3.
В среду, наконец-то, пошел ливень. Вот такой:
////////////////////////////////////////////////
////////////////////////////////////////////////
////////////////////////////////////////////////
////////////////////////////////////////////////
////////////////////////////////////////////////
////////////////////////////////////////////////
И лужи после дождя стали рыжими, словно волосы девушек.
4.
После дождя я позвонил маме из автомата:
– Здравствуй, мама. Я звоню из Ялты.
– Как у тебя дела, сынок?
– Хорошо. Много работы.
– По телевизору передавали – в Крыму дожди, сель. Два туриста в горах сорвались со скалы. В Ялте пять человек утонуло. Я очень волнуюсь.
– Со мной все в порядке, ма. Много работы. Я на пляже был только три раза.
– Сынок, не купайся в шторм.
– Хорошо, мам. Не буду.
– Папа делает ремонт на кухне. Мы купили новые обои. Когда ты вернешься?
– Не знаю. Очень много работы. Думаю, не раньше конца сентября.
– Звони почаще, сынок. Мы с папой волнуемся.
– Хорошо, мам.
Больше нам сказать друг другу нечего. Разговор длится не больше пары минут. Со всеми остальными людьми моя мама обычно говорит не меньше получаса. Все-таки, я ее сын – особенный.
5.
…Ангел и черт, что живут у меня за плечами, продолжают свой спор по ночам…
6.
На выходных я решил, что брошу пить до конца лета, даже пиво пить не буду. И курить я тоже брошу, но только не сейчас, а когда-нибудь после. Для начала я убрался в квартире, а потом постирал вещи и вывесил их на балконе, но сохли они плохо, потому что влажность была высока.
А еще я собрал все пустые бутылки и снес их к мусорному контейнеру. Их набралось слишком много, и ходить мне пришлось два раза. Бутылки, оказывается, я выкинул не зря – благодаря этому я из окна мог наблюдать, как из-за них дерутся бездомные, clochards – бесплатный реслинг, как-никак.
Ну а затем, когда уже я не смог выдумать, чем бы мне еще заняться, я отправился в провайдер, и провайдер назывался «Крыса». Там я увидел подростков, которые, щелкая клавиатурой, по сети, на мониторах убивали своих близнецов – копии своего виртуального Suber-Ich, a, может быть, и Sein. Кто их там разберет (ехе)?
В провайдере я получил почту. Пришел спам. Мне предлагали похудеть за декаду, купить кукурузную муку, заработать миллион долларов просто так, а еще трахнуть какую-то Сьюзи на чьем-то порно-сайте. Среди мыльного хлама, неожиданно, обнаружилось письмо от Ф.
Я нетерпеливо кликнул мышкой, открывая файл. К моей досаде, в письме не обнаружилось ответов на мои вопросы, как будто я ни о чем и не спрашивал. Зато Ф. переслал мне «Двадцать причин, почему пиво лучше, чем девушки» (doc). Странно, но на свете существуют люди, которые находят подобные тексты забавными.
Пребывая в душевных смутах, на обратном пути, я зашел в детский сад «Петушок», хотел то ли расслабиться, то ли сосредоточиться. Я долго стучал в дверь, кидал щебенку в окно, но паренек-сторож, похожий на бурундука в спячке, так и не вышел. Может, он и в правду спал, а может, его и не было вовсе. Не существовало никогда.
7.
В последнее время я сдружился с Варварой Архиповной из четвертой квартиры. На выходных она пекла торт или пирог по какой-то немецкой книге рецептов и приглашала меня пить чай. Для ее снеди я придумывал русские названия. Как-то Варвара Архиповна приготовила торт из печенья и мармелада, и я его окрестил «Печень Мармеладова», и долго смеялся, потому что знал – мои шутки не для КВН. Моя соседка из четвертой квартиры брезгливо скривилась, а мне мое название понравилось даже больше, чем торт: я ведь, на самом деле, не люблю сладкого…
8.
Однажды, неожиданно, меня пригласили на День рождения в квартиру номер два. Безногой старухе с первого этажа исполнилось триста лет и три года. Кроме меня присутствовали все остальные соседи Дома, кроме старика из пятой, а еще была дочка именинницы. По-моему, именно она торговала газетами, плакатами и календарями на троллейбусной остановке неподалеку, а может, я и ошибаюсь, ведь все реализаторы похожи между собой, как лаосские летчики.
Квартира номер два была заставлена древней ветхой мебелью, будто в грузовой фуре перевозили антикварный магазин. Толстые увесистые шторы плотно закрывали окна и не пропускали свет улицы. Я разрезал торт «Наполеон» на равновеликие секторы, наполнял фужеры яблочной шипучкой – суррогатом шампанского для бедных, сам давился лимонадом «Колокольчик». Потом мы играли в копеечный преферанс, и мне очень везло – я заработал триста вистов и не постеснялся забрать выигрыш. Слепая соседка в это время смотрела по черно-белому телевизору диковинный для лета фильм «Ирония Судьбы» – чтобы смотреть такие фильмы, по-моему, глаза не нужны никому.
В квартире номер два, кажется, не существовало ни времени суток, ни времени года, ни времени дня. Здесь было только законсервированное время. И это время, пусть и отдавало заплесневевшим душком беспомощной старости, все равно было временем моего детства. И оттого оно мне нравилось, и находиться в нем было приятно. Я был, как Коля Герасимов, который вернулся назад в прошлое с пустыми бутылками кефира в авоське, но с мелофоном, способным читать чужие мысли и подглядывать в прикуп.
Всем гостям я нравился, и мне говорили, что я не похож на сегодняшнюю молодежь: безыдейную (?), безнравственную (??), циничную (???). Неужели это все не про меня? А еще старухи сказали, что я очень похож на лейтенанта Лешу Андреевского, который жил в Доме когда-то давно. Вот только Леша умел играть на аккордеоне, а я нет. Потом, оказывается, Леша погиб в Панкизском ущелье. Тогда он уже не жил в Доме и был не лейтенантом, а был майором…
9.
Я приобретаю продукты в супермаркете. К парковке, как поросята к свиноматке, жмутся машины. В кондиционированном торговом зале я толкаю свою потребительскую корзину между рядами набитых брендами полок. Нормальной тачки мне не хватило, потому что покупателей много. Мне досталась тележка, которая предназначается для мам с детьми: сверху проволочный ящик, а под ним кабинка с педалями и рулем, как в автомобиле: в ней, согласно замыслу, по супермаркету нужно перевозить ребенка, чтобы тот не орал и не просился домой. И мне очень жаль, что я одновременно не могу толкать тачку и ехать в кабинке с педалями и рулем. Мир полон несправедливости.
Зато теперь я приобретаю продукты не только себе, но и для соседа из пятой квартиры – по поручению Варвары Архиповны.
С этим самым соседом я сталкиваюсь на лестничной площадке, когда возвращаюсь домой. На нем рваный, не по погоде надетый, дождевик, подмышкой – воздушный змей. И, как видно, ветер сегодня южный. Я с ним здороваюсь, но он не отвечает мне, и мы смотрим друг на друга, как два боксера перед взвешиванием. Старику я однозначно не нравлюсь – наверняка он не считает меня лучшим представителем молодежи, и в этом он, разумеется, прав. Как его зовут? Сократ? Платон? Аристотель? Его зовут Вилен Архимедович, вспоминаю я, а старик продолжает смотреть на меня, как на зло, как на телевизор с новостями о терактах, ждет, пока я освобожу ему проход.
И тут я понимаю, что у меня в руках его еда в бумажном пакете с логотипом супермаркета – двумя вишенками, сросшимися сиамскими близнецами, а в пакете, любимые стариком йогурт, творог, батон, докторская колбаса, макароны. И это значит, что у меня ключ к его желудку. А ключ к желудку – это ключ к мозгам. Былая умиротворенность внезапно покидает меня. И я уже знаю, чем займусь этим вечером.
Я уступаю старику дорогу, и тот лезет на чердак. Теперь и я кое-куда планирую залезть. И мой покой, бездарно затянувшийся на две недели, растворяется, как медуза на солнце, а в брюхе стучит ножками, давит на педали и крутит руль, беспокойный бес любопытства, мой настоящий и мой единственный сиамский близнец.
II. Гость
Дома на кухонном столе я раскладываю пасьянс из стариковской еды. Колбаса, творог, батон, макароны, йогурт. На этикетке йогурта рисунок отборной клубники, измазанной сливками. Из холодильника я достаю пэт-бутылку, и на ее дне, как анализ, желто плещется археологическое зелье. Недоделанная сома недоделанного брахмана. Жидкость я аккуратно сливаю в блюдце. Затем отправляюсь в комнату, и возвращаюсь оттуда с одноразовым шприцем. Я вгоняю две полные машины жидкости в йогурт, делаю ему инъекцию: и в этом нет ни малейшего сексуального подтекста. Упаковку я взбалтываю и оставляю настояться. Шприц дротиком летит в мусорное ведро. Неизрасходованные миллилитры зелья смываются в унитазе.
Теперь мне остается только ждать. Потехи ради, на экране компьютера я перечитываю «Голый Завтрак». Когда-то, очень давно, я думал, что это книга о Тарзане. Тем временем начинает смеркаться, и осьминог ночи плавно выпускает в атмосферу черную секрецию темноты. Это означает: мне пора.
Я собираю продукты обратно в пакет, выношу все на лестничную площадку и ставлю под дверью квартиры номер пять. Я знаю, что Вилен Архимедович ужинает поздно.
Затем я спускаюсь во двор, огибаю Дом и вскарабкиваюсь на клен со стороны дороги. По кленам довольно сложно лазить, это я помню еще с детства, но все складывается благополучно. Здесь – прекрасный наблюдательный пункт, просто мечта вуайера, и мне хорошо видно все, что происходит в пятой квартире. Пока там ничего интересного: старик сидит за столом и возится с кропотливостью часовщика над очередным воздушным змеем. Его комната ярко освещена и он, разумеется, не может различить то, что творится извне.
Я гляжу в сторону дороги. Уже достаточно темно, тем не менее, я опасаюсь, что меня могут заметить. Но переживания напрасны. Пешеходы, как всегда, куда-то спешат, наверное, боятся опоздать к телевикторине или к вечернему сериалу. Усталые, битые-перебитые «копейки» с буквами «У» на лобовых стеклах покидают автодром и едут в гараж – их рабочий день окончен. Счастливая семья на рекламном щите погружена в свою извечную созерцательность. Водитель поломанного троллейбуса надевает оранжевую спецовку и рукавицы, а потом кукловодит электророгами своего транспортного средства, силясь отыскать контакт с проводами.
На клене я неплохо устроился, скверно лишь одно: курить нельзя – огонь сигареты слишком бросается в глаза, и чтоб успокоиться, я болтаю ногами и тихонько что-то насвистываю, кажется, это «Come as you are».
Наконец, я вижу, как Вилен Архимедович, откладывает в сторону клей, бумагу и рейки. Выходит из комнаты и, возвратившись через минуту с продуктами, трапезничает. Я чувствую себя, как персонаж голливудского фантастического триллера, где главный герой приготовил ловушку для какого-нибудь инопланетного монстра, а теперь сидит себе в укрытии и тихо бубнит: «Давай, ну давай же, детка, come on…»
Эффект зелья действует быстрее, чем я ожидаю. Старик щупает себе лоб, а затем, пошатываясь, шаркает к нерастеленной кровати и ложится на нее. Он даже не успевает закрыть окна, и это облегчает мне задачу.
Я спрыгиваю с дерева и мчусь к себе в комнату. Перелезть с моего балкона на балкон старика гораздо проще, чем вскарабкаться на клен. Я вторгаюсь в его квартиру. Старик продолжает лежать на диване и смотреть в потолок. Почему-то сейчас он похож на Кита Ричардса.
Его квартира в негодном состоянии. Круглый стол завален хламом. Пахнет дешевым табаком и скисшей сметаной. Древние обои вздуваются на стенах, как волдыри на обожженной руке. Рядом с кроватью Вилена Архимедовича висит ковер, а на нем – винтовка. Я разглядываю узор ковра и ствол оружия. А потом задаю свой первый вопрос:
– Вы слышите меня?
III. Анхра-Майнью

1.
…Во всем виноваты немцы…
Так старик начал свой рассказ. Речь его, местами косноязычная, временами невнятная, то и дело прерывалась. Мысли его часто перелетали от одного события к другому. Перелетали без связи, бестолково, словно они были осенними перепуганными мухами. Некоторые дни в его памяти представали яркими и глубокими картинками, словно голограмма. Напротив, целые годы выцвели совершенно, будто фотография на поляроид, долго находившаяся на свету. Я ловил его слова. Слова – дрожь. Дрожь маленького хряща гортани, которая определяет наше прошлое и пытается создать будущее. Его слова были землей, были морщинами и были снегом…
…В древности, когда в битве погибал воин – его хоронили в степи. Оставшиеся в живых проходили мимо и бросали горсть земли на могилу. Так вырастал курган. Слова…
…Женщина рожала детей и увядала. Морщины иероглифами писали на ее коже историю ее судьбы. Девушка превращалась в старуху. Девушка ничего не могла знать о старухе. Старуха давно успела забыть девушку. Слова…
…Снег ложился на холодный камень. Камень становился сугробом. В мягком сугробе пряталась твердость камня. Опять слова. Всего лишь слова…
Слова сыпали, резали и кружили. Мне было проще. Я слышал первую фразу…
…Во всем виноваты немцы…
2.
Никто не знает, где и когда родился его отец. Говорили, что мать его отца наполовину была цыганкой. До самой смерти отец его оставался неграмотным, не без труда выучившись писать лишь фамилию: детство у Него было сложным, если, конечно, оно вообще было. Многие люди были уверены, что Он никогда не был ребенком. Разве бывает детство у диких зверей?…
Сколько Он помнил себя, Он всегда чувствовал голод. В ту пору у Него была тысяча имен. Иначе говоря, Имени у Него не было. Имена бывают у коров и свиней, но их не дают хорькам и крысам…
Летом Он батрачил на богатых хуторян, пахнувших сахаром и мукой. Зимой перебирался к морю в портовые города. Там он нищенствовал или грабил пьяных матросов в порту. Очень часто это были немцы. Однажды, злобной зимой в Таганроге, Он чуть не умер с голоду. Его спасли негры – матросы американского торгового флота. Сердобольный негр Мойзес кормил Его консервированными бобами. Мойзес любил самогон, украинских женщин и грустные песни на непонятном языке. А еще негр любил воздушных змеев. Сначала Мойзес безуспешно пытался обучить Его английскому. Потом плюнул, и научил мастерить змеев из желтой бумаги и планок, пахнущих лесом. Они вместе запускали змеев в морозный морской воздух на пристани, и негр пел что-то о грусти. Не зная слов, но чувствуя непонятную радость, Он по-звериному подвывал мелодии…
Думаю, у Него все-таки было чуть-чуть детства:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36