ускакал прочь, оставив жену и младенца-дочь расхлебывать последствия. Уходя, он заверил всех, что отправляется за помощью, но на самом деле не имел никакого намерения возвращаться.
– Ты хорошо осведомлен. – Взгляд Хэмфри стал проницательным.
– Потому что его жена и дочь теперь со мной. Хэмфри приоткрыл рот от удивления.
– Кэтрин и Розамунда. Я думал, что они тво…
– Все так думают, – резко перебил Оливер. – Даже те, кому известна правда, почти забыли ее. Нас считают мужем и женой, близких, как вот это! – Он поднес к глазам Хэмфри два сложенных крестом пальца. – Если бы ты только знал, какие страдания и какую сердечную боль причинил этот человек! И потому, Бог мне судья, я раньше рассеку его сердце своим мечом, чем встану с ним в один ряд.
– Хорошо. Я уже сказал, что прогоню его. Успокойся. – Хэмфри поднял руку ладонью наружу в жесте примирения. – Пойдем-ка лучше в зал, пора поесть.
Оливер перевел дух и пригладил руками волосы. Ярость ушла. Остались только тошнота, гнев и испуг.
– Нет, мне нужно домой, к Кэтрин и Розамунде. Хэмфри неохотно кивнул.
– Хочешь, я пойду с тобой?
– Нет, – бросил Оливер, но затем сделал над собой усилие и заставил себя сохранять вежливость. – Спасибо, Хэмфри, но у тебя есть свои заботы, а я займусь моими.
– Только не действуй наспех, – предостерег Хэмфри. В его глазах сквозила тревога. – Рассечь мечом чье-то сердце – значит убить не только его, но и себя.
– Ты так полагаешь? – вскинул брови Оливер. – Мое сердце он рассек десять лет назад. Тебе не кажется, что расплата несколько запоздала?
– Оливер…
– Впрочем, если я отыщу и убью его, его бесчестье перейдет на меня, – горько добавил рыцарь. – И в любом случае, расплачиваться придется мне.
ГЛАВА 35
Прачка Агата водрузила на стол корзину с чистым бельем.
– Все готово, – объявила она. – С тех пор как ты вернулась в Бристоль, ты стала одной из моих лучших заказчиц.
Кэтрин покаянно улыбнулась, расплачиваясь с Агатой за работу.
– Кое-кто утверждает, что я жуткая мотовка, потому что стираю рубашки и сорочки чаще двух раз в год.
– Только не я, – хихикнула Агата, пряча монетки в кошелек. – И вот что я тебе еще скажу. Рыцари, которые платят мне за стирку их рубах и белья, в основном-то и пользуются успехом у женщин. Кому охота подходить поближе, если человек воняет, как законченный фермер? – Прачка обвела взглядом комнату и кивнула. – Хороший домик. Этель здесь бы понравилось.
– Мы сняли его у Джеффри Фитц-Мара, – сказала Кэтрин, полностью присоединяясь к восхищению Агаты воздушными пропорциями крестообразной рамы. – Оливер скоро уедет, а я останусь здесь с детьми ждать возвращения армии.
Она предложила Агате чашу вина. Глаза прачки заблестели, и она с готовностью плюхнулась на стул.
– Всего чашечку, – ответила она. – А то я не смогу работать. Хорошо, что Джеффри Фитц-Мар снова на ногах, несмотря на все горести, которые его постигли.
Они немного посидели и поболтали. О Джеффри, о войне, о всяких женских делах. Розамунда с гордостью показала Агате сделанную ею тесьму и кусок вышивки, которой она сейчас занималась. Мальчики наперебой просили прачку покачать их на округлых коленях.
В дверь постучали. С чашей в руке и улыбкой на губах Кэтрин открыла ее. Там стоял горожанин, один из самых бедных, зарабатывавших себе на жизнь тем, что держали лошадей, носили грузы и бегали по поручениям. Она немного знала этого человека, потому что пару раз его посылали позвать ее принять роды.
– Ты Эльдред, да? – спросила она.
– Угу, госпожа, Эльдред, – подтвердил он. Его желтые зубы были стесаны почти до самых корней. Он просунул в дверь голову. – Утро, Агата.
– Утро, Эльдред, – ответила та с явным раздражением.
– Чем можем служить? – спросила Кэтрин. Эльдред пожирал глазами вино, но не был настолько глуп, чтобы искушать удачу.
– Мне велели найти повитуху, такую, которая понимает в своем деле. Я знал, что вы вернулись в Бристоль: прошел такой слух. Ну и решил, что сразу приведу вас, если смогу. – Он вытер рукавом каплю, повисшую на носу и громко засопел. От его одежды нестерпимо воняло помоями и мочой. Помимо всего остального, этот человек еще занимался тем, что рылся в кучах городских отбросов в поисках чего-нибудь годного к употреблению. Кэтрин сильно подозревала, что свою одежду он выловил там же. Ее нос свидетельствовал о неоспоримом факте, что Эльдред в жизни никогда не платил прачке.
– Уже? Женщина уже рожает? – спросила Кэтрин, снимая с крючка плащ.
Эльдред пожал плечами и развел грязные руки.
– Наверное, так. Я ее не видел, только мужа, но он трясся, как лист. Он платит хорошо… как раз по вам.
– Агата, ты не присмотришь за Розамундой и мальчиками, пока Оливер или я не вернемся?
– Конечно, госпожа, иди спокойно, – помахала рукой пожилая женщина. – А куда ты идешь-то, если понадобится отыскать?
– Причальный переулок, – сказал Эльдред. – Прямо посередине, меж поварней и баней.
Они ушли. Агата закрыла за ними дверь, нахмурилась и поджала губы.
Причальный переулок был не худшим местом в Бристоле, но и не самым лучшим. Между домами купцов и ремесленников встречались поварни и пекарни. Были там таверны и бани. Человек мог поесть, получить выпивку, найти девку, и все это на расстоянии не более тридцати ярдов. Но на том же расстоянии его могли ограбить и бросить в реку.
– Вот дом, – сказал Эльдред, остановившись перед строением, которое было зажато между двух более крупных зданий. Плетеные стены недавно обмазали свежей глиной; солома на крыше тоже лежала новая.
– Хозяева-то баню держат, – добавил Эльдред – Купили его у одной вдовы, которая тут жила. А теперь сдают, во как.
Пока Эльдред барабанил в дверь, Кэтрин разглядывала дом. Такие местечки мужчины обычно держат для встреч с любовницами, а не для того, чтобы обзаводиться настоящим хозяйством. Наверное, рожает как раз любовница.
На стук Эльдреда отворил рыжий уэльсец.
– Я привел повитуху, как просил твой хозяин, – объявил горожанин.
Кэтрин сначала не узнала Ивейна: у нее сложилось только четкое ощущение, что она уже видела его прежде. Имя вспомнилось, только когда она уже переступила через порог и снимала капюшон.
– Ивейн? – Ее глаза расширились.
Глаза солдата тоже. Он резко повернулся к Эльдреду и бросил:
– Что это еще за шутки?
– Никаких шуток, – озадаченно захлопал глазами горожанин. – Вы просили повитуху, я сказал, что приведу, если смогу найти, и вот она здесь. Давай заслуженную плату. – Он протянул руку.
– Ты ничего не заслужил, – прорычал Ивейн.
От потрясения Кэтрин как-то ослабела и совсем растерялась. Хозяином Ивейна мог быть только Луи. Матерь Божья, после стольких лет! Он врывался в ее жизнь и исчезал из нее, как дух-разрушитель: приводил все в хаос и оставлял ее подбирать осколки только затем, чтобы вновь возникнуть и снова расколотить все вдребезги. Кэтрин положила руку на грязный рукав Эльдреда.
– Проводи меня домой, Эльдред, – сказала она настолько спокойно, насколько смогла. – Я сама заплачу тебе.
Она повернулась к двери.
– Не стоит, – тихо сказал Луи, загородив дорогу. – Спасибо, хозяин Эльдред.
Он дал посланцу серебряный полпенни, опустил руку на плечо Кэтрин, чтобы удержать ее, и посторонился, давая горожанину пройти. Затем закрыл дверь.
Если бы не мысль о женщине, к которой ее привели на помощь, Кэтрин отпихнула бы его и бросилась вслед за Эльдредом. Она гневно уставилась на мужа и сказала:
– Меня вызвали к роженице. Как видно, еще одна несчастная женщина пала жертвой твоего очарования.
Луи принял обиженный вид.
– Почему ты всегда думаешь обо мне самое худшее, Кэтти?
– Потому что мне известно, что ничего иного и быть не может, – взорвалась она. – И мое имя Кэтрин. Что ты делаешь в Бристоле, Левис?
Он пожал плечами и улыбнулся: знакомый жест, который когда-то заставлял всю ее замирать, но теперь не вызвал ничего, кроме раздражения. В нем было одно жеманство и ничего привлекательного.
– То же, что и все остальные. Отдаю дань вежливости принцу Генриху, нашему будущему королю.
Как, ты считаешь, что он пожалует тебя замком, чтобы наверняка избавиться от него?
– Я вижу, у тебя еще есть коготки, – скривился Луи.
– Я не выношу болванов. Проводи меня к женщине, которая рожает, или отпусти. – Она положила руку на дверной засов.
– Здесь нет рожающей женщины, – сказал Луи. – Повитуха нужна мне. Я не знал, что старый нищий приведет тебя.
– Что? – Кэтрин уставилась на него, спрашивая себя, не потерял ли он рассудок. – Зачем тебе повитуха?
Луи коротко глянул на Ивейна.
– Пойди в соседнюю дверь и позабавься, – сказал он, бросая солдату монетку. – Мне нужно поговорить наедине со своей женой.
– Я тебе не жена, – холодно сказала Кэтрин. – Ты лишился прав на меня, когда ускакал из Уикхэма, оставив меня с младенцем на руках выдерживать осаду.
– В глазах церкви ты моя.
– Но только не в своих глазах, и это главное. Ивейн, потупившись, открыл дверь и вышел на улицу.
Кэтрин рванулась было за ним, но Луи оказался быстрее: он прыгнул вперед и загородил вытянутой рукой дорогу.
Кэтрин выпрямилась, ощущая одну ненависть и, пожалуй, искорку страха.
– Пусти меня, – прошипела она. – Зачем бы тебе ни понадобилась повитуха, найди себе другую. Я не обязана тебе верностью и не собираюсь оказывать никаких услуг.
– А как же насчет жалости, Кэтрин? – Его голос смягчился и приобрел пафос. – Неужели в тебе не найдется жалости, чтобы проявить ко мне сострадание?
– Нет, – твердо ответила она, но и сама заметила предательскую нотку неуверенности.
Луи тоже отметил ее и немедленно этим воспользовался.
– Я не верю этому. Твое сердце всегда было нежным, даже если заключено в стальную скорлупу. – Он понурил голову. – Я умираю. Именно поэтому я и отослал Ивейна: он не должен знать. Ты избавишься от меня раньше, чем предполагаешь.
– Умираешь? – Кэтрин не знала, смеяться или пугаться, верить или усомниться. – Не вижу, чтобы с тобой было что-нибудь не так.
Она и не могла видеть. Он был строен, загорел и так же преисполнен жизненной энергии, как и раньше.
– Тогда посмотри еще.
Она последовала за его взглядом вдоль вытянутой руки, загораживающей выход, и увидела на обнажившейся коже запястья язвенное пятно размером примерно с брошку.
– Проказа, – сказал Луи, опуская руку и поворачивая ее так, чтобы Кэтрин смогла разглядеть пятно более пристально. – Проклятие крестоносцев. Я принял крест во искупление своих грехов, и он забрал мою жизнь. Пожалей меня, Кэтрин. Лежа на своем теплом, незаконном ложе, вспомни обо мне в нищенских лохмотьях на обочине дороги с тренькающим колокольчиком в качестве подруги на ночь и криком «Нечистый!» на губах.
Она покачала головой и сглотнула, не в силах отвести взгляд от язвы с серыми шелушащимися краями. Ей не один раз приходилось встречать прокаженных, бросать им в виде милостыни фартинги и полпенни, но только на расстоянии. Они одевались в глухие одежды, чтобы скрыть язвы, оставленные на телах болезнью, но женщина видела достаточно пятен, чтобы знать признаки.
– Ступай, если хочешь, – сказал Луи, отступая и освобождая проход на мокрую улицу. – Возвращайся к своей жизни и делай вид, что мы были всего лишь кораблями, разминувшимися в ночи, что мы никогда не сталкивались.
– Мне жаль. Мне так жаль, – прошептала Кэтрин.
Красивый, пустой Луи, так нуждавшийся в лести, находивший такое удовольствие во всех чувственных вещах. Это был самый жестокий конец из тех, какие могла изобрести судьба. Хотя дверь была распахнута, Кэтрин не могла просто так взять и уйти.
– Мне тоже. – Он прикрыл рукавом больное место. – Насколько я понял, это расползается медленно; пройдет достаточно времени, прежде чем оно доберется до моих пальцев и заставит их гнить. По крайней мере, пока я могу прятать язву, жить среди других людей и идти своей дорогой в мире. Но довольно скоро все это изменится. – Он насмешливо посмотрел на нее. – Теперь тебе меня жалко?
Кэтрин сжала кулаки. Она чувствовала и сострадание, и гнев. Насколько это похоже на Луи: он лучше заразит других, чем пожертвует своим образом жизни.
– Даже если и жалко, тебе-то какой в том прок? Насмешливое выражение исчезло. Лицо стало молящим, хотя сквозь жалобную просьбу проглядывал расчет.
– Во имя жалости ты могла бы помочь мне выжить.
– Зачем, если твоя смерть устроит меня гораздо больше? Когда он захлопнул раскрытую дверь, улыбка стала почти гримасой.
– А совесть, Кэтрин? Твоя кровоточащая совесть? У меня совести вообще нет, но ты всегда обладала ей в избытке на двоих. Именно поэтому и не ушла, пока у тебя был шанс.
Она прикусила губу, признавая, что он прав: он всегда умел нащупать слабое место и сыграть на нем.
– Я не знаю лекарства от проказы, – сказала она. – Я ничего не могу для тебя сделать.
– Однако оно существует. Врачи в Святой земле гораздо ученее здешних. Они знают все даже о таких лекарствах, о каких мы и понятия еще не имеем. – Глаза Луи горели.
– Мне известно, что среди арабов существует давняя лекарская традиция, – ответила Кэтрин. – Этель научила меня многому из их методов. Но я не знаю, что могло бы помочь от проказы.
Она никак не могла понять, к чему клонит муж. Зачем ему повитуха, когда правильнее было бы обратиться к лекарю? В ее мозгу начала зарождаться страшная догадка, но такая отвратительная, что она не позволяла ей оформиться словами.
– Знахарка не научила тебя всему, она была не такой мудрой, как считала сама. – Луи улыбнулся и сложил руки, но Кэтрин понимала, что это одна видимость, что он дрожит от подавляемого страха или возбуждения.
– Так что же ты хочешь? – потребовала она, внезапно потеряв терпение. – Кровоточит моя совесть или нет, но, клянусь, я сейчас уйду. Дома меня ждут муж и дети.
– Тогда тебе повезло. У меня есть только Ивейн и моя гниющая плоть, – сказал он, скривив губы. – Как там моя дочь?
– Если бы ты остался, то знал, – сварливо отозвалась Кэтрин. – Ты можешь претендовать на нее в той же степени, что и на меня, то есть никак.
Луи фыркнул и отвел глаза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66