И нисколько не сомневалась, что Маргарет придерживается того же мнения. Сама по себе расточительность Оливера не могла бы вызвать в ее душе столь лютой ненависти к Хантеру Лаву.
Задрав голову вверх, он принялся разглядывать стропила крыши.
– Я хочу, чтобы он официально признал меня своим сыном. Разве это не было бы всего лишь данью справедливости? Но он и слышать об этом не желает. Он так кичится своим положением в городе. А к тому же заботится об интересах семейства. Они бы ему этого не простили. Все, кроме Донны. По-моему, Донна обо всем знает.
– Мне она ничего не говорила.
– Из-за Маргарет. Вся эта история узлом завязана на ней. У нее со здоровьем не очень-то.
– У Маргарет?! У Маргарет неважно со здоровьем?! Вот уж никогда бы не подумала!
– Физически-то она хоть куда. Но когда Донна потеряла слух, у нее случился нервный срыв. С тех пор Оливер боится чем-либо досадить ей. А если он объявит меня своим сыном, это будет для нее тяжелым ударом.
– Но почему он не может сказать правду одному тебе, не оповещая об этом никого из посторонних?
– Спроси его самого. А заодно узнай, почему он так чудовищно обошелся с моей матерью. Он должен был позаботиться о ней. И уж во всяком случае не допускать того, что они все с ней сделали. Судьба избрала меня своего рода орудием мщения. Он ведь не может забыть о ней и обо всем, что с ней произошло, пока я торчу у него перед глазами.
– Тебе не тяжело жить с такой злобой на сердце?
– Я, честно говоря, уже привык к этому за долгие годы. Пожалуй, мне было бы нелегко вдруг избавиться от нее.
– Мне так грустно это слышать, Хантер!
– Ничего, все нормально. В моей жизни ведь было много и хорошего. И в том числе, представь себе, даже в раннем детстве, о котором я тебе вкратце рассказал.
– Но что именно?
Повертев в руках пустую бутылку из-под пива, он прошел в кухню и положил ее в раковину. Челси молча следила, как он приблизился к изящному сундуку, сделанному, как и вся остальная мебель, из массива сосны, и, подняв крышку, вытащил со дна его небольшой сверток.
– Я уже сказал, что она была одаренным человеком. Мы с ней часто играли в одну игру, придумывали разные истории. Можно назвать их сказками, можно – уроками жизни. Она рисовала город – сперва церковь, потом почту, магазин, библиотеку. А потом мы делали маленьких человечков, в основном ребят, которые жили в этом городе и общались между собой. Дружили, ссорились, дрались.
Он протянул ей пачку рисунков, которая была перевязана тонкой голубой лентой, наверняка оставшейся от какого-нибудь из изделий Кэти. Челси взяла рисунки.
– Ты уверен, что хочешь мне их показать? – Глядя на небольшой сверток, она отчетливо ощущала, что он заключает в себе нечто глубоко личное, интимное и гораздо более сокровенное, чем даже рассказ Хантера, ведь эти рисунки являли собой вещественную память о прошлом, которую Хантер, в отличие от нее самой, тщательно прятал от посторонних глаз.
– Это великолепные рисунки! Я хочу, чтобы ты их увидела! – сказал он.
В словах его звучала неподдельная гордость, и Челси поняла, что Хантер любил свою мать, несмотря на все страдания, на которые она его обрекла, несмотря на унижения, которым подвергали его горожане по вине Кэти. Он любил ее и простил ей все.
Она положила сверток на колени и развязала ленту, приготовившись хвалить работы Кэти и восторгаться ими, какая бы нелепая мазня ни предстала перед ее взором. Ей так хотелось утешить и ободрить Хантера! Раз он категорически против дружеских объятий и иных способов выражения сочувствия, то ей придется порадовать его, дав лестный отзыв о рисунках его покойной матери.
Она была совершенно не готова увидеть перед собой подлинные произведения искусства – изображения городских зданий, выполненные пером с редчайшим мастерством и непревзойденным вкусом. Она не ожидала также, что работы Кэти окажутся точным воспроизведением зданий Норвич Нотча. Каждый рисунок занимал отдельный листок плотной белой бумаги величиной с почтовую открытку и являл собой безупречный «портрет» одного из известных домов города, рисованный тушью. Соблюдение всех пропорций и внимание к деталям были просто поразительны. Кэти умудрилась без малейших погрешностей нарисовать старинные окна библиотеки с их затейливыми завитушками в верхней части рам и стеклами, состоящими из шестнадцати фрагментов каждое! Она не забыла также вывести инициалы на надгробиях маленького кладбища, примыкавшего к церкви. Глядя на эти прекрасные работы, Челси сделала для себя еще одно открытие: несмотря на все страдания, которые ей довелось испытать в этом городе по вине его жителей, Кэти Лав любила свой Норвич Нотч и гордилась им.
Челси пристально разглядывала каждый рисунок прежде чем перейти к следующему. Она смотрела и никак не могла насмотреться на маленькие шедевры. Красота этих работ, свидетельствующая о таланте Кэти, жизнь которой была так безжалостно погублена, и то, что Хантер показал ей столь бережно хранимые реликвии, тронули ее до слез.
Она заморгала, боясь, что разозлит Хантера своей сентиментальностью и, справившись с собой, произнесла:
– Они изумительны! Ты владеешь настоящим сокровищем!
Хантер протянул руку, но Челси, прежде чем отдать ему стопку рисунков, на несколько секунд задержала их в своих руках. Она нежно погладила самый верхний листок, затем нижний, прикоснулась к голубой ленточке и лишь после этого протянула всю пачку владельцу.
В эту минуту ей показалось, что она рассталась с чем-то важным и бесконечно нужным ей самой, с тем, чего ей так долго недоставало. И слезы, которые ей до сих пор удавалось сдерживать, полились из ее глаз.
Бережно положив связку рисунков на дно сундука, Хантер остановился у края кушетки.
– Я не думал, что это тебя так расстроит, – мягко сказал он.
– Знаю, – всхлипнула Челси, подходя к стулу, на котором висела ее куртка. – Не беспокойся. Я уже в порядке. – Отыскав в кармане носовой платок, она промокнула им глаза. – Пожалуй, мне пора. – Надев куртку, она вспомнила, что почти не притронулась к соку, которым Хантер угостил ее. Взяв с низкого столика стакан, она понесла его в кухню.
Хантер заступил ей дорогу и вынул стакан из ее ослабевших пальцев. Избегая его взгляда, она повернулась к двери.
– Какого же черта тебе надо? – крикнул он ей вдогонку, когда она уже готова была повернуть дверную ручку.
– Что ты имеешь в виду?
– У меня. От меня. Что тебе надо?
Помедлив, она ответила:
– Дружеское участие.
– Но почему ты ждешь его от меня?
– Да потому что ты мне нравишься. Разве этого недостаточно? А еще потому, что я такая же одинокая и неприкаянная, как и ты. И я надеялась, что мы сможем понять и поддержать друг друга.
– Ты?! Одинокая и неприкаянная?!
– Я родилась здесь, Хантер. В этом городе. В конце марта тридцать семь лет тому назад. Никакой другой информацией об обстоятельствах моего рождения я не располагаю. Мне не известно, кто мои родители и есть ли у меня братья и сестры. Зато я точно знаю, что кому-то не терпится заставить меня уехать отсюда. – Она прерывисто вздохнула. – И поэтому временами мне бывает очень грустно и одиноко. Как, например, сегодня.
Хантер глядел на нее во все глаза, не зная, верить или не верить ее словам.
Она вытерла глаза и, шмыгнув носом, добавила:
– Во всяком случае, собственные беды научили меня сочувствовать другим людям. И ты ведь тоже всегда готов помочь пострадавшим и обездоленным. Верно, Хантер? Ты мне очень нравишься и, будь ты не таким колючим, я бы обняла тебя и поцеловала. В щеку, по-дружески. Платонически. – Помолчав, она с надеждой спросила: – Может быть, в следующий раз ты мне это позволишь.
Но он по-прежнему молчал, словно навсегда утратив дар речи. Челси махнула ему рукой и грустно улыбнулась.
На следующий день Челси решила во что бы то ни стало разыскать Хантера в карьере, чтобы убедиться, что ее визит не выбил его из колеи. Уж больно странно он вел себя, прощаясь с ней. Но ни на Моховом Гребне, ни в Канкамауге, ни на Хаскинс Пике его не оказалось. Никто из рабочих и бригадиров не видел его со вчерашнего дня. И никому не пришло в голову волноваться по этому поводу, из чего Челси заключила, что Хантеру свойственно периодически исчезать.
Три вечера подряд, проезжая мимо его дома, она не замечала там признаков жизни, но на четвертый день, облегченно вздохнув, свет в окнах и «кавасаки» на подъездной дорожке. Она остановила машину и совсем было уже собралась зайти к нему, но в последний момент решила не нарушать его уединения и, нажав на педаль газа, поехала домой.
ГЛАВА XIX
Случилось так, что открытие сезона норвичских «великосветских» чаепитий было назначено на первую же среду после того, как город узнал о беременности Челси Кейн, которая решила во что бы то ни стало принять участие в этой церемонии. В том памятном разговоре с Хантером она нисколько не преувеличила своей решимости бороться с каждым, кто попытается вмешаться в ее частную жизнь и подвергнуть ее остракизму, как в свое время Кэти Лав.
Она впервые надела специальную одежду для беременных – брюки с широким эластичным поясом и длинный свободный свитер. Глядя на себя в зеркало, она с удовлетворением отметила, что выглядит почти так же, как всегда, если не считать слегка выдававшегося вперед живота.
Однако представительницы городской элиты, собравшиеся в главном зале библиотеки, повели себя при появлении Челси так, как если бы лоб ее был заклеймен печатью позора: они словно по команде прекратили свою оживленную болтовню, забыли об угощении и откровенно уставились на нее во все глаза.
– Привет! – воскликнула она, лучезарно улыбаясь участницам церемонии, которых собралось здесь, по подсчетам Челси, порядка двадцати с небольшим человек.
Она была более или менее знакома со всеми. Тот факт, что ни одна из них не сделала ни одного шага или жеста, не произнесла ни одного слова в знак приветствия вновь прибывшей, нисколько не обескуражил Челси. Улыбка на ее лице не померкла, а напротив, стала еще шире и дружелюбнее.
– Я с самого июня ждала начала ваших чаепитий, мне так любопытно было увидеть воочию, что они собой представляют, – сказала она. – Вижу, что угощения у вас самые что ни на есть изысканные. – Она одобрительно кивнула головой, подходя к серебряному подносу, уставленному чашками с чаем и блюдами с сэндвичами. – Как поживаете, Мейда? – спросила она главную устроительницу церемоний, Мейду Болл, с самым торжественным видом разливавшую чай в чашки, которые подавала ей супруга торговца недвижимостью и мать адвоката Стелла Уипп.
Мейда кивнула и с видом оскорбленного достоинства пробормотала:
– Неплохо.
– Стелла, я слыхала, что ваш внук поехал учиться в Принстон. Я изучала там архитектуру. Уверена, что город ему очень понравится.
– Там учился его отец, – сквозь зубы процедила Стелла.
– Выходит, это семейная традиция? – улыбнулась Челси. – Я желаю ему успехов!
Она прошла немного вдоль длинного стола, уставленного подносами с крекерами и пирожками.
– Какая на вас замечательная блузка, Нэнси! – воскликнула она, подходя к библиотекарше. – Вы купили ее в Бостоне? – Несколько недель тому назад Челси зашла в библиотеку в поисках книг о птицах и птичьих кормах. Тогда Нэнси только и говорила что о своей предстоящей поездке в Бостон на конгресс библиотечных работников.
– В магазине Бина, – кисло ответила она теперь.
– Очень удачный фасон. И розовый цвет вам к лицу, – любезно произнесла Челси, но, видя, что Нэнси не намерена поддерживать разговор, обратилась к другой женщине, стоявшей неподалеку. – Я рада видеть вас, миссис Виллис! Я до сих пор слышу хвалебные отзывы о вашей гостинице от моих друзей и клиентов фирмы, которые побывали на моем приеме в сентябре. Им у вас очень понравилось. Хорошо ли идут ваши дела?
– Да, – ответила миссис Виллис.
– Сейчас, наверное, постояльцев у вас стало меньше, чем летом.
– Нисколько.
– Неужели? Ведь теперь осень…
– Вот именно.
– А-а-а! – Челси совсем забыла, что с началом сезона осеннего листопада множество туристов стремятся в эти места, чтобы полюбоваться живописными холмами и перелесками в ярком праздничном уборе. – Я рада, что ваш бизнес процветает. – Немного помолчав, она с улыбкой добавила: – Извините! – и подошла к небольшой группе женщин, расположившихся неподалеку. Маргарет Плам, Люси Фарр и ее невестка Джоан о чем-то негромко беседовали.
Кивнув дружному трио, Челси обеспокоенно поинтересовалась:
– Маргарет, как себя чувствует Оливер? Он нынче не появился в карьере, и прошел слух, что у него грипп.
Маргарет сдержанно ответила на кивок Челси и невозмутимо проговорила:
– Ему лучше. Завтра он выйдет на работу. – Не меняя интонации и выражения лица, она добавила: – Вам не следовало сюда приходить, Челси.
При всей своей готовности к схватке Челси слегка опешила. Она никак не ожидала столь стремительной лобовой атаки.
– Но ведь данное мероприятие считается общедоступным, – возразила она, смело глядя Маргарет в глаза.
– Разумеется! Но вам в вашем положении следовало бы держаться скромнее и не выставлять себя на всеобщее обозрение. – Прищелкнув языком, она покачала головой. – И Джадд, выходит, здесь ни при чем. А вам-то самой известно, кто отец вашего будущего ребенка?
– Ну конечно! Это мой знакомый из Балтимора.
– Вы с ним собираетесь пожениться? – поинтересовалась Люси.
– Нет. Он женат, – ответила Челси. Она понимала, что тем самым лишь подлила масла в огонь, но менять что-либо было уже поздно. Она открыла было рот, чтобы попытаться объяснить ситуацию, но внутренний голос подсказал ей, что это бесполезно. Она вздохнула и, едва сдерживая улыбку, принялась наблюдать, какое впечатление оказало это известие на трех ее собеседниц.
Люси была явно скандализована. Джоан брезгливо передернула плечами. Маргарет, поджав губы, произнесла:
– Мы не одобряем подобные вещи.
– Моя беременность, – Челси, послушавшись все того же внутреннего голоса, намеренно произнесла это слово вслух громко и отчетливо, – вас совершенно не касается!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70