Я шел по старому парку. Мне нужно было расслабиться. С собой у меня имелись литровая пэт-бутылка нефильтрованного пива и новая переводная книга Мураками. После «Охоты на овец» я каждый раз покупал его новый роман. И каждый раз клялся, что этого делать больше не буду. Впрочем, пить пиво из пластика я тоже зарекался неоднократно.
Я расположился на сухой траве под старым вязом. Откупорил книгу и открыл бутылку. В сентябрьском воздухе смешались запахи свежей типографской краски, хмеля и пшеницы. Угроза увольнения перестала меня пугать…
…От чтения меня оторвал шорох листьев. Я поднял глаза. На меня бежала черная собака с желтыми подпалинами. Это был ротвейлер. Черная собака с желтыми подпалинами! Оранжевый ошейник! Не может быть…
Меня повесили, как преступника, но вот, веревка лопнула, и палач обязан меня отпустить. Это был тот самый ротвейлер. Тот самый.
– Шериф! Шериф! – позвал я собаку.
Собака остановилась, зачем-то понюхала куст сирени, потом глянула на меня, зарычала и побежала в мою сторону. Она потерялась четыре дня назад, увязавшись за течной сукой. Осенний голод выгнал из-под ее кожи жир. И теперь, под короткой темной шерстью собаки проступали сухие мышцы, мышцы культуриста, который ничего не ел перед соревнованиями. Не прошло и нескольких секунд, как я уже сидел на дереве.
Ротвейлер понюхал пиво, зарычал, стал грызть книгу. Судя по всему, 'собака не слишком жаловала современную японскую прозу. Нужно отдать ей должное: с романом Мураками она поступала так, как и нужно поступать с романами Мураками.
Надо было звонить начальнику охраны. Я набрал номер.
– Егорыч!
– Не кричи.
– Егорыч, тут Шериф!
– Шериф? Собака хозяйская?
– Нет, блин, молдавская футбольная команда, с тренером и массажистом.
– Слушай, придурок. Я за этой собакой по всему городу, что веник драный, уже четвертый день гоняю. Будешь шутить, я тебе задницу на рожу натяну.
– Егорыч, не злись. Тут действительно Шериф, собака. Ошейник оранжевый.
– Ты где?
– В Старом Парке, недалеко от памятника героям молодогвардейцам. Сторожу зверя.
– Буду через десять минут.
Я засек время. Егорыч подъехал через восемь с половиной. Подъехал на синем микроавтобусе боксерского клуба с изображением двух сомкнутых перчаток на капоте.
– Ну, придурок, – опустил стекло Егорыч, – кто тут кого сторожит?
Ротвейлер, наконец, оставил книжку в покое, опять залаял и побежал к микроавтобусу. Егорыч благоразумно нажал кнопку стеклоподъемника. Сквозь тонировку я смутно видел, что он делает мне какие-то знаки. Я похлопал себя ладонью по уху – ничего не слышу. Зазвонил телефон. На экране высветилось: «YEA, GO REACH!». Всегда любил каламбурить.
– У аппарата, – сказал я.
– Я вижу, что у аппарата, придурок.
– Есть предложения?
– Не мешай думать.
– Ты из боксерского клуба?
– Да.
– Мог бы бойцов своих захватить. Они бы разобрались.
– Ну ты, голова рыбья. Эту собаку мы с тобой вдвоем нашли. Я и ты. Дошло?
– Дошло, – сказал я. – Слава – продукт эксклюзивный.
– Соображаешь…
В телефоне повисла тишина – звук раздумий Егоры-ча. У Егорыча был свой небольшой бизнес на стороне – книжная лавка эзотерической литературы. В его жизни однажды случился семилетний период, когда у него было много свободного времени. Тогда он и полюбил эзотерику. Мои лучшие клиенты, говорил он, – бомжи, не удивляйся. Грязные, вонючие бомжи, приходят и на последние деньги скупают Кастанеду, Коэльо, Баха. Их это примиряет с действительностью.
– Слушай, – раздался голос Егорыча в трубке. – Я придумал. Ты спускаешься. Берешь ротвейлера за ошейник и заводишь в автобус.
Да, гениальный план. Ничего не скажешь.
– Тебе, Егорыч, хорошо. У тебя кабина отдельная. Зверь тебя не достанет. А я еще жить хочу. Как понял? Прием.
– Я тебе сейчас такой прием покажу, что ты на полгода на больничный ляжешь.
С Егорычем было лучше не спорить. Я видел его в бане. На его теле куполов было больше, чем на территории Киево-Печерской лавры. Пальцы его рук во время беседы обычно демонстрировали букву «Р» из азбуки глухонемых.
– Отвлечь собаку сможешь?
– Да. У меня есть бутерброд.
– Бросишь Шерифу, я спрыгну, побегу к машине, попытаюсь залезть. Собака запрыгнет за мной. Если успею, выберусь через вторую дверь. Ты захлопнешь первую. Договорились? – эх, чего не сделаешь ради любимой работы.
– Да.
Егорыч опустил стекло и с силой швырнул в окошко макчиккен. Ротвейлер бросился в сторону упавшего фаст-фуда. Я спрыгнул с ветки, упал на четвереньки, рванул с низкого старта к микроавтобусу, открыл дверь, впрыгнул в салон и только тогда обернулся. Собака успела заглотать макчиккен вместе с оберточной бумагой.
– Эй, Шериф, – крикнул я.
Собака прыжками понеслась в мою сторону. Перед тем как она запрыгнула в салон, я успел выскочить и захлопнуть дверь. В стекло двери через мгновенье ударили толстые лапы. Я упал на землю и услышал второй хлопок. Это Егорыч сделал все как надо.
– Садись в кабину, поехали, – сказал он.
Я поднялся с земли, отряхнул штаны, подобрал бутылку пива. К счастью, собаки к нему равнодушны. Сел в кабину, рядом с Егорычем.
– А у тебя есть яйца, – похвалил он.
– Еще чуть-чуть, и не было бы, – ответил я. Так я перестал быть придурком.
XXV. Клубника

1.
– Это лишнее, зря потратился, – сказала Тамара Николаевна, когда я протянул ей букет.
Букет я купил в ларьке, на остановке. У ларечной продавщицы глаза слезились от ароматов пыльцы и, чихая, она не прикрывала рот ладонями, которые были заняты ножницами и оберточным глянцем. Заворачивая букет в шумный целлофан, продавщица сообщила мне название цветов, и неуместно, не без двусмысленности, пожелала «удачного вечера». Название цветов я забыл сразу же, как только свернул на улицу Достоевского. Цветы напоминали шерстяные бубоны, оторванные от зимней детской шапки, и продавщица обещала, что стоять они будут долго…
– Куда их, Тамара Николаевна? – спросил я.
– В прихожей есть бутыль. Возьми его и неси на кухню.
Тамара Николаевна была одета совсем по-домашнему, будто и не ждала меня в гости. Поверх ее джинсовой рубашки был накинут передник с изображением петухов. Петухи очень походили на эмблему огня с этикеток советских спичек «При пожаре звонить 01».
На душной, переполненной приторным запахом, кухне я набрал воду в бутыль, сунул туда цветы, а затем все это разместил на холодильнике, который задыхался и бурчал, как перегревшийся радиатор. Тамара Николаевна хлопотала у разгоряченной плиты, на которой дымился таз с бордовой ягодной пульпой. Сизый пар поднимался вверх и конденсировался у потолка. Под окном вдоль батареи выстроились аккуратные ряды запотевших литровых банок. Электрический свет люстры был густой и тягучий, как желток.
– Варенье любишь? – спросила Тамара Николаевна.
– Кажется, – ответил я и вобрал легкими тошнотворно сладкий плодовый дух.
– Тогда помогай.
– А где Сергей Алексеевич?
– К сыну поехал.
– Что мне делать?
– На столе – кастрюля с клубникой. Ее нужно перебрать. Хвостики отрывай. Гнилую – откладывай.
Я закатал рукава рубашки, сел на табурет и принялся за работу. Очень быстро руки покрылись липким розовым соком. Сок был слишком грязный, чтоб его слизывать, и он стекал от запястий к локтям, как кровь из вскрытой вены. Никто не хотел начинать говорить первым.
– Догадываешься, почему я тебя позвала? – наконец спросила Тамара Николаевна.
– Догадываюсь: клубнику чистить.
– Какой-то ты несерьезный. Это-то в тебе и настораживает. Мне не очень нравится, как ты поступаешь с Аней.
– А что я сделал? – насторожился я.
– В том-то и дело, что пока ты ничего не сделал. Думаю, ты понимаешь, о чем я?
– Да, Тамара Николаевна, – сказал я, хотя и не очень понял, о чем это она.
– Ее религиозность – это ведь не навсегда. На самом деле она обычная девочка. Может, даже заурядная девочка.
– Я не считаю ее заурядной и не хочу, чтобы она становилась обычной. Ее религиозность мне симпатична, пусть и раздражает иногда. Вы понимаете, о чем я, Тамара Николаевна?… Кстати, я перебрал клубнику. Что теперь?
– В холодильнике стоит вино. Налей мне и себе. Стаканы в буфете.
Я вытер руки, но они все равно остались липкими. Потом открыл холодильник и достал закупоренную пластмассовой пробкой бутылку «Рислинга». В ней плескалась жидкость красного цвета, а это значило, что наполнение было инородным. Я разлил вино в цилиндрические высокие стаканы с рисунками болидов «Формулы-1».
– Ну давай, зятек, – сказала Тамара Николаевна, подымая стакан.
Мой пит-стоп вложился в пять секунд. Слово «зятек», Тамара Николаевна произнесла весьма шутливо. Обычно подобные шутки меня напрягают, но сейчас мне, почему-то, было приятно это услышать. Мы выпили и закусили клубникой, которую успела помыть Тамара Николаевна. Клубника этим жарким летом уродилась мелкой, не водянистой и очень вкусной. Что касается домашнего вина, то оно, как мне показалось, было безнадежно испорчено сахаром.
– Аня жила сама, в Киеве. Ей так захотелось, это был ее самостоятельный выбор. Смерть отца на нее сильно повлияла. Девочки всегда привязаны к отцу… Я мать и переживаю за нее, хотя из-за отца мы одно время плохо ладили. Ей очень тяжело. И мне кажется, ей сейчас нужна стабильность.
– А я, разумеется, не произвожу впечатления стабильного человека?
– Не совсем так. Она тебе не рассказывала, что встречалась до Киева с одним мальчиком? Он хороший парень, работает на комбинате диспетчером АЗС, неплохо зарабатывает…
– Солярку ворует, – продолжил я в тон Тамаре Николаевне, успев уже заочно возненавидеть хорошего мальчика.
– Ворует. А кто ее там не ворует? Они давно дружат, и ему очень нравится Аня, он часто заходит к нам, звонит ей по телефону. Витя подарил ей недавно кольцо, но она не захотела его носить.
– Простите, Тамара Николаевна, зачем вы мне рассказываете про этого Витю?
– Ты мне нравишься, а Витя нет. Но я хочу, чтобы ты знал – с ним ей было бы лучше. Он бы себе работал на комбинате, воровал по мелочам, пил с друзьями водку по праздникам, она была бы хозяйкой, командовала им, а он об этом никогда бы не догадывался.
– Они ездили бы в Крым по профсоюзной путевке, покупали бы холодильник в кредит, гуляли бы в парке по выходным…
– Да. И я немного зла на тебя, потому что с тобой Ане интересней, чем с Витей. Тебя, наверное, можно любить, но жить с тобой нельзя. А с Витей наоборот, и мне жалко, что Аня этого не понимает. Витя хороший, потому что…
– Обыкновенный.
– Ты правильно меня понял… А сейчас быстро, только не задумываясь, назови мне любую домашнюю птицу, любой фрукт и любого русского поэта.
– Индюк, абрикос, Блок, – выпалил я.
– Тяжелый случай…
– Неужели все так запущенно?
– Ты даже себе не представляешь насколько. Помоги мне в тазе перемешать.
Я подошел к плите. Тамара Николаевна вручила мне сырую вишневую палку со срезанной корой. Я размешивал варево, а она досыпала сахар и отобранную клубнику.
«А Тамара Николаевна гораздо умнее, чем мне показалось в первый раз», – решил я и немножко испугался.
– В Северном полушарии нужно размешивать по часовой стрелке, так лучше, – подсказала она, и мне пришлось сменить вектор центробежной силы.
– Это обо мне что-то говорит в психологическом плане? – спросил я.
– Нет, – улыбнулась Тамара Николаевна, – Это говорит только о твоей непрактичности.
– Но вы ведь психолог и оцениваете меня с профессиональной точки зрения тоже?
– Оцениваю, это привычка.
– И что вы можете сказать?
– Ты – любимый абрикос в своем собственном компоте, наверняка единственный ребенок в семье, и тебе совсем бы не мешало почаще спускаться на землю… Возьми с подоконника тряпку и сними таз с огня. На сегодня хватит, пожалуй.
Я снял таз и поставил его под батарею остывать, как она и просила. Несколько лепестков с цветочного букета уже успели опасть на холодильник. За окном распласталась ночь, и стекло в раме стало зеркалом. Я не абрикос в своем компоте. Я лиса в своем винограднике…
– Любишь на себя глядеть? – спросила Тамара Николаевна.
– Нет. Просто, когда слышишь о себе так много, хочется взглянуть на себя, как на чужого. Хочется понять, кто все-таки тот человек, который рассматривает тебя с другой, противоположной стороны стекла, и что у него с тобой общего.
– Есть хочешь?
– Нет, благодарю, я перекусил в пиццерии.
– Ты мне очень помог с вареньем.
– Всегда к вашим услугам, Тамара Николаевна.
– Там, куда я еду, клубника не растет, – она вытерла свои мягкие руки о передник с петухами, а потом сказала:
– Не делай ей больно. Ты Ане нужен.
– Я знаю, я помогаю ей писать дипломную работу.
– И все-таки ты дурак, – опять улыбнулась Тамара Николаевна, – Да, вот еще. Мы с Сергеем Алексеевичем решили подарить тебе этот холодильник. Аня рассказывала, что ты живешь, как в лесу. Просто пещерный человек какой-то.
– А разве холодильник не нужен сыну Сергея Алексеевича?
– Им на свадьбу подарили целых два холодильника.
– Но меня вы ведь почти совсем не знаете.
– Я двадцать лет проработала психологом в поликлинике, и житейский опыт у меня есть. И я знаю, чего можно ждать от людей, зятек.
С психологами и с потенциальными тещами лучше не спорить. Их самоуверенность непоколебима. И я молча кивнул, здесь, на улице Достоевского, ощущая, как где-то в животе рождается бес, готовый «выкидывать коленца».
2.
Теперь у меня появился холодильник, и я себя чувствовал совсем счастливым. Каждый вечер, я помногу открывал его и помногу захлопывал, смотрел, как внутри загорается лампочка. К сожалению, обычно мне нечего было в него класть. Тогда я засовывал в холодильник что попало: сигареты, пустые бутылки, коробки с диафильмами, фашистскую каску, археологическое зелье, однажды даже попытался впихнуть трехколесный велосипед «Гном-4»…
Холодильник и впрямь замечательная вещь – я узнал, что в efo системе содержится газ фреон – хладогент. Испаряясь, он поднимается к небесам и там проделывает дыры в озоновом слое. Сквозь дыры к земле беспрепятственно просачивается солнечная радиация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36