На открытках какие-то мекленбургские озера, а еще «Сикстинская Мадонна» и «Шоколадница». Делаю вид, что интересуюсь открытками. Филокартист. Спрашиваю, можно посмотреть? Лейтенант нехотя кивает – к делу это отношения не имеет.
С обратной стороны открыток текст на немецком. Знакомые слова: «Gurten Tag» и «Dresden». Я понимаю, кто адресант. Стараюсь запомнить обратный адрес. В немецком языке самые длинные слова в мире. Но, кажется, мне все удается…
VIII. Глянец

1.
За три месяца, минувших с момента моего увольнения, охрана в офисе успела смениться. Новые люди, вышедшие мне навстречу прыгающей боксерской походкой, в черных похоронных костюмах и щурящиеся от дневного света, заполнившего площадку парковки электромагнитными волнами, знать меня не могли. Я как мог объяснил им, что когда-то работал в офисе и теперь зашел забрать кое-какие вещи. Они завели меня внутрь своей гипсокартонной кондиционированной сторожки, записали мою фамилию в журнал регистрации, вежливо попросили предъявить содержимое карманов, и, удостоверившись, что гексаген я сегодня оставил дома, проводили меня в комнату для посетителей – ожидать решения по вопросу допуска. «Анафема – штука серьезная, тут ничего не поделаешь», – подумал я.
В комнате для посетителей держалась температура +23 по Цельсию. Стояли аквариумы – в них плавали декоративные рыбы, похожие на блесны. Их латинские прозвища напоминали имена созвездий. Тут же водились черепахи. По гарантии зоомагазина, они должны были пережить всех. Я пять минут смотрел выключенный телевизор. Наконец появился охранник и объявил, что я могу зайти в свой бывший кабинет и забрать вещи – на это мне щедро выделили полчаса.
В кабинете я застал Игоря. Он листал дамский глянцевый журнал. Мансардное окно было открыто, и от этого глянец светился особенно игриво.
– Привет, – сказал я.
– Привет, – сказал Игорь так, будто мы виделись вчера.
– Как дела?
– А-а, достали… Ты вещи забрать?
– Даl. Что читаешь?
Игорь показал мне обложку. Очередная блондинка с обнаженным пузом и названия статей, чтобы заинтересовать читательниц. «Это сладкое слово шоппинг». «Как женить Его за неделю». «Все, что Ты хотела знать о тантрическом сексе, но стеснялась спросить». «Журнал – лучшая подружка», – это не название статьи, это лозунг журнала.
– Из Тернополя пишут, – продолжил Игорь чтение, – если у вас бледные ноги, не отчаивайтесь. Чай, заваренный по нашему рецепту и нанесенный на кожу, сделает ваши ноги загорелыми и привлекательными… А во г еще: десять советов, как отказать Ему в анальном сексе, чтоб он не обиделся. Очень интересно. А хочешь пройти тест: «Кто Ты: Женщина Вамп или Синий Чулок»?
– Нет.
– Зря. Я, например, прошел.
– Ну и кто ты?
– Шестнадцать баллов. Всего на балл больше, чем «Синий чулок». Я – «Красная Шапочка».
– Мои поздравления. Слушай Игорь…
– Чего?
– Будь другом, погуляй минут двадцать, а?
– Ну, ты нахал. Учти, я теперь знаю двадцать признаков, как отличить нахала.
– Игорь, очень прошу.
– Ладно, все равно я на обед собирался. Если кто зайдет, скажешь: меня ждешь, мол, у меня ключ от ящиков письменного стола и без этого ты не можешь забрать вещи.
– Спасибо.
Игорь сложил журнал подзорной трубой и зажал его подмышкой. Выходя из кабинета, он чуть не споткнулся о коробку из-под сканера. С моим уходом, порядка в кабинете не прибавилось.
Я зашел в Интернет. Для начала отправил письмо Ф. Потом стал искать телефон немца. Зная его имя и адрес, это не составило труда. Код Германии «49». Сорок девять клавиш пианино.
Еще утром я решил, что буду звонить из офиса. Мой разговор с Дрезденом наверняка затеряется в длинной, как свиток торы, распечатке телефонных звонков на Багамские острова и в Гонконг. А даже если и не затеряется – мне-то уж, отлученному, все равно.
Я набрал номер. Три гудка. В трубке раздалось что-то похожее на кашель. Мне повезло. Немец был дома:
– Hallo.
– Гутен Таг.
– Guten Tag.
– Шпрещен зи руссиш?
– Ja… Гово… Говору.
– Я Вам звоню из города, где вы были в плену. Вы меня слышите?
– Ja… Я… я… Слишатъ…
– Вы помните Марию Комиссарову, в девичестве Герлитц?
– Кх-кх-хх-кхх…
– Вы знаете, что у вас есть дочь?
– …
– Ну зачем. Зачем Вы плачете?
2.
Вернулся Игорь. От него пахло соусом из мексиканской закусочной. Во рту торчала зубочистка:
– Все? Сделал свое грязное дело?
– Да. Пора и честь знать, – нужно было уходить, пока не начались расспросы.
– Может, чаю?
– Нет, спасибо, я вполне доволен своими ногами, и их бледный вид меня не волнует. Жене и дочке – привет.
– Подожди.
– Что?
– Я тут подумал, пока обедал, – Игорь выплюнул зубочистку в корзину для бумаги, – вот бы было хорошо, если бы в офис нужно было по должностной инструкции приходить пьяным Я даже не прошу, чтобы трезвость была запрещена. Пусть бы она хотя бы считалась нарушением деловой этики. Как ты думаешь, здорово бы было?
Я улыбнулся. Такого от него я раньше не слышал. Игорь мне всегда нравился. Похоже, семейная жизнь и работа* его и вправду достали…
С собой из офиса я вынес чашку с логотипом журнала «Бизнес», каталог рекламной выставки, несколько фотографий и диплом, подтверждающий прохождение мной тренинга в городе Киеве. Больше у меня ничего не было.
IX. Анализ
Апрель 200… г.
Психоаналитик: Ты помнишь, как в первый раз подумал о смерти?
(пауза, секунд пять)
Растрепин: Да, помню.
П: Сколько тебе было тогда?
Р: Не помню, не думаю, что больше семи.
П: Что ты помнишь?
Р: Мы с отцом ехали на велосипеде на дачу собирать черешню. На мне были желтые спортивные трусы и футболка с зелеными грузовиками. Я ехал на багажнике велосипеда «Аист». Висели пластмассовые ведра. Они ударялись о руль и стучали. Было лето, кругом все было зеленое и очень большое. Сзади поднималась пыль. И когда мы проезжали мимо лепрозория…
П: Ты в семь лет знал, что такое лепрозорий?
Р: Понятия не имел. Я даже тогда не знал, что это лепрозорий. Думал, просто больница какая-то. Не в этом дело… Тут дело не в лепрозории. А… Не знаю. Просто так. Едешь на велосипеде, обнимаешь отца, чтоб не упасть, лето, деревья…
П: Ты сказал отцу о том, о чем подумал?
Р: Да.
П: А он?
Р: Он сказал, что я дурак.
П: А что потом? Что было потом?
Р: Потом мы приехали на дачу и стали собирать черешню.
* * *
П: Тебе не нравятся люди, которые с тобой работают в офисе?
Р: Я такого не говорил.
П: Руководство всего лишь считает, что в тебе нет «чувства локтя». Поэтому переформулируем вопрос: ты считаешь, что люди, которые работают с тобой в офисе, доставляют тебе дискомфорт?
Р: Чем они могут доставить мне дискомфорт?
П: Скажем так: своим существованием.
Р: Они замечательные люди.
П: Замечательные? Ты, правда, так считаешь?
Р: Конечно. Секретарь Лена – замечательный человек. Она готовит мне кофе, если я вежливо попрошу. Она приходит на работу раньше всех на полчаса, и уходит позже всех на полчаса. А еще, один раз, мы с ее сыном, ему пять лет, играли в машинки.
П: В машинки?
Р: Ну да, в машинки. Это когда у него есть маленькая игрушечная машинка (пауза) на колесиках, модель. И у меня есть машинка, тоже маленькая, тоже на колесиках и тоже модель. (Раздраженно) И мы играли в машинки. Лена не могла уйти, потому что ждала, пока не уйдут учредители. Вот я и поиграл с ее сыном в машинки, чтоб он не скучал.
П: Понятно.
Р: (берет в руки карандаш со стола и крутит его в пальцах) Охрана – Артур и Юра – тоже замечательные люди. Мы часто на работе вместе смотрим футбол. Один раз они увидели по скрытой камере, что я вечером на корпоративной вечеринке мочился в фикус… Ну, в тот фикус, что стоит в комнате для переговоров. Они ничего не сказали начальству, а только сказали мне, чтобы я так больше не делал. Обслуживающий персонал – тоже замечательные люди… А что уж точно, так это то, что на всем белом свете нет таких замечательных людей, как менеджеры, мои коллеги. У каждого из них есть бумажник и есть барсетка; они скорее сдохнут, чем не выплатят банку взнос за мобильный телефон с полифоническим звонком; они искренне любят начальство – наш пантеон небожителей; мечтают, что их пошлют в командировку на Кипр; а еще, по пятницам, мы вместе ходим в боулинг, пьем там виски или коньяк, покупаем в складчину проституток. Разве не здорово? Я, например, в полном восторге! Что же касается учредителей, то не сыщется таких эпитетов, чтобы передать всю глубину моего восторга, ибо люблю я их всем сердцем, каждой кишкой, как и должно любить в наше время класс эксплуататоров!
П: Успокойся, не надо кричать. Успокойся.
Р: (ломает карандаш пополам) Я спокоен. У меня все в порядке.
П: Почему бы нам не выпить сейчас кофе?
* * *
П: Ты вчера сказал, что видишь много пошлости в людях, которые тебя окружают на работе…
Р: Не надо ловить меня на слове. Это я сгоряча сказал. Не подумал.
П: И все-таки сказал…
Р: Ну, сказал… Знаю – оговорки «по Фрейду» и все такое. Ничего нельзя сказать просто так.
(психоаналитик пожимает плечами – в данном случае это знак согласия)
П: И тем не менее, в чем пошлость?
Р: Пошлость? В их существовании… Ну, я имею в виду не факт их существования, о котором мы говорили вчера, а экзистенцию их существования.
П: Я не пойму. Какая экзистенция? В чем пошлость? Они рассказывают пошлые анекдоты, они…
Р: (перебивает) Да причем тут анекдоты, не рассказывают они анекдоты.
П: А в чем тогда дело?
Р: Как тебе сказать… Вот, к примеру, мечтать поехать в Париж – это пошло.
П: Что плохого в мечте поехать в Париж?
Р: Плохого ничего. Просто пошло.
П: Что тут пошлого?
Р: Ну вот как. Сидит, к примеру, какая-то, какая-то… (пауза)…девочка… Снимается на фотографию, посылает эту фотографию в газету. Ну ты знаешь: обычно такие фотографии печатают на последних полосах газет в рубрике «Мисс Газета Такая-то» или «Мисс Очарование» или «Мисс Как Редактор Придумает». А ниже подпись: (кривляется) «увлекаюсь бальными танцами, люблю общаться с интересными людьми, хочу стать фотомоделью, мечтаю поехать в Париж, и, вообще, фотографию прислала не я, а моя двоюродная тетя из Мелитополя». У такой девочки есть своя любимая марка помады и любимая марка прокладок, свой любимый киноактер, любимая телепередача и любимый день недели, любимая буква алфавита и любимая книга, и просто «любимый». Ты слышишь, как они произносят (опять кривляется): «любимый». У «любимого» нет мерседеса, но это не беда, потому что «любимым» на мерседесах, она предпочитает «любимых» на БМВ, хотя ни тем, ни другим она нахрен не нужна и они ее совсем не любят.
П: Ладно, это пошло, но причем тут твои сослуживцы, коллеги? Причем тут мечта поехать в Париж и они?
Р: Я не знаю.
П: Нет, ты все-таки скажи.
Р: Я не знаю, я устал.
П: Я тебе скажу. Ты просто их не любишь.
Р: (иронично) Да? Ты тоже заметила?
П: Именно это я и заметила.
Р: Я их, действительно, не люблю. Но дело не в этом.
П: А в чем дело? В чем? Люди, которых ты любишь, которые тебе нравятся, могут быть пошлыми?
Р: Могут. Иногда могут. Вот я, к примеру, в детстве, в своего лучшего друга из-за этого кинул кирпичом.
П: Кирпичом? Зачем кирпичом?
Р: А он спросил у меня, слышал ли я, как поет соловей.
П: Господи, Растрепин, Париж, а теперь соловей. В чем соловей-то провинился?
Р: Не знаю, просто спрашивать о соловьях как-то пошло.
П: (нарочито спокойно). Хорошо. Хорошо. Ну а сам-то ты бываешь пошлым?
Р: Сам? Пошлым? Знаешь, иногда, в некоторых ситуациях, можно быть либо пошлым, либо циничным. Я предпочитаю быть циничным.
* * *
Р: И что это за идиотское условие: называть вас на ты? Вы меня, уж простите за неучтивость, гораздо старше, я вас не знаю, вы женщина, в конце концов! Я не хочу называть вас на «ты». По какому праву вы меня заставляете вам «тыкать»?
П: Так нужно.
Р: Я не помню, чтобы Фрейд или Юнг писали о такой необходимости.
П: (внезапно теряет контроль над собой) Если ты, Растрепин, думаешь, что мне приятно с тобой общаться, слушать твои несносные словоизлияния, наблюдать твое самолюбование и хвастливое головокружение от собственных комплексов, то ты глубоко ошибаешься... Ненавижу эту работу…
(пауза)
Р: Ты плохой психоаналитик, (издевательски) Тобою движет жажда наживы, а не жажда истины. Ты? Ты меня слышишь? Я с тобой разговариваю?
П: (почти плача) Ты отвратительный пациент.
Р: А ты плохой психоаналитик.
П: Ты плохой работник.
Р: (улыбается, иронично) Да, я такой.
* * *
П: Сегодня у нас будет не совсем обычный сеанс.
Р: Я заинтригован.
П: Я прошу тебя нарисовать картинку.
Р: Какую картинку?
П: Это просто рисунок. Обыкновенный рисунок.
Р: Что я должен нарисовать?
П: Что хочешь, что придет тебе в голову. Возьми карандаши. Только не нужно их ломать, пожалуйста.
(протягивает карандаши)
П: Рисовать умеешь?
Р: Я закончил художественную школу.
П: Тем лучше.
(Растрепин рисует, проходит около пяти минут, протягивает листок)
Р: Готово.
(на листке изображена Пизанская башня, над нею клочковатые облака)
П: Что это?
Р: Это Пизанская башня.
П: Ты это специально нарисовал?
Р: Конечно, специально.
П: Зачем?
Р: Я был вчера с тобой груб, а ты этого не заслужила. Мне хочется облегчить тебе работу.
(психоаналитик устало вздыхает)
Р: А хочешь, я скажу тебе какие сны меня пугали в детстве. Всех психоаналитиков ведь это волнует больше всего… Хочешь? Так вот мне снилось, что меня облепили гусеницы, и от этого я почему-то вспыхиваю, как спичка, загораюсь. Ты, наверное, хочешь знать, нравился ли мне в детстве огонь. О! Как мне нравился в детстве огонь! Я любил «палить кострики». Знаешь, как бывает, соберешься с друзьями во дворе вечером и сжигаешь все, что горит. Это называлось «кострик». Ты, наверное, сделаешь вывод, что я страдал энурезом. Так я тебе и так скажу! Я страдал энурезом! (кричит) В детстве я страдал энурезом!!! Пусть все слышат, (наклоняется, шепотом) И не смей говорить после этого, что я плохой пациент.
* * *
П: Насколько я поняла, тебе уже доводилось посещать психиатра.
Р: Это было давно. Мне тогда было лет десять.
П: Расскажи об этом.
Р: У меня были припадки. Это очень волновало бабушку. К тому же, за месяц до того случилась история с соловьем и кирпичом – я рассказывал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36