– Ты не понимаешь, – со слезами в голосе кричала Катя Ставрова, – если мы так оставим, все сразу поймут, что кирпич покрали. А так будет пусто – нету и не было, иди доказывай, что кирпич был.
– Да ведь довольно уже!
– Ничего не известно, – многозначительно заметил Генька Калюжный. – Сема, знаешь, какие печи спроектировал? Голландские, экономические, двухтяговые печи. На них пропасть кирпича идет.
– Двухтяговые? – задумчиво повторил Епифанов и вдруг скомандовал: – А ну, валяйте, черт с вами, воровать, так уж дочиста!
И вынесли все дочиста.
С последними четырьмя притащилась Соня. Она сбросила – почти уронила – кирпичи на землю и села рядом, бессильно свесив руки.
Епифанов кинулся к ней:
– Ты что, Сонюшка?
Соня подняла потное счастливое лицо.
– Здорово! – сказала она восторженно. – Ну пусто и пусто, как будто и не было. Мы с Клавой еще подмели и листьев накидали…
А в больнице поднялась суматоха. Больных выносили в коридор, топчаны ставили подряд, вплотную, не оставляя прохода – иначе не помещались. Если кто-либо из больных просил что-нибудь, ему говорили:
– Потерпи, браток, видишь, аврал какой. Для вас же стараемся.
В тазах и ведрах месили раствор. То и дело раздавался крик:
– А ну, тащите сюда инженера!
И Сему носили на топчане из комнаты в комнату.
Прибежал врач, заспанный и взволнованный. Он не узнавал своей больницы и своих больных. Везде хозяйничали перемазанные, веселые и совершенно незнакомые молодые люди.
– Это самоуправство! Я не позволю!.. – наскочив на Епифанова, начал врач. И смолк. Епифанов побагровел, схватил его за отвороты пиджака и сказал тоном, не допускающим возражений:
– Вы человек сознательный. Печи нужны вам, а не мне. Кирпич краденый. Утром за ним прибегут. Значит, к утру все печи должны быть готовы. Ясно? Командую сейчас я, и только я.
– Но позвольте… как же так краденый? Ведь меня тоже спросят…
– Пожалуйста, пусть спрашивают, – вежливо сказал Епифанов. – А вы возьмите ваши очки, протрите их и спросите интеллигентным голосом: «Какие печи? Печи здесь всегда стояли, ничего не знаю, я принял больницу с печами, можете посмотреть акт…»
Больные хохотали вокруг, как здоровые. Врач машинально снял пенсне, протер стекла и пожал плечами:
– Но какой же акт? Никакого акта не было!
– А вы скажите – акт. Это производит впечатление. Да и потом, какое вам дело? Раз печи поставлены, никто их ломать не позволит.
– Но будет скандал!
– А вы скажите, что обнаружен случай холеры, или черной оспы, или чума бубонная… Смоются в два счета, только их и видали…
Врач ежился и смеялся. Он возмущался и радовался одновременно.
– Доктора! Доктора! – выглянув из крайней палаты, закричала Тоня.
И по ее лицу все поняли, что случилось серьезное несчастье.
Сема Альтшулер задыхался, кашлял и выкрикивал бессвязные, полубредовые распоряжения, воображая, что он все еще руководит работами. Тоня держала его за руки и умоляла успокоиться.
– Ваша авантюра может стоить ему жизни, – сказал врач присмиревшим комсомольцам и открыл приемную, чтобы перенести туда больного.
Работа продолжалась, но всех охватила растерянность. Никто не знал, что делать. Валька Бессонов наладил кое-какую работу, но довести до конца установку печей не мог. Епифанов метался из палаты в палату.
– Приналягте, братки… Хоть как-нибудь, ребятки, браточки, хоть для виду… – бормотал он, чувствуя свое полное бессилие, – он даже не видал никогда, как ставятся печи… И ему было ясно, что блестяще начатое дело должно бесславно и глупо провалиться.
Но дело не провалилось.
Никто не заметил исчезновения Клавы, а в полночь она вдруг влетела в больницу, ведя за собой здоровенного мужчину с красными, заспанными глазами и помятым лицом. Это был печник. Клава разбудила его, упросила и привела за руку с таким видом, словно это был ее трофей.
– А он не выдаст? – спросил Епифанов, недоверчиво оглядывая печника.
– Не знаю… я уже говорила ему… Ты поговори сам…
Епифанов приступил к делу прямо.
– Здравствуйте, – сказал он. – Молчать умеете?
– А чего же говорить-то? – вяло откликнулся печник и покосился на обступившую его толпу комсомольцев.
– Понимаете, печи надо поставить к утру, и поставить так, будто они здесь всегда стояли. Можно?
– Отчего же нельзя? Только ведь не успеть.
– Успеете. Вот вам тридцать подручных, ребята – огонь, только направляй да покрикивай. Ясно?
– А ясно, так чего же говорить? Работа бесплатная, али как?
– Это как хочешь. Мы не постоим.
– Водочки бы… – ласково сказал печник. – Литровочку!
Епифанов развел руками. Продажа водки на стройке была запрещена.
– Будет водка! – гаркнул за спиной Епифанова Мотька Знайде. – Завтра получишь. Чистую, сорокаградусную, без обмана.
Работа возобновилась, да так, что печник только посмеивался и покрякивал – никогда еще не видел он таких расторопных и неутомимых подручных.
– Ай да печники! – восклицал он, распаляясь в атмосфере общего трудового подъема. – Ай, разбойнички, теплые ребята, душа с тебя вон!
Всю ночь больница не спала. Беспартийный печник и пятьдесят комсомольцев – тридцать здоровых и двадцать больных – всю ночь волновались, посматривали на рассветающее за окнами небо, подбадривали друг друга и радовались каждому успеху.
Зеленый от волнения и бессонницы, между ними слонялся врач. Он был доволен и испуган и то пытался помочь работающим, то устремлялся к больным. Но больные не хотели никакой помощи.
– Ничего, ничего, мне хорошо, – отвечали все как один. – Вы лучше им подсобите, успеть бы…
Сема Альтшулер лежал в бредовом полузабытьи. Тоня месила раствор в углу коридора, через дверь то и дело поглядывая на Сему. Она уже не радовалась успеху. Она тупо крутила в ведре палкой, проклиная себя за то, что послушалась, что позволила ему погубить себя непосильной работой. Сема умрет. Что будет с нею тогда? Потеря Семы была бы новым крушением, и она не знала, как перенести его. Что останется ей в жизни, если уйдет единственный друг?
Она заплакала, увидев, что Сема успокоенно заснул, и прикосновением губ к его влажному лбу уловив падение температуры.
К утру все шесть печей были готовы, только без заслонок. О них забыли в суматохе, да и взять их было неоткуда.
Перепачканные, бледные, возбужденные, тридцать подручных и печник вышли из больницы, облегченно вдохнули холодный утренний воздух и разошлись во все стороны, чтобы разными путями, в одиночку, подойти к столовой. Только Соня, всю ночь не позволявшая себе отдохнуть, сейчас еле дотащилась до постели, с ужасом чувствуя ломоту во всем теле и тягостную боль в пояснице. Гриша принес ей кружку чаю, но Соня уже спала и жалобно стонала во сне.
В больнице Тоня, врач и сиделка выметали мусор, протирали полы, втаскивали в палаты топчаны с больными. Вооружившись тряпкой, врач с упоением смывал следы ночного погрома и напевал себе под нос бравурную песенку. И даже самые тяжелые больные смеялись.
Кирпича хватились сразу же, в начале рабочего дня. Прораб своими глазами видел вчера сложенный штабелем кирпич, а сегодня своими же глазами увидел, что кирпича нет и как будто не было, – на месте, где надлежало быть кирпичу, тлели осенние листья и валялись почерневшие стружки.
Михалев протер глаза, потоптался вокруг стройки и вызвал завхоза.
Завхоз тоже протер глаза, дважды обошел строящийся дом и, не обнаружив кирпича, сердито заявил, что это не его дело, что кирпич сдан по накладной и надо было охранять.
Собрались вышедшие на работу комсомольцы. Среди них были Валька Бессонов и Генька Калюжный, работающие у Михалева, и Катя Ставрова, привлеченная неудержимым любопытством. Прораб и завхоз кричали, комсомольцы недоумевали. Валька, Генька и Катя переглядывались и кусали губы, чтобы не рассмеяться. Прибежал Сергей Викентьевич – главный инженер. Никто не понимал, в чем дело. Был кирпич – и нет кирпича.
– Да вы, наверное, ошибаетесь, Павел Петрович, – участливо сказала Катя, подходя к прорабу, – где же здесь был кирпич? Здесь и следов не видно, посмотрите – листья и стружки, какой же кирпич? Может быть, вы его где-нибудь в другом месте сложили?
Но Михалев, как следопыт, разглядывал землю, щепочкой разметая листья.
– Следы! – победно возгласил он и вызывающе оглядел присутствующих. – Здесь были воры! – сказал он страшным голосом. – На земле ясные отпечатки ног!
– Так это мы же с вами натоптали! – невинно заметил Валька Бессонов. – Уж если выслеживать, надо было место оцепить, милицию позвать, собаку привести. Вот как оно делается. А теперь что же – любая собака заплутает и вас же за икры схватит!
Собаки-ищейки на строительстве не было, но Михалев пришел в ярость. И в ярости вдруг вспомнил, что комсомолка из больницы просила вчера кирпич и обругала его бюрократом и черствой душой.
– Я знаю, кто украл! Я ее в тюрьму упеку! – вскричал Михалев и рысью побежал к больнице. За ним побежали завхоз и главный инженер. Комсомольцы постояли, посмеялись и тоже пошли к больнице.
Ввалившись в больницу, прораб, завхоз и главный инженер налетели на врача. Врач побледнел и запахнул халат, как бы подчеркивая, что белый халат делает его личность неприкосновенной.
– Где кирпич, мать вашу!.. – закричал Михалев и осекся.
Врач отступил, снял пенсне, заботливо протер стекла, снова надел и сквозь пенсне строго посмотрел на прораба.
– Вы в больнице, гражданин, потрудитесь не кричать! – прошипел он с угрозой, скрывая под угрозой томивший его страх скандала.
– Где кирпич? – свистящим шепотом спросил Михалев.
– Какой кирпич? Вы пьяны? Здесь не склад, здесь больница! – таким же шепотом ответил врач.
– Я не пьян, – с отчаянием крикнул Михалев, – а меня обокрали! Вы разбойник, гражданин доктор, и нечего прикидываться младенцем!
Врач покачал головой, как будто перед ним был интересный случай неожиданного помешательства, и обратился к главному инженеру:
– Да что случилось, Сергей Викентьевич? Я прошу у вас защиты, я прошу объясниться… я не желаю выслушивать…
– Печи! Печи! – раздался возглас завхоза, украдкой заглянувшего в одну из палат. – В палатах печи!
Врач позеленел, но равнодушно передернул плечами и сказал тем самым «интеллигентным голосом», который рекомендовал ему Епифанов:
– Какие печи? При чем здесь печи? Печи есть и были, я принял больницу с печами… Я, право, не понимаю… Можете посмотреть акт…
– А вот мы посмотрим, всегда ли они стояли! – решительно вскричал Михалев и устремился в палату. Но Тоня решительно стала в дверях.
– Это что за базар? – строго спросила она. – Я запрещаю вам тревожить больных. Понимаете? За-пре-щаю!
А врач поймал за рукав завхоза, пытавшегося проникнуть в другую палату.
– Куда вы лезете без халата? – кричал он, забывая, что минуту назад требовал тишины. – У меня заразные больные, у меня инфекция, а вы лезете!
Завхоз отступил.
Сергей Викентьевич порывался прекратить смешную и нелепую сцену, но Михалев снова разъярился – он узнал Тоню.
– Вот она, вот воровка! – закричал он, хватая Тоню за руку. – Не отпирайся, за халатом не скроешься! Я тебя узнал сразу!
Сергей Викентьевич потянул к себе Михалева.
– Объясните мне, Павел Петрович, в чем вы ее обвиняете? Вы говорите, что она украла кирпич. Но как же можно за одну ночь поставить столько печей?
– Абсурд! Совершенный абсурд! – поддакивал врач, протирая пенсне и подмигивая Тоне смеющимися близорукими глазами. Он увлекся и начинал испытывать удовольствие от происходящей перепалки.
– Я вам говорю, это она! – с отчаянием утверждал прораб. – Это она, это они, комсомольцы! Я знаю их повадки! Увезли, построили, листочков насыпали!
– Да что вы, Павел Петрович, – за одну ночь шесть печей?!
– Да, за одну ночь! Шесть печей! Они и двадцать поставят! Они и сорок поставят, я их знаю, ударников, знаю их, сукиных детей!
– Это кто же сукины дети? – за спиной Михалева громко и вежливо осведомился Валька Бессонов, пробравшийся со двора в больницу.
– А вы почему здесь? – закричал на него Михалев. – Вы почему не на работе? А это что за толпа? – вскричал он, увидев за приоткрытой дверью любопытные лица комсомольцев.
– Так вы же нарядов не дали, – простецки объяснил Валька и низко поклонился: – Доброе утречко, доктор!
Наступило молчание, прерванное истерическим выступлением врача.
– И вообще прошу немедленно очистить больницу! – закричал он фальцетом, наступая на прораба и тесня его к выходной двери. – Я не кладовщик, а врач, мне нужен покой! Да, да, покой! И прошу вас выйти вон!..
Чувствуя, что дело непоправимо, Михалев ушел, но у порога подобрал невыметенный осколок кирпича и торжествующе помахал им в воздухе, угрожая следствием, судом и тюрьмой. За ним поплелся завхоз. Врач поспешил скрыться в палату.
Сергей Викентьевич и Тоня с улыбкой смотрели друг на друга.
– Ну, а теперь расскажите, как было дело. Это все-таки безобразие, вся эта история! – сказал главный инженер.
Тоня вздохнула и рассудительно ответила:
– Так что же было делать, когда больные замерзали? Посудите сами, Сергей Викентьевич. Я вам советую дело замять, все равно кирпича не вернешь.
Главный инженер сам склонялся к тому, чтобы дело замять. Но замять не удалось.
По всему строительству уже разнеслась веселая новость: комсомольцы украли кирпич и за одну ночь поставили шесть печей. Новость приняли одобрительно, но это и было самым опасным – стоило дать поблажку, и никакой дисциплины не будет.
Андрей Круглов был раздражен и возмущен. Особенно его возмущало то, что ребята обошли комитет, обманули его самого и даже утром не пришли покаяться.
Морозов сказал:
– Они, конечно, молодцы. Но наказать их придется показательно.
А тут еще прораб принес в комсомольский комитет лаконичное и категорическое заявление:
«В комитет комсомола от прораба П. П. Михалева
ЗАЯВЛЕНИЕ
Или виновники, подлые воры, будут исключены из комсомола, или я, П. П. Михалев, немедленно бросаю работу и уезжаю со стройки, потому что с ворами работать не могу.
П. П. Михалев».
Установить виновников было нетрудно.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91