– Марина, скульптор-реставратор.
– Вы с ней спите? – обнаглел я.
– Нет.
– Но она этого хочет?
– Да. Хочет, чтобы я на ней женился.
– Вы отвечали на ее вопросы сегодня?
– Нет.
– Почему?
– Брахманы не разговаривают с женщинами. Хмара начинал мне определенно нравиться.
– Здесь действительно была ставка Махно?
– Да. Только три дня. Он болел тифом.
– Вы в трансе?
– Да.
– Вы пили сому?
– Нет. В формуле произошла ошибка. Часть орнамента не сохранилась. Поэтому то, что я пил, нельзя назвать сомой.
– Какие ингредиенты?
– Пшеничный спирт, белена, полынь, анис, белладонна…
– Ого! – присвистнул я, – Есть от чего завалиться! – …всего двадцать шесть компонентов.
– Еще зелья осталось?
– Да. Стоит за фрезерным станком.
Я подошел к станку и в самом деле обнаружил пластиковую бутылку от лимонада «Живчик». В бутылке оставалось еще грамм сто пятьдесят, не больше, мутной жидкости, по цвету напоминающей березовый сок. На самом деле, иногда неплохо поэкспериментировать. Главное, чтобы за тобой кто-то следил.
– Можно, я оставлю это себе?
– Оставляй. Это все равно не сома.
– Хорошо. Куда делись черепа, найденные вами в районе Северный-1?
– Они пропали.
– Почему вы это допустили?
– Я лежал в дурдоме.
– Когда? – удивился я.
– Июнь – декабрь тысяча девятьсот девяносто второго года.
– Это связано с вашим интервью, которое вы дали газете «Вечерний Разговор»?
– Да. Но интервью я не давал.
– Кто в таком случае написал эту статью?
– Моя бывшая жена и редактор газеты Левантович.
– Зачем?
– Хотели от меня избавиться.
– А где они сейчас?
– Израиль, город Ашкелон, улица Каценельзона, четыре.
– Они могли вывезти черепа за границу?
– Да.
– Вы антисемит?
– Нет. Я антисионист.
– А какая разница между антисемитом и антисионистом?
– Приблизительно такая же, как между германофобом и антифашистом.
– Ладно, не будем спорить. В городском музее существуют материальные доказательства вашей теории о существовании цивилизации брахманов?
– Нет. Все архивы, в том числе дневник бельгийского инженера Боммеля, были уничтожены большевиками в начале сентября 1941 года во время наступления армии Юг под командованием генерала-фельдмаршала Рундштедта.
– В таком случае, откуда у вас уверенность в том, что на территории нынешней танковой части находилось древнее капище?
– Есть косвенные свидетельства. Бывший директор музея Павловский, ныне покойный, держал дневники Боммеля в руках. Младший лейтенант Сафронов, служивший в штабе, по уверению его сестры, упоминал в письме о странных находках во время земляных работ на территории части. В частности, о черепах с отверстиями, об остатках керамики и осколках плит с текстом. Письмо не сохранилось. Сам Сафронов покончил собой в 1980 году.
– Проклятье брахманов? – сыронизировал я, – Или, может, госорганы?
– Нет. Ни то, ни другое. Сафронов был алкоголиком и много слушал Высоцкого.
– Но вы верите в проклятье брахманов?
– Определенно.
– В окрестностях части можно найти подтверждения ваших слов?
– Да.
– Могли бы вы мне там провести экскурсию?
– Да.
– Во время Перестройки говорили, что на территории части нашли уран. Вы знаете это?
– Да. Я слышал. Но меня это не интересует.
– Почему?
– Я не геолог.
– Еще одно – Дом. Рядом с частью был построен Дом, в нем жили офицеры…
Сзади раздалось деликатное покашливание. Я обернулся. Вернулась Марина-реставратор. В руках у нее был пакет.
– Вы разговаривали с Васей? – спросила она.
– Вряд ли это можно назвать разговором, – ответил я.
– Я принесла, – женщина протянула мне пакет.
– Спасибо. Не могли бы вы приготовить чай?
– Да конечно. Вам какой: зеленый или черный?
– Черный.
Марина дошла до лестницы. Остановилась и спросила:
– Сколько сахара?
– Нисколько. Без сахара.
Наконец она ушла. У меня было мало времени. Действовать надо было быстро. Я открыл пакет, достал оттуда одноразовый стакан для десерта, закупоренный крышкой, и круассан, завернутый в полиэтилен. В круассане, между двух ломтиков сыра, прятался шприц, заряженный на два куба – должно хватить. Я закатал у Хмары рукав пиджака до локтя. Вены археолога проступали четко, как карта железнодорожных путей. Я сделал инъекцию. Использованный шприц закинул под фрезерный станок. Снял крышку со стакана и выпил его содержимое. Сладкие иголки газа укололи нёбо.
– А вот и чай, – появилась Марина.
– О! Квасу днесь мне принеси! О, женщина, своим известная коварством! – вдруг закричал гекзаметром, вскочивший с кровати Хмара.
Марина выронила чашку. Чашка разбилась о пол, и коричневая жидкость растеклась по каналам-щелям половиц. В осколках остывала заварка.
– Что это с ним? – испугалась женщина.
– Народное средство в действии.
– За что, о боги, послали вы мне испытанье!?
Хмара расхаживал по комнате и размахивал руками, продолжая во весь голос ораторствовать гекзаметром. Гомер, надо сказать, из него был паршивый. Колбасило археолога не по-детски. Именно так бы выразился Антон, бармен из «Анаконды».
– Нечистые варвары, пришлые с севера, усадьбу ввели в запустенье! Род Джушевских отвеку ославив! Перун Всемогущий! Ответствуй, доколе днесь нам нести униженье!
– Что вы ему дали!? Что вы ему дали?! – затрясла меня Марина.
– Обыкновенный коктейль «Отдуплятор». Кола, грейп-фрутовый сок, молотый кофе. Больше ничего.
– Тяжелым проклятьем нечистых кара брахманов коснется! Дланью великой исторгнет Земля все злодейства!
– Василий Петрович! Василий Петрович! – начал я.
– Просто Петрович. Так воины-други брахмана великого кличут!
– Договорились. Между прочим, Петрович, вы мне экскурсию обещали.
– Петрович премудрый сдержит свое обещанье! В поход присно полный отваги, отправимся днесь!
От недавней лаконичности Хмары не осталось и следа. «Днесь» у премудрого Петровича успело стать словом-паразитом. Его он употреблял и к месту и не к месту.
– Куда вы собрались? – не на шутку встревожилась Марина, – Никуда, никуда я его не пущу. Он болен! Слышите, он болен!
– Оставь, о, женщина! Воинов тех, что в поход собирались! Ада исчадье, космической чуждой планеты закланье! Хочет страдалицу Землю поработить и ограбить!
Петрович решительно направился к лестнице. Я последовал за ним. За нами побежала Марина.
– Не пущу! Не пущу, мерзавец! – восклицала она то и дело.
Мы спустились и вышли за двери. Собака чау-чау все еще спала. Львы продолжали зевать.
– Остановитесь! – умоляла женщина.
– Тебе ль, несчастная, Петровича властную поступь своим остудить появленьем?! – велеречиво отрезал археолог.
– Да, – подтвердил я его мысль и, войдя в азарт, добавил: – Днесь!
– Ах, так? Тогда убирайся! Я тебе не прислуга и не сиделка! Я свободная женщина! Сволочи! Понятно?!
Свободную женщину мы рассердили не на шутку. Она подобрала на дороге консервную банку и с ненавистью швырнула ее в нашу сторону. Банка зазвенела у нас за спинами фальшивым набатом, покатилась. Кажется, Марина заплакала.
4.
На холме убедительным бастионом возвышался многометровый забор танковой части. Над частью сияло маленькое солнце, будто новенький гвоздь, вбитый в голубую обшивку неба. Я помог Хмаре выбраться из такси.
– Да вам не сюда. Вам на «Коммунар» надо, – сказал перепуганный таксист.
– На обратном пути непременно заглянем, – ответил я, расплачиваясь с водителем.
– О, кормчий, твоя колесница была легкоступна! Как ветер она донесла двух героев к презренной твердыне, – подытожил Петрович.
В районе «Коммунар» находился городской дурдом. Таксист, получив щедрые чаевые, унесся на машине прочь, тронувшись со второй передачи. Его совет заехать в дурдом не выглядел пустым фразеологическим оборотом. Пока мы шли, оставив усадьбу, от парка к дороге, Хмара, на кураже, в своем эпическом порыве успел описать телеграфный столб, старика-велосипедиста, общественный туалет, шлагбаум и улицу с каждым ее пешеходом. В такси его поэтический дар не утратил своей силы, а только окреп и вознесся…
– Петрович, к части нельзя подходить ближе одного километра – могут быть неприятности, – предостерег я.
– Спокойствие, о, юный ратник! Знает днесь хитроумный Петрович потаенные тропы!
Мы свернули в сторону и спустились с шоссе по пологому склону. Дальше пришлось идти полем. Поле густо поросло сухими травами. Летние дни выжгли из растений сок. Над травой витал плотный и терпкий запах перезрелой пыльцы. Запах смешивался с мошкарой и заставлял глаза слезиться. Я чихал и начинал жалеть о том, что все это затеял.
– Долго еще нам?
– Закончил. Ему отвечал беспристрастный Петрович. Сиянье Аратты пожелав лицезреть, алтарь окропи смиренным терпеньем.
– Окроплю, окроплю, – пробурчал я – выпитый в усадьбе коктейль и без того обременял мой мочевой пузырь.
Мы подошли к неглубокой лощине. В ней росли седые вязы. Натыкаясь на камни, журчал ручей. Археолог увлек меня за собой вниз. Придерживаясь руками за тонкие ветви молодых древесных побегов, мы достигли дна и зашагали дальше по течению ручья. Квакали жабы, раздавшиеся от влаги и обильной пищи. При нашем приближении они синхронно прыгали в воду, будто пловцы на Олимпиаде. Грунт был илистый и мои кеды испачкались.
– К тишине призываю тебя, любопытственный спутник, – зашептал Хмара, – Узри хижины те, что землеробами брошены в страхе проклятья.
Действительно, я увидел развалины некогда жилых построек. В тени вязов просматривался остов дома, с сохранившимся кое-где розовым кафелем. В пустом оконном проеме сидела пластмассовая кукла, неведомо кем и когда здесь забытая. Калитка на аршин ушла в почву. Сквозь застывшую пыль на ней все еще можно было разглядеть красную «тимуровскую» звезду. Пионеры не забредали сюда очень давно.
– Сей ориентир – нам сигнал к восхожденью. Скоро увидишь Аратты сиянье! – произнес торжественно Хмара.
– Всю жизнь мечтал…
Мы пошли прямиком через развалины, вспугнув одичавшую кошку. В доме, на одной из стен сохранилась географическая карта с материками и океанами. Нетронутой оставалась печь. В одном месте на печи химическим карандашом были нанесены отметины – рост детей. Последняя надпись была датирована октябрем семьдесят восьмого года. Женя, 14 лет, 162 см.
За руинами обнаружились малоприметные земляные ступеньки, ведущие наверх. По ним мы без труда покинули лощину.
– Стражей, что Калашников дланью сжимают, стоя на вышке дозорной, мы обманули, ввергнув их разум в плен заблужденья, – обнадежил Петрович.
– Хотелось бы верить, – сказал я. – А почему холм называется Друг?
– Так холм нарекли, горечи лжи испытав, врагами гонимые сонмы брахманов.
– Да уж, папиросам «Друг» тоже брахманы название придумали, не иначе, – вздохнул я.
Хмара не ответил. До забора танковой части оставалось не более пятидесяти шагов. Отсюда, с холма открывалась замечательная панорама. С легкостью можно было рассмотреть все, что было за лощиной: и поле, и шоссе, и недостроенную линию метрополитена, и район новостроек. Мы стояли рядом с кустом шиповника.
– Петрович, я что-то не понял. Где обещанная Аратта? Где следы брахманов?
– О, отрок несчастный! Тебя слепотой покарали жестокие боги! – Язык археолога между тем начинал заплетаться – сказывалась жара, его глаза стали мутными и перестали блестеть. – С кровли храма цветущей Аратты, матери воинов и славных брахманов Отчизны, око ласкает вид на прекраснейший город, что под небом во все времена возвышался. Полноводные реки долины, руслом ведут кораблей караваны. Их трюмы золотом полны и роскошью дивных товаров. Дворцы и базары в багровых лучах озаримы. Днесь жителей славных счастье исполнит, и нет им числа, и бессмертны они, пако сладкую сому, подобно богам они пьют еженощно, храмы Аратты в молитве всеобщей вовек восхваляя!
Я сел рядом с кустом, поставил между ног бутылку с зельем и закурил. Наконец-то, я все понял. Я и в правду связался с сумасшедшим, страдающим к тому же наркотическими галлюцинациями. Безумие Хмары было безумием Шлимана. В вонючем ручье, вдоль которого мы шли он видел полноводную реку. В выжженной степи его воспаленным глазам открывались несуществующие дворцы. Пора было прекращать это цирковое представление…
– Василий Петрович, – сказал я с той спокойной интонацией, которую используют только при общении с детьми и сумасшедшими, – Нам пора домой. Я отведу вас в усадьбу. Там вы отдохнете. Марина приготовит вам ужин. Здесь нет никакой Аратты.
В ответ Хмара зловеще захохотал. Он поднял с земли увесистый камень.
– О, зреньем убогий послушник, ланиты ты сдуй и покайся. Днесь город прекрасный пред нами! Узреть же тебе Петрович-учитель поможет.
Он поднял камень над головой и пошел на меня. Я струсил и попятился назад на четвереньках, как краб. Пластиковая бутылка упала и покатилась по траве.
– Глаз третий откроет тебе посвященье в брахманы. Таинства неба, дороги созвездий, бессмертье и воля всеславной Аратты в дар тебе преподносит щедрый Петрович.
Я понял, что сейчас мне будут делать дырку в черепе. Меньше всего на свете мне хотелось стать брахманом. Кондуктором, мясником, слесарем, поваром в Макдоналдсе, учителем начальных классов, наконец, но только не брахманом.
– Помогите! – закричал я.
– Помощь близка, путь к спасенью укажет тебе жрец Аратты!
Хмара занес камень для удара. Я закрыл голову руками и продолжал кричать. В это мгновенье камень опустился. Археолог с силой ударил себя камнем по макушке и рухнул возле меня на траву. У него хлестала кровь.
– Черт! – выругался я и бросился осматривать рану.
Кажется, череп был не поврежден, однако кожу на голове жрец Аратты рассек себе прилично. Кровь нужно было останавливать. Я снял с Хмары пиджак, стянул с него рубашку. Оторванным рукавом попробовал перебинтовать голову. Археолог начинал бредить на каком-то непонятном языке:
– Капанавагиру завука дуфа Брахмапатара ватинару друг вабрапанамну тара.
Это походило на глоссолалии пятидесятников, которые те устраивают на своих собраниях. Та же религиозная экзальтация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36