Андрей пробовал разубедить его, потом высмеял, потом снова стал разубеждать.
– Ну что ж! Значит, я подожду ее выписывать, – сдержав волнение, холодно сказал Коля Платт и ушел.
Да, их было много, и у каждого свои достоинства, свои недостатки. Андрей научился руководить ими. Он их впрягал в общее дело – спотыкайтесь, брыкайтесь, каждый на свой манер! – у них у всех было одно общее, объединявшее их: комсомол. Внешне это иногда проявлялось примитивнее: дисциплина. Но это была самая свободная в мире дисциплина. Она существовала потому, что ее хотели. Она была им нужна, она помогала им обуздать себя, свой юношеский темперамент, бросавший их из стороны в сторону. И если им случалось подчиняться ей со скрипом, с внутренним протестом, они потом были благодарны, потому что порыв проходил и одной глупостью меньше было сделано. Сознание у них – комсомольское, а поступки шли иногда вразрез с сознанием. Дисциплина помогала согласовать поведение с сознанием. Андрей был руководителем этого процесса, они получали указания из его рук. Он должен был думать за всех, больше всех, правильнее всех.
Он впервые руководил самостоятельно таким крупным коллективом. Он уставал, нервничал, порою готов был отказаться от огромной ответственности. Но сейчас, бодрствуя один у костра, рядом со спящим гребцом (два человека на сотни километров безлюдной тайги!), он увидел целое, понял его как искусство воспитания, которому надо учиться без конца, и осознал, что именно от этого изнуряющего напряжения сил он получает наибольшее наслаждение. Он ждал Дину, но он мог обойтись и без нее. Он не был уверен даже, не помешает ли она ему. Его сегодняшнее счастье лишено женской любви, но зато так чисто, так мужественно, так интересно. Сумеет ли он совместить?.. Он вытащил из бумажника изящный листок с волнистыми строчками. Последнее, недавно полученное письмо. «Если два человека так стремятся друг к другу, ничто не может помешать им. Я приеду к тебе, любимый…» Он поцеловал эти строки. Тоска и желание поднимались волнами… Нет, он сможет все. И она сможет. Она будет с ним, не мешая, а помогая. Она поймет его. Когда сильно любишь, разве трудно понять любимого?
Круглов приехал в стойбище счастливый, отдохнувший, внутренне определившийся. Он бросил в дело накопившиеся освеженные силы. Иван Хайтанин помогал ему как мог. Помогали и комсомольцы. Но комсомольцы не были хозяевами. Старики охотно слушали Круглова, со всем соглашались, но ничего не хотели продавать. Андрею удалось после больших усилий закупить сено. Комсомольцы начали строить плоты, чтобы сплавом отправить сено на строительство. Но что – сено? Нужна была рыба, а хозяева не продавали ее и даже не соглашались заключить договоры на продажу рыбы осенью, после нерестового хода.
Андрей выбивался из сил, когда к нему пришел комсомолец Ходжеро. Он спрашивал про Кильту и Мооми. Он сам поедет на стройку, когда запасет для семьи рыбу. Его семья бедная, но она согласна заключить договор. Ходжеро объяснил:
– Наши люди думай, что рыба не будет. Наши люди говори: «Рыба не любит нефть. Стройка пачкает Амур, рыба уходи».
Кто пустил эту выдумку? Андрей без труда выяснил: сам Ходжеро не знает, что такое нефть и откуда она берется в воде. Чужие слова, страшные вдвойне потому, что непонятны. Круглов стал выяснять, какие русские люди, приезжие люди есть в стойбище. Ему указали жену Михайлова – «Интеграл». Сам Михайлов уехал весной и только раз приезжал на несколько дней. Андрей расспросил – кто такой Михайлов? Старичок, седой, тихий, разговорчивый. Острая догадка заставила Андрея спросить: как имя-отчество? Старик из тайги… разговоры… «нанайцы говорят про русских: русские плохие люди…» Мооми и Кильту думают иначе. Имя-отчество Михайлова было Иван Потапыч. Нет, не то… Встречались ли Мооми и Кильту со стариком? Он не помнил этого. Но старик снова ушел в тайгу вскоре после их приезда… Да, но старика зовут Семен Порфирьевич… Глупости!
Андрей побывал у жены Михайлова. Спокойная, домовитая женщина с седыми волосами. Она с интересом расспрашивала о стройке. Она звала Андрея «сынок»… И ее муж был в командировке. Приезжал начальник, послал его. Как зовут начальника? Она замялась… Нет, она не знает, сынок, она простая женщина, ее дело – постелить постель и накормить гостя, остальное – дело мужа.
Андрей сходил в соседнее стойбище к русскому охотнику Степану Парамонову. Парамонов? Это о нем говорила Мооми? Степан принял его любезно, много рассказывал про охоту, про повадки зверей и птиц. Продал Андрею волчью шкуру (Дина приедет, так обрадуется!).
– Я и сам волк, – сказал Степан. – Забрался в тайгу и не вылезаю.
– Неужели вы и на стройку не поглядели? – осторожно спросил Андрей.
– Далеко больно! – сказал Степан. – Вот когда построите, магазины откроете, тогда и поеду. А так – чего же? Интеграл снабжает, тайга кормит.
Он посмеялся над опасениями нанайцев по поводу рыбы:
– Дикий народ! Только сами себя пугают.
И обещал поговорить с ними. Но сам рыбы не продал. «Я ж не рыбачу. Я охотник да вот мастерю кое-что. Тем и живу».
Когда Андрей рассказал Ивану Хайтанин о своем разговоре со Степаном, Иван Хайтанин возмутился:
– Как не рыбачит? У Степана лучшая сеть в стойбище!
Но подтвердил, что Степан никуда не выезжал.
Андрей побывал у родителей Мооми. Они не хотели пускать его в дом, отец и слушать не хотел о Мооми, а мать отвернула лицо, и не понять было, слушает она или нет. Но вечером она прибежала в слезах к Ивану Хайтанин и умоляла расспросить приезжего о дочери. Хайтанин переводил, мать плакала и улыбалась. Андрей заговорил с нею о рыбе и картошке. Она сказала, что это дело мужа. Но украдкой притащила мешок картошки: «Для Мооми».
Нагрузив две лодки (а он мечтал о целом караване), Андрей уехал из стойбища. Сено уж шло впереди на плотах, ведомых Ходжеро. Андрей не мог не признаться себе, что сделал очень мало. Он был уверен, что кто-то противодействует, кто-то работает во вред стройке. Прощаясь с Иваном Хайтанин, он поручил ему:
– Главное – выясни, кто их баламутит. Понимаешь? И напиши мне с Ходжеро.
Лодка отошла от берега и сразу, подхваченная течением, ринулась вниз по реке. Все то, что медленно развертывалось перед глазами по пути в стойбище, теперь мелькало как кинематографическая лента, пущенная с огромной быстротой. Андрей сидел на руле, невольно подчиняясь радости, внушаемой быстротой.
И вдруг вскрикнул, еще не понимая, что случилось. Его кепка слетела на дно лодки, и одновременно он услышал выстрел. Лодочник бросился на дно лодки. Испуганный и возбужденный, Андрей пригнулся и посмотрел в сторону выстрела – между деревьями вился расходящийся дымок…
Вернувшись на площадку, Андрей побежал к Морозову. Гордясь простреленной кепкой, он старался спокойно и равнодушно рассказывать о своих приключениях. Морозов повел его к уполномоченному НКВД Андронникову. Андронников приехал несколько дней назад, он еще очень мало знал, но в то же время знал гораздо больше Круглова. Чекистское чутье и опыт опередили точное знание. Они подсказывали ему, что на строительстве и вокруг строительства работают враги, подкапываясь под самые основы развития стройки. Он еще не выяснил, на каких участках и какими методами ведется подкоп, но был уверен, что враги от него не укроются. Он не удивился тому, что противодействие заготовкам так сильно, но удивился выстрелу.
– Открыто действуют, – сказал он, качая головой. Он внимательно слушал Андрея, разглядывая его сквозь очки близорукими глазами.
– А кто виноват в дезертирстве? – спросил он неожиданно.
Круглов вспыхнул. Когда кто-либо из комсомольцев совершал некомсомольский поступок, Андрей знал, что это его вина. Он не сумел воспитать… Он чего-то еще не сделал…
– Я! – сказал он решительно. Андронников усмехнулся.
– Ты? Да. Ты, и я, и другие. Если враг не пойман, виноваты мы, большевики. При хорошей работе любого врага можно поймать. Так кто же эти враги?
Это был вопрос его, Андрея: «Кто вас баламутит?» Он не знал, кто. Он рассказал о Николке и о других случайных комсомольцах, которые разлагали молодежь. Он со стыдом назвал Пака. Со стыдом потому, что сарай Пака был уже давно на замке, а сам Пак проводил дни и ночи на рыбной базе. Круглов не раз работал ночью на засоле рыбы. Пак был юрким и хитрым, слишком уж ласковым, его вид не вызывал доверия, но комсомольцы отдавали ему должное – он не жалел себя, всегда был на ногах, работал за троих, у него глаза покраснели от бессонных ночей, зато рыба никогда не портилась – она быстро исчезала в бочках с рассолом, быстро ложилась в подземном леднике штабелями, пересыпанными солью. Пак был хорошим рыбаком, он знал свое дело…
– Присмотрись получше к нему, к другим. У тебя ведь зоркие глаза. Молодые. – Андронников пожал руку Андрею и снова усмехнулся: – Насчет молодых это я так. Старые глаза зорче бывают: не разбегаются.
Андрей пошел по знакомому, но уже (за две недели!) изменившемуся поселку. Ревнивый глаз отмечал все изменения: над новым бараком настлана крыша, возле шалашей проложены деревянные мостки, у Кати Ставровой занавеска на окне, на двери столовой вывесили меню. Он даже подошел прочитать: «Свежая жареная рыба». На углу появился ларек. Катя Ставрова восседала там, окруженная рыбами и рыбьим запахом. Она замахала рукой Андрею и закричала во весь голос, подражая уличным разносчикам, вся розовая от смеха:
– Рыбы! Рыбы! Кому рыбы?!
Круглов подошел поболтать с нею. Катя хвастала – кета пошла. Рыбы сколько хочешь, столько и лови. Морозов заставил в один день выстроить ларьки и продавать всем желающим. Клара Каплан с комсомольцами построила их за ночь. Рыбу берут нарасхват. Морозов агитирует, чтобы ребята покупали и сами солили себе на зиму, – рыбная база не справляется, Касимов подвозит все новые и новые массы рыбы. Валька уже засолил бочонок. А сейчас вечерами делает бочки. Он не умеет? Ну да, не умеет. Когда он хочет, он все умеет!
Клава сидела в другом ларьке. Круглов, не останавливаясь, ласково приветствовал ее. Чувство вины заставляло его избегать встреч. Но разве он виноват? Разум подсказывал ему, что жизнь совершила несправедливость, столкнув его с Диной за неделю до отъезда, когда Клава – такая хорошая, такая милая Клава! – уже собиралась в дорогу, общую для нее и для него…
Следующий день был выходной. По Амуру лавиной шла кета. И вместе с нею вернулось лето. Было тепло и немного душно. В нежном небе тихо двигались облака, лишенные плотности и очертаний, легкие, как тающий дым.
Амур был так тих, что в его зеркальной глади было незаметно течение.
Андрей вышел из дому и столкнулся с Кларой Каплан. Ее окружили инженеры, чисто выбритые, в белых рубашках, в лучших костюмах, – они шли к берегу Амура насладиться последним летним теплом.
– Товарищи инженеры, приглашаю на рыбную базу! – полушутя, полусерьезно сказал Круглов, здороваясь с инженерами.
Инженеры предпочли принять эти слова только как шутку.
– Я уже две ночи работала, честное слово! – сказала Клара Каплан. – Какой день! Какой день! – воскликнула она, глубоко дыша, порозовев от воздуха и тепла. – Удивительно не хочется работать.
– Вы можете почить на лаврах, – сказал ей Слепцов. – Вы первый инженер, увидевший здесь законченное воплощение своей идеи.
Клара не поняла.
– Я говорю о ларьках.
Клара, обиженная, заставила себя рассмеяться и ответить:
– Моя идея на этом не остановится, но каждая идея хочет кушать. Лучше поработать на пользу этому питанию, чем ждать, когда вас накормят другие.
На берегу, у моторной лодки, возился Касимов. Он был в брезентовой робе и резиновых сапогах. Лицо его было коричнево от загара.
– На правый берег, – ответил он на вопросы инженеров, – халку потяну.
Новенькая халка казалась чистенькой и удобной. Инженеры стали проситься с Касимовым.
– Мы никогда не видали, как ловят рыбу неводом, – говорил Слепцов. – Ну что вам стоит?
– А сколько вас?
Начали считать желающих. Клара колебалась. Видно было, что ей очень хочется поехать. Но она обещала комсомольцам прийти на стройку бараков. Она вздохнула и вопросительно поглядела на Круглова:
– А вы?
– Нет, нет, – сказал Касимов. – В ущерб делу никого не возьму. Оставайтесь, товарищ Каплан, другой раз прокачу вас отдельно. И тебя, Круглов, тоже.
Он хитро улыбнулся обоим и сам пересчитал инженеров. Их набралось восемнадцать человек. Они испугались этой цифры – не возьмет Касимов. Но Касимов весело кивнул головой.
– Добро! Лезьте поскорее, сейчас отчалим.
Клара и Круглов грустно глядели вслед удаляющейся халке.
– Соблазн преодоленный уже не соблазн, – сказала Клара. – Пусть веселятся. А мы займемся делом.
И они пошли на стройку бараков.
А моторная лодка быстро тянула халку через реку, перерезая течение. Инженеры развеселились от неожиданного развлечения, затянули песню. Инженер Федотов, рискуя свалиться за борт, сидел на корме и дирижировал хором. Касимов из моторной лодки улыбался им и не в лад подпевал.
На рыбалке было тихо. Два неводчика растягивали сети, да Тарас Ильич варил в котелке уху. Казалось, и кета не идет и не торопится никто. Но Касимов, обернувшись, крикнул:
– Смотрите!
И указал рукой на пустынный берег.
Берег шевелился, как будто весь гравий пришел в движение. Касимов развернул халку и прибил ее к берегу.
– Да это рыба! – кричали инженеры, перегибаясь через борт.
Весь берег был завален крупной, сильной, трепещущей рыбой. Огромные рыбы, разевая рты, подпрыгивали и ожесточенно били хвостами, зашибая друг друга, обезумев от желания спастись.
Инженеры сбежали по доске и с интересом разглядывали богатый улов.
– Товарищи инженеры, пойдите-ка сюда, – позвал Касимов.
Он стал на камень; его сухая стройная фигура была великолепна на фоне скал и опадающих осенних листьев.
– Он просится на полотно, – тихо сказал Федотов. – Если бы я был художником…
– Так вот что, товарищи инженеры, – сказал Касимов четко и решительно. – Улов сами видите какой. А погода жаркая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91