От этого люди болеют раком кожи, а боги падают с облаков, ненароком оступившись…
3.
На неделе, во вторник мы с Аней провожали Тамару Николаевну и Сергея Алексеевича в Россию. Прошло не так много времени с тех пор, как я встречал на этом же вокзале Ф., но мне казалось, что уже успел смениться целый геологический пласт.
Зеленые вагоны, синие проводницы. Ночь. Женский голос диктора. Поезд отправляется с третьего пути. Сергей Алексеевич и Аня ходили покупать сладкую воду. Я курил. Тамара Николаевна рылась в сумках, искала паспорта и билеты. Сергей Алексеевич и Аня вернулись, они несли бутылки с клубничной газировкой.
– Ну, будете у нас на Колыме, милости просим, – Сергей Алексеевич попробовал пошутить и крепко пожал мне руку.
– Непременно, – ответил я совсем не то, что он ожидал от меня услышать.
Он хлопнул меня по плечу. Мол, мы почти родственники. Мужская солидарность и-все такое. Когда они, наконец, сели в купе и начали махать нам ладонями через стекло, Аня взяла меня за руку. И я понял, что матери ее, несмотря ни на что, приятно нас видеть вместе.
Поезд тронулся, и мы с Аней бок о бок пошли прочь, туда, где горели маячки такси. Теперь мы остались одни.
«А в сущности, – подумал я, – Мы всегда и были одни. Я и она».
– Кто такой Витя? – спросил я.
– Придурок, – ответила Аня совсем не по-христиански.
XXVI. Сон

1.
Уже пять дней я живу у Ани. Она купила обои и попросила меня помочь их наклеить в прихожей: вот так я и остался. Завелся в квартире, как таракан. Обои, к слову сказать, мы так и не поклеили.
Сейчас опять какой-то пост, и я не ем мяса вместе с Аней. В пищу мы употребляем овсянку, гречку и пшено, словно две тупоголовые горлицы. От этого у меня в желудке, вопреки всем диетологическим теориям, полный катарсис.
Как раз на этой неделе по телевизору показывают «Гостью из будущего». По одной серии в день. Когда-то этот фильм запускали каждые школьные каникулы, и, исходя из этого, я посмотрел его не меньше сорока раз. Аня не понимает меня: как можно смотреть старые детские фильмы, а мне нравится, и я не даю ей переключать канал на «Animal Planet», вновь и вновь наблюдая, как Коля Герасимов, с пустыми кефирными бутылками и мелофоном через плечо, удирает от алчных и жестоких космических пиратов.
Ночую я в комнате на надувном матрасе. Каждый вечер я дую в его ниппель, чтобы он разбух от воздуха (возиться с раскладушкой гораздо проще). Но матрас старый и ночью спускается так, что к рассвету мои кости упираются в пол.
Тогда я зову спаниеля и мы с Кидом отправляемся гулять на улицу, и там прохладное утро бросается за солнцем, словно за апортом.
Мы гуляем рядом со спортплощадкой, и каждый день смотрим, как лысый Анин сосед, немного напоминающий Сергея Алексеевича, занимается на турнике: подтягивается раз пятьдесят, делает скрепку и выход на одну. Помню, в школе, на зачете по гражданской обороне, нам тоже нужно было три раза сделать выход на одну. Я этого никогда не умел, и попросил нашего военрука позволить мне вместо турника три раза надеть противогаз, и наш военрук, доброй души человек, когда-то убивавший в компании с одними неграми других негров в Мозамбике, пошел мне навстречу и все разрешил.
Почему-то Кид любит лаять на соседского физкультурника. Образ жизни у физкультурника – здоровый, вид приветливый, мировоззрение положительное, но собаке он не нравится напрочь. И я начинаю подозревать, что Кид лает на соседа специально, чтобы угодить мне, умная собака.
Собаки вообще умнее людей – они даже в космос раньше нас полетели. За это я треплю Кида по голове и говорю:
– Пора завтракать, дружище. Мамочка ждет, – и вздыхаю: – Как же я опустился…
2.
Этим утром Аня отчитывает меня за то, что я, во-первых, не вынес мусор, а, во-вторых, забыл помыть лапы Киду. Кроме того, сериал «Гостья из будущего» заканчивается: космические пираты в сорок первый раз получают по заслугам, а Алиса Селезнева улетает к себе 2084 год, оставляя одноклассников под кайфом иллюзий, и настроение у меня от этого паршивое.
Я включаю спортивный канал, и там, удивительное дело, вновь показывают матч Кубка Конфедерации, который я уже смотрел здесь месяц назад. Все так же темнокожий парень падает в центральном круге, все так же футболисты готовы разреветься, как дети.
Вдруг звонит телефон.
– Подойди, – кричит Аня из кухни.
Я беру трубку:
– Алло.
В трубке сначала молчание, а потом раздается робкий голос. Сегодня по календарю День Сурка, не иначе.
– Э-э-э… А Аню можно?
– Нет. Она не будет с вами беседовать.
– А с кем я говорю?
– Отдел по борьбе с экономическими преступлениями. Полковник Давоян. Вы знаете, что кража солярки – это серьезное нарушение законодательства?
В трубке тут же начинается дробь коротких гудков. Он и впрямь – придурок, этот хороший мальчик Витя.
– Кто звонил? – слышу я Анин голос.
– Это «Utel».
– И сколько денег я должна?
– Нисколько. Я договорился, что мы рассчитаемся соляркой.
– Ты что – договорился с автоответчиком?
– Да. Я мастер техники коммуникации. У меня даже справка есть, то есть диплом.
Из кухни пахнет вареной крупой и молотым кофе. Отчего-то я чувствую глухое раздражение, и оно щекочет мне кадык. Пока Аня занимается стряпней, я беру в прихожей ее сумочку и начинаю рыться там остервенело, как бомж в помойном баке. Достаю оттуда уже знакомые предметы: приборчик, косметичку, зеркальце, платок, авторучку, помаду. А еще мне попадается пустая телефонная книжка, студенческий билет, проездной талон, карта города, тампоны на четыре точки и календарик с Владимировским собором. На календарике некоторые дни помечены маркером. Сначала я думаю, что так обозначены посты, а потом понимаю, что это расписание менструальных циклов. Весь этот хлам я запихиваю обратно, потом возвращаюсь в комнату и закуриваю.
– Растрепин, я же тебя просила не курить в квартире, – сзади раздается голос Ани.
– Черт! – я выкидываю сигарету в открытую форточку.
– Я же просила не выражаться.
– Аня!
– Что?
– Тебе когда-нибудь снятся страшные сны, кошмары?
– Недавно мне приснился страшный сон о тебе, честно.
– Расскажи.
– ОК. Только не обижайся.
На Ане спортивные трусы с тремя полосками Эдди Да-лера и пошлая футболка с Че Геварой. Солнце ярко освещает ее лицо и выглядит она замечательно даже без косметики, и от этого, странным образом, мое раздражение только усиливается.
– Так вот, – продолжает Аня, – Мне снится, что я иду по Старому Городу, где-то рядом с твоим «Лоцманом». Вдруг из какого-то подвала вылезаешь ты и вид у тебя ужасный. Ты какой-то наркоман, честно. Ты берешь меня за руку и заводишь в подвал. Там очень жутко. Везде грязь, мусор, окровавленные шприцы. Ты говоришь, что сделаешь мне укол. Я отвечаю: нет, но ты все равно пытаешься это сделать насильно. Я кричу и просыпаюсь. Очень странно, да?
Она смотрит на меня, а мне вдруг хочется сказать ей что-то обидное и гадкое, унизить ее, вывести из себя:
– Это очень простой сон, его легко анализировать. Твоей маме-психиатру он понравился бы. Шприц – фаллический символ. Инъекция – сексуальный акт. Наркотик – удовольствие от сексуального акта. Ты знаешь, что тебе это все понравится, очень понравится, и ты хочешь переспать со мной. Но ты боишься ломки, боишься, что я тебя брошу, и тебе будет очень плохо и очень больно.
Я жду ее реакции, жду, что она на меня обидится и выбежит на кухню, а может быть, если повезет, мы даже поссоримся. Но Аня спокойна.
– Знаешь, Растрепин, – говорит она, переработав информацию, – А ведь все, что ты сказал – правда. Я действительно всего этого хочу, но только не сейчас.
Ей не следовало этого говорить, особенно последней фразы. Я прихожу в ярость. Кот Леопольд наглотался озверина, и жить дружно ему осточертело:
– Не сейчас!? Да я по горло уже сыт твоим карнавалом! Твоим богомольством! Твоей овсянкой! Твоими сраными морскими котиками и аэрозольными баллончиками, степными дрофами и лесами Амазонки!
– Не надо Растрепин, пожалуйста, не надо…, – попятилась Аня.
– Что ты знаешь вообще обо мне!? Хочешь, милая, я оформлю тебя прямо тут, а потом на кухне!? Как ты относишься к анальному сексу, солнышко!?
Я толкаю ее на диван и пытаюсь стянуть с нее трусы. Аня начинает реветь, одной рукой плотно прикрывает промежность, другой царапает меня по лицу. Рядом весело лает спаниель Кид, он вертит своим хвостовым обрубком – думает, у нас у всех тут сегодня забавная игра. Аня кусает меня за шею, кусает сильно, до крови.
– Сука! – кричу я.
Я отскакиваю назад, врезаюсь спиной в пианино «Украина», и пианино издает высокую ноту «ля». Со стены падает икона Св. Анны, пластиковый оклад ее разбивается об пол, и мне становится не по себе.
Аня поднимается с дивана, поправляет трусы и футболку. Че Гевара с тревогой глядит на меня. Его лицо растянулось на груди у девушки. Наверное, от удивления.
– Ты такой же скот, как и все, – говорит Аня, – А теперь пошел вон, пока я на тебя собаку не спустила. И не возвращайся больше никогда. Слышишь?
В это мгновенье мне очень хочется что-то разбить, разбить ко всем брахманам. Для этого дела очень здорово годится сервиз «Мадонна». Но вместо того, чтобы ударить ногой по немецкому стеклу, я молча иду к двери в прихожей. За мной следом радостно семенит спаниель. Он думает, что я поведу его на прогулку. Как же он ошибается!
3.
Говорят, алкоголь не помогает решить личные проблемы. Я слышал это от мамы, от лекторов из наркодиспансера, от психоаналитика, от девушек, из-за которых эти проблемы возникали. Не знаю, что думают об этом другие люди, но мне алкоголь помогал всегда. Помогал, как снятие порчи по фотографии, – хуже уже все равно не будет.
Я надрался на летнике «Снежанна» рядом с остановкой. Там были пластмассовые столы, колонки, передающие «Радио-Шансон» и две юные дуры лет шестнадцати, с которыми я пил водку. Этим летом в районе наступила новая мода: девушки, бывшие пергидрольные блондинки, дружно перекрасили волосы в рыжий цвет. Рыжий, как цвет луж после дождя.
Мы выпили две бутылки водки, названия которых, как положено, заканчивались на «ов». Водка была теплой, в томатном соке не хватало соли, одноразовые стаканчики сдувал душный вечерний ветер, у обиженной на мироздание хромой официантки волосы тоже были рыжие. Кажется, официантку звали Анжеликой. Хотя, может быть, ее звали Снежанной, а «Анжеликой» на самом деле назывался летник, и я, как всегда, все перепутал.
Мои собутыльницы хохотали не переставая и пытались рассказать какой-то нескончаемый анекдот про столкновение «Запорожца» и «Мерседеса», но так и не могли добраться до развязки. Я обильно, по-пролетарски, матерился и говорил, что работаю пожарником в МЧС, а расцарапанное лицо – ранения. Вы, девчонки, не представляете, какая у меня сложная, ответственная и благородная профессия – спасать людей, врал я. Вот бывало в шахте взрыв – знаем, что там пять пострадавших. Достаем трупы – четыре. Надо искать дальше. Снова спускаемся – нет пятого трупа. Тут опять взрыв. Гибнет половина нашего отряда. Уцелевшие храбрецы поднимаются на поверхность. Смотрим: оказывается, два трупа от взрыва сплющились в один…
Две юные рыжие дуры громко смеются: сплющенные трупы им кажутся еще смешнее, чем авария «Запорожца» и «Мерседеса». Потом дуры теряются. Я добиваю себя двухтысячной «Оболонью». Мочусь в голубом ельнике, что растет возле девятиэтажки. Плачу за это милиционерам тридцать гривен в «фонд озеленения города». На этом вечер заканчивается…
Не помню, как я добрался домой. Очнулся я утром, даже скорее днем, на полу в ванной с разорванной и разбитой головой. Очнулся и проклял природу. Проклял за то, что она может дать человеку в жизни только один шанс. Только один шанс заснуть и не проснуться…
К сожалению, во всех остальных случаях мы обязаны просыпаться…
4.
Я долго хожу вокруг телефона. Потом все-таки набираю номер Ани:
– Але-але! Это ты? Это ты, Растрепин?
Я вырываю шнур из аппарата, а телефон разбиваю о стену, и он рассыпается пластмассовой шрапнелью. Очень похоже на разлетевшийся оклад иконы.
Я больше не смогу ей позвонить. Никогда. Я опять чувствую себя свободным.
No women no cry.
XXVII. Комар
Уже ночью, укладываясь спать, я прихлопнул сидящего на стене комара. Сдохнув, насекомое оставило на стене кровавый след, похожий на жирный восклицательный знак. Я до сих пор не знаю, чья засохшая кровь украшает мою комнату словно фреска…

Фаза #3
I. Покой

1.
Я опять смотрю диафильмы. Все по-прежнему. Сейчас мой любимый диафильм – про Простоквашино. Дядя Федор, Матроскин и Шарик покупают Трактор. Трактор всегда голоден и не хочет работать: прямо как я. Тогда кот Матроскин привязывает на удочку сосиску. Благодаря этому Матроскин может управлять Трактором. Трактор все время едет за сосиской, привязанной к удочке, но так и не может догнать ее…
А еще я смотрю «Сказку о потерянном времени». Злые волшебники превращают детей в стариков. И теперь состарившиеся дети должны найти волшебников, чтобы все вернуть назад, как было. Почему-то, эта сказка меня расстраивает. Может быть, из-за названия. За это я поджигаю пленку окурком, после того как просматриваю ее на балконе, а потом, вдруг спохватившись, быстро ее тушу. Смотрю «Сказку о потерянном времени» еще раз. Теперь, в моем диафильме, дети так навсегда и остаются стариками, и никто никого не находит. И мне становится стыдно за то, что я сделал с ними».
2.
Утром я вижу трех детей из многоэтажных домов, и все они мальчики. Они потешаются над моей соседкой. Это – сидящая на скамейке слепая старуха. Самый смелый мальчик, а может, и самый трусливый – в таких ситуациях не поймешь, снимает трусы и болтает перед незрячими глазами соседки своими маленькими лысыми гениталиями. Дети хохочут, будто увидели диснеевский мультик, а старуха молчит, не замечает. Я выхожу во двор, и, наверное, вид у меня агрессивный. Дети, завидев меня, начинают убегать, но я их все равно догоняю у трансформаторной будки, а затем убедительно объясняю, что поступать так, как они, со старшими нельзя – нет на них пионерской организации…
А потом я, почему-то, думаю, что среди этих мальчишек, мог быть брат девочки, которая искала сдохнувшую крысу Дашу…
Как у нее, у девочки, дела?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36