороллер или главный приз – виллу в Крыму, под Ялтой. Спробуй ще.
– Подсаживайся, – окликнул меня голос.
У окна сидел инвалид Володя. Его ноги свешивались с кресла-каталки, как две сардельки. На оконной шторе рядом с ним катились морские волны, плыл парус, парила чайка. Потом опять волны, парус, чайка – и так на три погонных метра.
– Здравствуй Володя, – я уселся на стул.
– Привет. Может, партийку в нарды сыграем?
– Можно. Пиво будешь?
– Угу.
– Водки взять?
– А то.
– Лелик! Нарисуй нам, пожалуйста, еще два пива, два по сто и нарды принеси.
– Щас, вот только за гуашью сбегаю, – пробурчал официант.
Через минуту Оксана принесла нам нарды. На игральной доске был выжжен портрет восточной принцессы. Шашки заменяли камни. Один игровой кубик был черный, а другой зеленый – совсем, как глаза у дьявола.
– У меня три, бросай, – сказал Володя.
– Шесть.
– Ходи.
Когда половина камней покинула дом, я спросил:
– Володя, а тебе сны страшные снятся?
– Ну, бывает иногда. А чего спрашиваешь?
– Так, интересуюсь. Бывает же такое, что снится одно и то же, и ты в это каждый раз веришь?
– Бывает, конечно… Нет, так нельзя ходить, переходи… Вот мне постоянно снится, что меня опять в армию забирают. Приходят ко мне, значит, старлей и капитан из военкомата и говорят: собирайся. Я им, мол, так и так, товарищ капитан, отслужил уже. Как положено – два года. Тайгу кирзой топтал. Ракетные войска. А они – ни хрена. Я им – посмотрите, я после аварии, ног нет. А они, сволочи, – все равно собирайся – там тебе на время службы новые ноги дадут. Раз в месяц по любому кино такое снится.
– Страшно?
– Есть немного. Что я там, в армии забыл? Там, где я служил, только комары да морошка, ну и ракеты еще. Жрать нечего было, кормили тушенкой, что с Великой Отечественной осталась. Ходи.
– Походил уже. Что теперь?
– Да ничего. Выиграл ты.
– Как выиграл?
– С марсом выиграл. Везет тебе сегодня…
Мне действительно везло. Я выиграл у Володи три партии подряд, и мы еще пару раз заказывали водку. Потом, когда надоело играть на интерес, Володя мне на час проиграл свою коляску.
– Пойду покатаюсь, – сказал я, – Освобождай транспорт.
Чтоб пересадить Володю из кресла на стул потребовалась помощь Лелика и Оксаны – пациент оказался тяжелым. Коляску я вынес с крыльца, сел и поехал вдоль набережной. Уже начинало вечереть. Рябь на реке приобрела бронзовый оттенок раскаленных за день крыш. Плакучие ивы склонялись к воде – будто женщины мыли косы.
Я катил по дороге мимо палисадников. Жители домов уже вернулись с работы и смотрели телевизор. Стекла мансард мерцали, как кинескоп. Где-то играла заставка вечерних новостей.
Когда я вернулся в «Аоцман», мои руки устали, а мышцы начинали болеть – в них выделялась молочная кислота. На ладонях застыла пыль и отпечатки резины.
У Оксаны и Лелика закончилась смена и теперь они сидели за столиком рядом с Володей. Мы опять стали пересаживать Володю. На этот раз обратно – со стула в коляску. В мое отсутствие все успели еще выпить, поэтому процедура прошла не без сложностей.
– А я, помню, бывало, – разглагольствовал довольный и пьяный Володя, – Махнем с пацанами на турбазу, ящик водяры возьмем, девочек – красота. По утряне, ясно, башка болит. Я глядь, мадам какая уже пожрать готовит. Так я ее того – иди отсюда – не для этого тебя сюда брали. Сам супчик душевный сделаю. А бабы вообще готовить не умеют. Им стоящей работы нельзя поручать.
– Это правильно, – сказал Лелик и тут же получил от Оксаны подзатыльник.
Мы сидели до закрытия и болтали о всякой ерунде: о том, как правильно готовить плов, о ценах на бензин, о преимуществах электротранспорта, о вступительных экзаменах, о фильмах с Джеки Чаном, о Гражданской Войне, о закатах в Крыму, и о том, как там красиво, о пенициллине, о сиамских кошках, о ситуации в Ираке, о футбольном межсезонье, о порносайтах в Интернете, о миграции птиц и урожае на картошку. Я здорово напился. Опьянел, как восьмиклассница на дискотеке.
Когда уже совсем стемнело и кафе закрывалось, Лелик вызвал мне такси. Я стоял на набережной, пошатывался и курил. Таксист сигналил, грозил повысить таксу за простой. Но я не торопился садиться в машину. Мне было хорошо здесь на набережной.
Я еще раз затянулся напоследок и подумал о том, что в первый раз в жизни встретил свой День Рождения так, как хотел.
U. Трансляция
На пороге школы меня встретила директриса. На ней был бронежилет и противогаз, но узнал я ее сразу, потому что она как всегда, завидев меня, закричала:
– Опять курил на перемене, подонок!
– Мне бы в бомбоубежище и лыжи сдать…
– Ты почему опоздал, Растрепин!?
– Будильник не зазвонил, а еще я ходил в аптеку за лекарством для бабушки, – соврал я.
– Быстро на урок, двоечник!!! – опять закричала директриса.
– Я уже окончил школу, и даже институт закончил, – робко возразил я.
– Это ты тогда закончил. А сейчас нужно еще учиться, потом сдать экзамены, написать курсовую и тогда, может быть, если бросишь курить, тебя пустят в бомбоубежище…
Я зашагал школьным коридором, но и здесь все успело измениться, и я ничего не узнавал. Появились переходы, двери, лестницы, туннели. Я брел, как ищущая сыр крыса, в стеклянном лабиринте. Наконец, я отыскал трансформаторную будку, вошел туда и очутился в школьной столовой.
Здесь, в тусклом свете, почти на километр тянулись и терялись вдали ряды бильярдных, ломберных, разделочных, операционных, торговых, выставочных столов. На них, как туши животных, громоздилось снятое зимнее платье. За столами сидело много-много людей – все те, с кем я когда-то учился: в школе, в институте, в секции настольного тенниса, в кружке авиапланеристов; было даже несколько человек из моего детского сада и из киевского бизнес-тренинга, но я давно уже успел забыть, как зовут большинство из них.
Когда я появился, все на меня вежливо зашипели – я ведь опоздал. Я сел за парту, за самую обыкновенную, какую только мог найти. Тем временем впереди появился лектор – Мария Кюри, и я отчетливо вспомнил, что это именно она, а не директриса, на самом деле преподавала нам химию в школе. Вместо кафедры стояла барная стойка. Вместо черной доски белела простыня.
– Тема сегодняшней лекции, – сказала Мария Кюри, – «Как выжить в условиях ядерной зимы».
Все вокруг начали что-то записывать. Я порылся в многочисленных карманах своего пальто, но ничего не обнаружил.
– Одолжите карандаш, пожалуйста, – обратился я ко всем.
Кто-то протянул мне губную помаду, и писать помадой оказалось очень удобно. Буквы сами появлялись в тетради без малейшего усилия с моей стороны.
– Конспектируем план лекции:
1. Бог – телетрансляция.
2. Люди – телевизоры.
3. Судьба – дистанционный пульт.
4. Жизнь – телепередача.
5. Смерть – обрыв кабеля.
– Есть вопросы? – спросила Мария Кюри.
Я поднял руку – вопросов у меня накопилось много…
IV. Змей
В потоке горячей летней пыли кавалькадой неслись мотыльки троллейбусных талонов. Дети придерживали руками панамы. Собака бассет на натянутом поводке с парящими ушами лаяла вслед ветру.
Пряча глаза за стеклами темных очков, я шел от остановки к дому с пакетом из супермаркета. Банки и бутылки рельефной мускулатурой выступали сквозь полиэтилен. Я боялся, что ручки пакета могут не совладать с гравитацией и оборваться.
На остановке женщина-реализатор торговала с лотка газетами, журналами и календарями. Опасаясь ветра, она грудью прижимала полиграфию к лотку. Я хотел было купить у нее календарь для кухни. Но на календарях в ассортименте встречались только фотографии Безрукова, «Фабрики Звезд» и Дэвида Бэкхема, поэтому делать приобретение я постеснялся…
…На скамейке рядом с моим домом сидела слепая старуха – соседка с первого этажа. Ее седые волосы под действием циклона развевались, как сорная трава. Глаза смотрели внутрь – их белки давно сварились в котле прожитых лет.
– Добрый день, – сказал я старухе, присаживаясь рядом, – не возражаете, я закурю?
– Ты новый жилец в Ф. квартире? – спросила она не поворачивая головы.
– Да, – сказал я и зачем-то кивнул, хотя в этом не было никакой надобности.
– Хорошая Ф. женщина была, царство ей небесное.
– Да, – согласился я.
Я сбил с сигареты пепел. И пепел, обугленный табак, заскользил по асфальту перекати-полем, без корней и без судьбы.
– Странный у вас дом, – сказал я.
– У нас очень, очень хороший дом был когда-то. Замечательный. Вам, молодым, не понять. Живете в коробках и соседей не знаете. А у нас все как одна семья всегда были. Все праздники вместе. Помню, пирогов испеку и всем деткам нашим раздам. А голубятня. Зачем, спросите, снесли голубятню? Кому она мешала? Муж мой покойный, царство ему небесное, ох, он уж голубей любил. Всех по именам звал. Всех. Гагарин, Титов, Комаров…
– Космонавты?
– Бог с тобой, какие космонавты, голуби, голуби, сынок…
– М-да… И вы ничего странного не замечали в последнее время? – Мой вопрос прозвучал совершенно бездарно, будто реплика из милицейского сериала.
Старуха повернулась ко мне. Ее целлулоидные глаза не блестели на солнце. Она печально вздохнула.
– Ах, извините, – спохватился я.
– Ничего, сынок, ничего. Я уж привыкла. Десять лет как не вижу.
Я понял, что не узнаю у нее ничего. Она могла в деталях рассказать все, что было 12 апреля 1961 года, но не помнила и позавчерашнего дня.
Мы молчали. Моя сигарета истлела. Новую закуривать не хотелось.
– Вот старый черт, опять на крышу, поди, влез, – всплеснула вдруг руками старуха.
Я сначала не понял, о ком она говорит. А потом посмотрел туда, куда бесполезно уставились ее слепые глаза. На крыше нашего Дома, опираясь на громоотвод, балансировал человек. Это был старик-пенсионер, мой сосед из квартиры напротив. На его запястье была намотана бечевка. Бечевка туго удерживала в небе над Домом воздушного змея. Змей завис над крышей, как натовский стеле над Сербией, как голубь Гагарин, царство ему небесное. Я глядел и не мог оторваться от необычного зрелища. Ни разу в жизни я не видел пенсионеров, которые запускают воздушных змеев на крыше.
– А как, как вы догадались, что он там?
– Ветер, сынок. Ветер южный. Это его ветер. Этот ветер он не пропустит никогда.
– И давно с ним такое?
– Давно. Давно. Всегда…
И она рассказала историю. Все-таки рассказала.
V. Манекен
Иногда я захожу к Степану в Универмаг после закрытия. Он там работает менеджером, а по вечерам – подрабатывает сторожем. В последнее время он пристрастился к «Горобине» – вишневой двадцатипятиградусной настойке. На вид она розовая, как марганцовка, а на вкус приторная и липкая. От нее я покрываюсь пунцовыми пятнами и становлюсь похожим на индейца.
– Чингачгук в боевой раскраске, – иронизирует Степан.
Пьем мы «Горобину» в кабинете главного управляющего. Кабинет напоминает ресторанчик средней руки с претензией на шик. Здесь стоят пальмы в кадках и огромные вазы с букетами степных трав. Электрический камин у стены похож на декорацию к спектаклю «Золотой Ключик». Кожа дивана по оттенку малоотличима от моей собственной.
Чтобы стало хорошо, нам требуется выпить около трех бутылок. С этой нехитрой задачей мы обычно справляемся менее, чем за час. Свое скромное застолье мы сопровождаем неспешной беседой. Говорим о прошедшем, большей частью о школе – о том славном времени, когда в нашей жизни не было еще чужих свадеб, похорон или крестин. Мы тогда не работали и даже не пытались.
– Раньше было все по-другому, – говорю я, когда мы допиваем последнюю бутылку.
Мой приятель кивает – он со мной полностью согласен.
После этого я выхожу из кабинета и иду бродить по галереям Универмага. За сумрачными витринами бутиков, будто уродцы в банках кунсткамеры, хранятся вещи. Десятки тысяч вещей: мобильные телефоны, духи, дубленки, утюги, виагра, носовые платки, кресла, ковры, средства от целлюлита, обручальные кольца, распылители дихлофоса, туалетное мыло, босоножки на шпильках, авторучки, видеокассеты. Все это составляет наше общее потребительское счастье и наделяет коллективное существование смыслом.
Как всегда, останавливаюсь у фигур "манекенов. Они стоят снаружи, в галерее. Если бы они были людьми, то могли бы играть в баскетбол – такие они высокие.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36