Чем больше любви к стране, к краю, тем больше будет и кирпичей… Посмотрите, ребята, посмотрите на тайгу, освещенную звездами…
Острая боль ударила между лопаткам», подкинув его тело. Вспышка сознания отметила резкий сухой треск, оживила ощущение – я не один, вернула воспоминание – щелчок!.. Щелчок не ветки, а курка… Забила тревогу: «Я никому не успел сказать»…
Широко раскрытые глаза увидели звезды – уже не наверху, а прямо перед собою. Взмахнув руками, он повернулся на месте и боком повалился в нетронутый ласковый снег.
23
Катя и Валька шли рядом на лыжах по тихой озаренной звездами тайге.
– Остепенишься! – говорил Валька.
– Не остепенюсь! – отвечала Катя и, оттолкнувшись палками, выносилась вперед.
– Остепенишься, – повторял Валька, догоняя ее.
– А вот не остепенюсь!
– А вот остепенишься, – настаивал Валька. – Сына заведем – остепенишься.
Катя вспыхнула и пустилась бежать. Валька погнался за нею и уже настигал ее, когда она крикнула:
– Вот еще! Жены ему мало, сына захотел! – и залепила в него огромным снежком. Но она была благородна и не побежала дальше, пока он фыркал и отряхивался.
– Ну и захотел, – упорствовал Валька, крутя головой, чтобы стряхнуть снег.
– Ну и хоти!
– А ты не хочешь?
Катя снова умчалась вперед и оттуда крикнула:
– Некогда!
– А бегать время есть?
– Бегать – это организованная борьба с цингой.
Они снова пошли рядом.
– В здоровом теле здоровый дух, – важно продолжала Катя, – а ты с глупостями. Ты сперва заслужи сына, а потом проси.
– А разве я не заслужил?
– А что ты такого сделал?
– А ты?
– Я тебя спрашиваю, на обратных не ездят.
Валька схитрил:
– Раз я заслужил тебя, наверно я что-нибудь да сделал.
Катя запнулась было, но потом нашлась.
– Я тебе поверила авансом, – сказала она. – Ты еще должен оправдать доверие.
– Я тоже тебе поверил авансом, – буркнул Валька. – Можешь особенно не задаваться, я не хуже тебя.
– Хвастун! – крикнула Катя. – От такого хвастуна и сын хвастунишка будет!
Он нагнулся за снежком, но Катя изо всех сил побежала вперед. Они долго гонялись по тайге, крича и смеясь. Когда Валька настиг ее и хотел натереть ей лицо снегом, она с размаху кинулась к нему на шею; он выронил снег, поворчал для виду и поцеловал ее. Все еще запыхавшиеся от быстрого бега, они стояли, опершись на палки, очень счастливые.
В морозной тишине отчетливо прозвучал выстрел.
Они стояли и прислушивались.
– Охотится кто-нибудь? – неуверенно сказал Валька. Но Кате вдруг стало страшно. Тайга показалась темной и время – поздним.
– Пойдем, – шепотом сказала она и направила лыжи в сторону, где раздался выстрел.
Они вышли к кирпичному заводу и, обогнув его, пошли по снежной дороге в город. И оба разом остановились.
На снегу, раскинув руки в обледенелых рукавицах, лежало запрокинутое назад неподвижное тело.
Они наклонились над ним и узнали. Широко раскрытые глаза Морозова остекленели, в них отражались звезды. Катя и Валька, дрожа, смотрели на него и друг на друга.
Потом Катя сказала:
– Беги скорее.
Он без слов надел лыжи и побежал.
Катя сидела одна в лесу около трупа, слишком подавленная, чтобы бояться.
По дороге, взметая снежную пыль и подпрыгивая, летели сани. За санями на лыжах несся Валька. Андронников соскочил на ходу. За ним выскочил врач, спрыгнул с облучка с докторским чемоданчиком в руке Тарас Ильич.
– Незачем, – сказал Андронников, отстраняя врача. – Поздно.
Катя быстро рассказывала:
– Идем мы, остановились. Вдруг выстрел, Валька говорит – охотятся. А я подумала – нет. Говорю, пойдем. И так мне стало страшно. Бежим, бежим… А тут он лежит…
Она заплакала и снова села на снег рядом с Морозовым.
Андронников осматривался по сторонам: «Морозов шел из города… Стреляли сзади. Справа или слева? По тому, как упало тело, скорее справа». Он надел лыжи и вошел в тайгу. Валька и Тарас Ильич шли по бокам, настороженно вглядываясь в каждую тень. Тарас Ильич первым крикнул:
– Здесь!
Они увидели примятую в снегу ямку, потревоженные оголенные ветви куста и уходящий в тайгу лыжный след.
– Так! – сказал Андронников и приказал Тарасу Ильичу: – Возьмите у Ставровой лыжи.
Они втроем шли по следу. Но убегающий был хитер. Он добежал до чужого следа и пошел по нему. Валька узнал следы свои и Катины. Вот здесь они поспорили, вот здесь, где взрыхлен снег, Катя лепила снежок, чтобы бросить в него. Здесь он догнал ее, и они поцеловались.
Немного далее беглец свернул в сторону. Они побежали по его следу. Но он снова свернул на чужие следы. Он бежал до сопки, где Катя и Валька катились по склону. Здесь следы спутывались.
Три человека внимательно обошли весь склон.
– Вот! – крикнул Валька в середине склона. – Вот глядите, он прыгнул в кусты.
Беглец сделал искусный прыжок в сторону, в кусты, продрался сквозь них и снова побежал, заметая веткой лыжный след. Вот и обломанный сучок, а вот дальше брошенная ветка. По редким и сильным отпечаткам палок можно понять, как быстро он бежал.
Они побежали тоже. След вел к узкоколейке. Вот он нырнул в канаву около полотна, вот следы ног человека, взбиравшегося на полотно. Тарас Ильич лег, разглядывая след.
– В унтах был, – сказал он, вскакивая, и схватил Андронникова за локоть. – Чуешь? В унтах… Не иначе, как он… ехидна!.. Вот он кого караулил у дома дирекции…
На полотне узкоколейки следы терялись на промерзшем истоптанном снегу, где постоянно ходило много людей – на каменный карьер и обратно. Три человека долго шарили кругом при скудном свете звезд, пытаясь найти потерянный след.
А в клубе строительства коммунисты и комсомольцы укладывали на последнее ложе тело своего руководителя… В клубе было тихо и очень тесно. Раздавались только краткие распоряжения Круглова:
– В комитете кумач. Флаги несите. Хвои побольше. Девчата, венки делать!
На полу, обхватив руками ножку стола, плакала Мооми. Она хотела плакать громко, плакать и завывать, как полагалось около покойника. Круглов сказал: «Не надо, тише». Она поняла, что у русских другой обычай, и подчинились. Но тогда слезы хлынули непроизвольно, от жалости и горя.
Прибежал Вернер. Он скинул у двери шапку, торопливо подошел. Губы его были плотно сжаты, скулы напряжены. Он очень торопился сюда, а теперь застыл, без слова, без жеста. Сотни глаз смотрели на него – он их не замечал. Текли минуты. Его рука вдруг поднялась и каким-то теплым товарищеским движением дотронулась до холодной руки покойного. Он отвел руку, резко повернулся и почти бегом вышел из клуба.
Гранатов пришел вместе с Андронниковым, прямо с дрезины, на которой они примчались с карьера. Андронников разыскал среди собравшихся Касимова и Епифанова и ушел с ними. А Гранатов остановился перед покойником, низко склонив голову, положив свои израненные руки на край стола. Комсомольцы смотрели на его руки, на склоненный профиль. Они видели, как судорожно задергалась щека Гранатова, как скатилась по ней одинокая слеза.
Тоня подошла, коснулась пальцами его плеча, сказала:
– Не надо.
Он вскинул голову. Узнал ее. Удивленно оглядел ее и снова поник головой. Когда он вышел из клуба, Тоня догнала его. Она вся дрожала.
– Не ходите один! – крикнула она. – Не ходите!
Он снова удивленно оглядел ее и, слегка улыбаясь, взял ее под руку.
– Ну что ж, пойдемте вместе. Но почему же мне нельзя идти одному?
– Довольно одной жертвы, – все еще дрожа, сказала она.
– Но вот вы же идете и не боитесь?
– Я? – вскрикнула Тоня с презрением. – Кому нужна моя жизнь?.. А вы… вы…
– Девушка, вы слишком пылко ко мне относитесь. Пылко… а может быть, и нежно, а?
И он сжал ее руку. Тоня дернула руку, обиженная и удивленная.
– Как вы можете шутить в такую минуту?
Но он не выпускал ее локтя, только стал серьезнее.
– Не сердитесь, девушка. Я немного взволнован сейчас… Второй раз касается меня смерть – и все проходит мимо… Пуля предназначалась мне – но вот я жив… А Морозов погиб.
– Вам?
– Да, девушка, мне. Ведь это я должен был идти на кирпичный. Было известно, что мы сегодня идем на подсобные предприятия. Я прикреплен к кирпичному, я там постоянно бываю… И сегодня хотели, чтобы пошел я. Но пошел Морозов… И вот…
Тоня поняла, как ему должно быть больно. И она боялась за него, – всматривалась в темноту, прислушивалась.
– Не бойтесь, – насмешливо сказал Гранатов. – Сегодня он больше не выстрелит.
Она вздрогнула. Смерть караулит его. Сегодня – нет… Но завтра? Послезавтра? Если бы она могла быть рядом, заслонить его своим телом!
А он сжимал ее руку, почти прижимаясь к ее плечу. Она не понимала, зачем он это делает, ей было неприятно и как-то стыдно за него.
Он заговорил:
– Тоскливо… Вы не знаете, девушка, что такое тоска и одиночество… И вы, наверное, думаете, что в нашем мире не может быть одиночества? Вы еще молоды, дорогая…
Нет, она знала, что бывают такие часы. Она сама испытала многое. А он? Почему он одинок? Его уважают и любят. Он заслужил почтительное восхищение комсомольцев. Его рассказы о пережитых им истязаниях слушают со слезами на глазах. И неужели у него нет друга? Тоня вспомнила случайно подслушанное объяснение Гранатова с Кларой Каплан, и все представилось ей в новом свете.
– Если бы я могла помочь вам!
– Помочь? – Он засмеялся, и снова ее неприятно поразил его насмешливый тон. – Вы меня проводили, это уже помощь. Вы меня спасали от смерти, правда?
Тоня морщилась и страдала. Он насмехается снова. Или он не может принять ее всерьез, как равного собеседника? Конечно, перед ним она девчонка, без заслуг, без опыта, без знаний… Она снова вспомнила Клару Каплан, но лишь для того, чтобы осудить ее. Ее Гранатов признавал за равную, но как она безжалостна к нему!
– Ну, вот вы и доставили меня в полной сохранности. Спасибо. Но как вы теперь пойдете? Может быть, мне проводить вас?
– Нет, что вы! Что вы!
– Неужели вы меня считаете трусом?
– Я?.. Вас?!
Она крепко пожала его руку.
Вернер сидел один в своей комнате. Он сидел в той же позе уже давно, сгорбленный, постаревший, с повисшими руками. Зазвонил телефон – он подошел, дал нужные распоряжения и снова сел на тот же стул, и снова повисли руки.
Поздно ночью он спустился по лестнице. Шел, как больной, спотыкаясь в темноте. Остановился у двери Клары Каплан. Дома ли она? Неужели спит? Тихонько постучал.
Возбужденный голос сразу откликнулся:
– Сейчас.
Клара впустила его, накинув поверх рубашки пальто, и сразу забралась на кровать, подобрав голые ноги. Она ничего не сказала и не удивилась его приходу.
Вернер сел рядом и долго молчал. Она курила, судорожно втягивая дым.
– Почему не в меня? – проронил он. – Почему?
Почему?..
Она внимательно смотрела на него и не отвечала.
– Я все думаю – почему? – продолжал он. – Я руководитель стройки. Я форсировал работы, нажимал, ничего не жалел. Я был непреклонен. Всем известна моя властность. Почему же они стреляли не в меня?
– Может быть, линия Морозова опаснее для врага, чем ваша властность?
Вернер не заметил жестокости ее слов.
– Я об этом и думаю, – сказал он, – думаю все время, с первой минуты… Значит, прав он? Значит, его линия вернее? Нет, Клара, это же не может быть! Они били по руководству, по всем… И разве они могли знать о наших разногласиях?
– Там, где враг не знает, он чувствует, – ответила Клара. – Это страшно говорить, Вернер, но ваша политика на руку врагу. Вот почему стреляли не в вас.
Он откинулся назад. Он был почти без сознания. Клара погладила его светлые прямые волосы.
– Надо подумать, как исправить, – сказала она мягко. – Вы же можете исправить. Неужели вы не найдете в себе мужества признать ошибку и выправить линию?
– Если бы я был уверен, Клара!.. Но я ни в чем не уверен. Может быть, я поддаюсь глупым сомнениям? Может быть, это неврастения, вздор?.. Ведь я же хотел сделать дело, нужное всей стране… – он чувствовал, что неправ, но цеплялся за последнюю надежду. – Они не могли знать… Может быть, они поджидали меня или Гранатова? Я ехал на машине, им не удалось…
– Может быть, и так, – холодно сказала Клара. – Но неужели вы не понимаете до сих пор, что ваша линия порочна, что беспочвенные лозунги – вредные лозунги, что вы уже сейчас поставили под угрозу не только ваши сроки, но и правительственный срок? Вы знаете, сколько кадров вы уже растеряли, сколько растеряете до весны? А фундаменты, которые будут строить еще два, еще три года! Фундаменты, в которые вложено столько комсомольского энтузиазма, столько средств, столько сил! Вы нарушили очередность строительства…
– Вы же знаете! – вскричал Вернер. – Вы же знаете, я надеялся закончить все строительство в два года… – Он запнулся и горячо добавил: – И я надеюсь. Я умру, но я добьюсь этого!
Клара бросила с отрезвляющим спокойствием:
– От вашей смерти легче никому не будет.
Губы Вернера мучительно сжались.
– Даже врагу… – сказал он в порыве глубокого отчаяния.
Он вышел в темный коридор. Здесь он был одинок со своим смятением. Но он не мог быть один. Он устал от нахлынувших сомнений. Он не верил самому себе. Он толкнулся к Гранатову.
– Кто там? – нервно откликнулся Гранатов.
– Открой. Вернер.
Гранатов был раздет и щурился на свет после темноты, но Вернер мог бы поручиться, что он не спал. Его бледное лицо носило следы тревоги, размышлений, страданий, а не сна.
– Я тоже не могу спать, – сказал Вернер. – Ты скажи мне, Алексей, ты ведь не мог не подумать об этом – почему Морозова, а не тебя или меня? Почему?
– Да! Да! – подхватил Гранатов. – Это гнетет и меня. Ведь он предлагал мне поменяться. Если бы я пошел, как всегда, на кирпичный, Морозов был бы жив… Я чувствую себя убийцей…
Вернер быстро вскинул голову:
– Ты думаешь, они не знали, кого поджидают?
– Это и гнетет меня. Ведь он предлагал поменяться. Он мог бы не пойти туда…
Вернер круто повернулся и ушел к себе. Усталость, страшная усталость охватила его. Было четыре часа. В семь часов срочное заседание парткома. Он свалился на кровать и как-то сразу провалился в пустоту тяжелого, мертвого сна.
24
В кабинете Андронникова шла напряженная работа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91