Там они покоились, как гробы в склепе. Изысканные трупы предпочитают молодое вино.
– За мной, – скомандовала Василиса.
Мы остановились перед металлической дверью с кодовым замком.
– Ты в Ленинграде, в кунсткамере был? – Нет.
– Значит, можешь туда и не ездить.
Василиса заученным движением набрала пароль. Порядок цифр она и не думала скрывать: 20041889. Дверь бесшумно распахнулась. Каморка за нею осветилась мерцающим светом меноры.
Все стены занимали ореховые полки. На них расположились пузатые склянки.
– Бери подсвечник, – сказала Василиса, – И смотри, чтоб не стошнило.
Я поднес подсвечник к полкам. Банки были заполнены розоватой жидкостью. В них непринужденно, будто законсервированные огурцы или помидоры, плавали заспиртованные уродцы: щенки, сросшиеся головами; шестиногая овечка; какое-то скопление шерсти и клыков; раздвоенная гадюка; скелет чьей-то лапы с десятью фалангами. Хорошо подготовилась к зиме семейка Адамсов, ничего не скажешь.
– Ого! – только и вырвалось у меня.
– Хозяин просто помешан на уродствах. Настоящий компрачикос.
– И давно это с ним?
– Не знаю. Не отвлекайся. Теперь – главный гвоздь программы! – нарочито весело произнесла Василиса.
Она извлекла из кармана халата ключ и открыла стоящий на голом полу сейф. Я поднес свет. И сразу же отпрянул назад. В банке плавало Что-то. Что-то похожее то ли на дельфина, то ли на человека. Плавники, детские ручки, обезьянья голова.
– Это что? В смысле кто?
– Это, дорогой, как в сказке, – голос Василисы задрожал. – Родила царица в ночь не то сына, не то дочь, не мышонка, не лягушку, а неведому зверюшку…
– Так это… Это…
– Это наш с Ф. ребенок.
Я чуть не уронил подсвечник. Потом сел на пол, чтоб самому не упасть.
– Главный экспонат Его коллекции? – растерянно спросил я.
– Ошибаешься. Главный экспонат Его коллекции – это я.
Я посмотрел на Василису. Если и было что-то противоположное уродству, то это – она.
– Ты не понял, – поймала мой взгляд Василиса. – Со мной все в порядке, хвоста у меня нет. Хозяин ждет от меня совсем другого.
– Чего?
– Вот этого, – она кивнула в сторону склянок.
– Так ты чего, как инкубатор, что ли? – догадался я.
– Что-то вроде, – пожала плечами Василиса.
– Ну и как успехи?
– Пока никак.
– Как ты сюда попала?
– Я еще, когда беременная ходила, почувствовала, что с Домом что-то не так. Женщины всегда чувствуют лучше вашего, особенно беременные. Потом сходила на УЗИ. Узнала, думала – удавлюсь. Главврач, скотина, старый хрен с бородкой – точно такой, как их по телевизору показывают, подошел, сказал: есть человек, может помочь. Так я здесь и очутилась.
– Почему не уйдешь?
– А куда? Живу я здесь, как принцесса, челядь в ножки кланяется. А мои родные меня не примут. Я ведь тоже из села. Ты знал?
– Да, вроде… А как Ф.?
– Ф.? А что Ф.? Ты думаешь, он сам себе в Москве работу нашел? Это Хозяин постарался. У него многое схвачено.
Я стал тереть пальцами виски. Почему-то мне стало очень жарко. К горлу, действительно, подступила тошнота.
– Но как ты можешь мне, чужому человеку, это все говорить, показывать?
– Какой же ты чужой? Ты теперь свой, наш. Ты теперь как и я, как Ф., как вся его родня чертова, как эти старухи слепые-безногие. Ты теперь с Домом повязан. Что смотришь? Ты ведь получил, что хотел? Я-то знала, что ты появишься.
– Знала? Откуда?
– Люди одно время следили за Домом. Я, конечно, не объясняла им, что к чему. Говорила – мужа опасаюсь, как бы не вернулся, не натворил чего. Потом узнала, что ты там поселился, потом забегал, заметался – значит, скоро в гости ждать… Но что-то я смотрю, ты не очень расстроен.
– А чего мне расстраиваться, – засмеялся я, как идиот, – может, мне Дом на пользу пойдет? Стану, например, Спайдерменом, буду город защищать от преступности. В «Секретных материалах» покажут. Стивен Кинг книжку посвятит.
Василиса вдруг тоже очень громко и нервно засмеялась. Вместе с ней смеялись мы долго. Когда все кончилось, Василиса помогла мне подняться. Наклонилась к плечу и неожиданно разревелась.
– Ты не думай, я никому-никому, никогда-никогда это не говорила, не показывала, – всхлипывала она. – Ты не представляешь, как с этим жить… Я рада, что ты приехал… Ты думаешь, я сука?
– Нет, не думаю. Я тебя понимаю. Наш мир, этот огромный сраный мир вокруг нас, неизлечимо болен здоровьем. Поэтому уродство – это единственная красота. И мы с тобой красивы. И ты, и я. И твой ребенок.
И я погладил ее по голове, как собаку.
Можно ли считать неродившихся мертвыми?
4.
Мы сидели с Василисой вдвоем в гостиной, где я ужинал, и пили чай. Включили электричество – после погреба огонь светильника казался зловещим.
– На самом деле, Хозяин незлой, – говорила Василиса. – Мне с ним неплохо. Он много в жизни видел. Иногда может быть грубым, иногда ласковым. Да и привязался он ко мне. Контору доверил.
– Сколько ему?
– Около пятидесяти.
– И ты его любишь?
– Даже не знаю, наверное… Он очень ревнивый. Как-то на корпоративной вечеринке меня на танец мальчик молодой пригласил, из младших приказчиков. На следующий день Хозяин его уволил и выслал из поселка. Я и за тебя-то боюсь.
– За меня не бойся – все будет хорошо.
Какая-то вспышка снаррки озарила комнату бледно-зеленым, а потом желтым светом. Мы подошли к окну. В ночном небе расплескалась поллюция салюта.
– Фейерверк, – сказала Василиса, – Очень красиво.
– Да, красиво, – согласился я. – Странный праздник.
– Почему странный?
– Сегодня же будний день, а праздники обычно по выходным.
– А, годовщина какого-то поэта. Он родился в этих местах. А потом в тридцатые его расстреляли.
– Наверное, хороший поэт был. Плохих – не расстреливают.
– Наверное.
Мы опять сели за стол и вернулись к чаю.
– Тебе завтра рано уходить. В четыре тридцать, – сказала Василиса.
– К чему такая точность?
– По периметру особняка установлены камеры. Но когда солнце садится или встает, на какое-то время исчезает фокус. Ты можешь пройти незамеченным, будто тебя и не было…
Как спустишься к пруду, пройдешь той же дорогой, по которой пришел сюда прямо до оливковой рощи. Оттуда на север по лесополосе до Соколиной Охоты – село такое. Там сядешь на городской автобус. Гаврюша тебе поможет выйти.
– Кстати, а где он? Спит?
– Нет, Гаврюша никогда не спит. Здорово, правда? Я в детстве мечтала, что можно будет никогда не спать – столько всего можно успеть. А ты?
– Я – нет. Я, наоборот, мечтал, что можно будет никогда не просыпаться, но это, к сожалению, невозможно.
– А ты знал, что Гаврюша раньше снимался в порнофильмах?
– Нет. Откуда?
– Ну, помнишь, ты спросил: «Где я его мог видеть?»
– Нет, точно не там, – сказал я, подумав, – Я бы запомнил.-
Чай я допил. На дне осталось болотце заварки. Ладони еще ощущали тепло стакана.
– Тебе пора спать, – сказала Василиса, – идем, я тебя проведу в комнату.
Мы вышли из гостиной, свернули налево к лестнице. Там я увидел еще одни ступеньки, ведущие вниз.
– А там что?
– Там – бункер. Когда покойный отец Хозяина впал в маразм, то стал бояться атомной бомбы. Вот Хозяин для его спокойствия и выстроил бомбоубежище – там дедуля и скончался. Говорят, у него пол-лица было обожжено, как яблоко печеное… Но это все еще давно, до меня было.
Наверху Василиса показала мне мою спальню. Небольшая комната с кроватью и телевизором. Похоже на маленький номер в трехзвездночной гостинице.
– Спокойной ночи, – сказала она.
– И тебе, спокойной, – сказал я.
Не раздеваясь, я лег на кровать. Напротив меня тикали деревенские часы с кукушкой, по ним я засек время. Чуть ниже размещалась репродукция Тулуз-Лотрека. Сидящая на кресле проститутка, натягивала колготы. Даже здесь не обошлось без уродов. Уродство – отдыхающая красота. Так, кажется, писал Жене.
Я включил телевизор. В особняке была спутниковая антенна. Нажимая кнопки на пульте, нашел кабельный канал мадридского «Реала». Шла трансляция вечерней тренировки. Отсюда, из Червоного Гая, Рауль, Фигу, Роберто Карлос, Зидан, Рональде» и Бэкхем казались инопланетянами.
Прошел час. Я поднялся с кровати и оставил комнату. Дверь спальни Василисы была напротив. Я вошел туда.
Василиса бодрствовала. Она сидела на постели в ночной рубашке, поджав под себя ноги. Смотрела на меня.
– Привет, – сказал я, – вот, не спится.
– А ты отчаянный, – сказала Василиса и стянула с себя рубашку.
5.
Утром, на рассвете, я, как и было оговорено, без приключений покинул особняк. Добрался до оливковой рощи, а оттуда двинулся на север по лесополосе. По одну сторону посадки тянулась пашня, а с другой – смоченный росой луг. На лугу паслись овцы. Они были пугливые, как персы при Марафоне.
VI. Платок
На дверной ручке подъезда туго завязан льняной платок с зеленым узором. Какие-то ромашки. Вот, еще кто-то. Не я.
U. Экстраполяция
Мы шли по улице Старого Города. Я и Леня. Свернули в темный короткий переулок с красивыми домами начала прошлого века. Прошли еще совсем чуть-чуть и оказались в районе Университета. Надо же, подумал я. Всю жизнь провел в Старом Городе, а этой короткой дороги не знал. Как дурак, ездил в Университет каждый день на трамвае…
Вдруг с верхнего этажа квадратного дома вылетело желтое пианино и разбилось о мостовую.
– Пианино выбрасывают – потому что радиация? – спросил я у Лени.
– Нет, – ответил он. – Просто выбрасывают пианино. Радиация не причем.
Снова раздался шум. Из другого дома поменьше, тоже вылетело пианино и разбилось. Потом еще одно, и еще. Умирая, музыкальные машины, издавали долгий, тоскливый и протяжный звонок. Я закрыл голову руками, опасаясь, что неосторожный клавишный инструмент размозжит мне череп. Опять звонок. Раз. Два. Три. И еще звонок…
VII. Винтовка

1.
Меня разбудил звук электрического звонка. Звонили настойчиво. Я не вставал, не шел к двери. Сначала думал – уйдут. Потом решил, что если встану и открою, то все равно уже никого на лестничной площадке не увижу.
Наконец, я поднялся, натянул шорты и, шаркая, поплелся к двери. Щелкнул замок. На пороге я увидел милиционера. Молодой парень, года на два меня младше. Его синяя форма по цвету не отличалась от неба за окном.
– Можно войти? – спросил он и показал удостоверение.
Наливайко Олександр Юршович. Лейтенант. На фотографии у него был заспанный вид, он напоминал барбитурщика.
– Проходите, – сказал я.
На кухне я усадил милиционера на табурет. Сам сел на подоконник.
– Вы знаете, что ваш сосед из пятой квартиры умер? – начал Наливайко.
– Да… То есть, нет. Я видел платок на ручке подъезда. Когда это случилось?
– Судя по всему, вчера днем.
– Лейтенант, вчера днем я не был в городе. Ездил по делу в поселок Червоный Гай, люди могут это подтвердить. Я не буду ничего подписывать и не буду давать никаких показаний, – сказал я, еще до конца не проснувшись.
Лейтенант вздохнул:
– Вы слишком много смотрите телевизор. Я вас не допрашиваю и тем более не подозреваю. У вашего соседа остановилось сердце. В его возрасте такое случается.
– Вскрытие будет?
– Нет. В его возрасте вскрытие не обязательно. Родственники на вскрытие согласия не дали.
– У него разве были родственники?
– Да. Сестра.
– Сестра? – удивился я. – А я думал, она давно умерла.
– Вы, наверное, недавно живете в этом доме?
– Недавно. С мая.
– Его сестра живет в четвертой квартире. Как ее Варвара... -…Архиповна, – подсказал я и медленно сполз с подоконника на пол.
– Вы волнуетесь?
– Конечно, – сказал я, – не каждый день умирают соседи. Живешь рядом с ними. Здороваешься. А потом – раз, и их нет.
– Вы думаете, я не знаю почему вы волнуетесь? – хитро ухмыльнулся милиционер, и посмотрел в сторону моего мусорного ведра, откуда беззаботно и нахально выглядывал использованный шприц.
Я устало покачал головой.
– В детском саду взяли точку, – он внезапно повысил голос и стал брызгать слюной. – Ты думаешь, я не знаю, что вы все тут, наркоманы местные, там толклись с утра до вечера? Я таких, как ты, движков, за пушечный выстрел разглядеть могу. Боишься, что я твою дурь буду искать? Где ты ее прячешь? Тут – в холодильнике? В сливном бачке? – он сделал сценическую паузу, наблюдая за моей реакцией.
Никакой реакции с моей стороны не было. Разве может больной бубонной чумой переживать из-за обыкновенного герпеса? Ощущение, как в детстве: стоишь на узкой полосе бетона между двумя проезжающими трамваями – и знаешь же, что они тебя не заденут, но все равно не по себе.
– Нет, не буду искать, – продолжил милиционер уже спокойнее, не так уверенно, как бы оправдываясь, – На это есть отдел по борьбе с наркотиками, а у меня и своих дел по горло.
Он умолк. Коломбо недоделанный. Очередной молодой придурок в погонах. Хуже пьяного фашиста на мотоцикле. Он сидел, продолжая ухмыляться, впрочем, уже довольно натянуто. Как рано они привыкают чувствовать власть над людьми. Стоит только им нацепить форму.
– Вы забываетесь, лейтенант, – сказал я, – и грубите. Наливайко поправил галстук. Перестал ухмыляться и откашлялся.
– Вы так и не объяснили, чем я обязан? – спросил я.
– Врач, констатировавший смерть, позвонил нам. В пятой квартире мы обнаружили огнестрельное оружие.
– Какое еще огнестрельное оружие?
– Винтовку.
– Винтовку?
– Да. Винтовку. Разрешения, разумеется, нет. Вас вызывают понятым.
Милиционер снял фуражку. От фуражки воняло потом. Наливайко дыхнул на кокарду и протер ее рукавом.
– Паспорт есть? – спросил он.
Я кивнул. Паспорт у меня был.
2.
Винтовка лежит параллельно телу усопшего. Лежит так, будто покойник хотел ее взять с собой в Вальхаллу. Так, как поступали бородатые варяги. На винтовку прикручен штык.
Это винтовка системы Мосина образца 1891 года. Масса со штыком четыре с половиной килограмма. Скорострельность – десять-двенадцать выстрелов в минуту. Прицельная дальность до двух тысяч метров. Из пяти патронов, в магазине имеется только три. Из винтовки давно не стреляли. «С 1948 года», – думаю я, и продолжаю молчать.
На столе почти готовый воздушный змей. Не хватает только хвоста. Это необычный змей. Он склеен из открыток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36