– Сегодня фон Гайер обещал достать катер и свозить меня на Тасос.
Генерал вытаращил на нее глаза, изумленный таким безрассудством.
– Что?… – произнес он наконец. – На Тасос?
– Да… А потом – в Салоники.
– Но это безумие! – воскликнул он. – Настоящее безумие!.. Надеюсь, вы откажетесь от этой затеи. Я еще месяц тому назад отправил семью в Болгарию. Вы не представляете себе, как здесь опасно. Греки подняли голову и могут перерезать всех нас в любую минуту.
– Попросим защиты у Кондояниса.
Ирина рассмеялась, но генерал не понял шутки и запальчиво продолжал:
– Бросьте вы этого грека! Красные андарты повесят и его. Такой войны еще никогда не было. Положение сейчас совершенно исключительное. Очень тревожное… Необычайно скверное.
– А что намерены делать вы?
– Я?… Я купил дочери квартиру, дал сыну образование. С меня довольно! У меня нет денег, чтобы бежать за границу. Я мелкая сошка, да и старик – кто меня тронет? К грекам я относился хорошо, и совесть моя чиста… Пусть другие почешут в затылке.
– Но до войны вы были военным атташе в Берлине, – ехидно заметила Ирина.
– Ну и что же? – несколько обиженно спросил генерал. – А вы знаете, какой доклад я подал военному министерству? Еще за три года до войны я писал, что если немцы нападут на Россию, то это кончится для них катастрофой. Я говорил об этом и Гаммсрштейну, который потом впал у Гитлера в немилость.
Генерал не был уверен, доказывает ли все это его политическую благонадежность, но видно было, что он говорит правду.
– Вам хорошо, – сказала Ирина, глядя па темнеющий вдали силуэт острова. – Как-никак это все же заслуга, А моему мужу нечем похвастаться.
– Он чересчур увлекался, – сочувственно проговорил генерал. – Сколько раз я ему советовал не иметь дела с политиканами и быть поосторожней с забастовщиками… Что он думает делать со своим табаком?
– Не знаю, – равнодушно ответила Ирина. – Меня это не интересует.
– Как так «не интересует»? – укоризненным топом спросил генерал.
Он привык по всем важным вопросам советоваться с женой. Это она его надоумила заняться торговлей табаком.
– Я ничего не понимаю в торговле, – объяснила Ирина.
Она мельком взглянула на гостя и по напряженному выражению его лица поняла, что он пришел не поболтать, а просить о какой-то услуге. Как и большинство офицеров, он не умел хитрить.
– Ходят слухи, что ваш супруг собирается продать свои запасы табака Кондоянису, – осторожно намекнул генерал.
– Вздор! Вряд ли в этом есть хоть капля правды.
– Вчера Кондоянис ужинал у вас.
– Кто вам сказал?
– Лихтенфельд.
– Обычный визит вежливости, – рассеянно объяснила Ирина. – Впрочем, вы тоже были приглашены, но не пришли.
– У меня был неприятный разговор с компапьопом.
– Кто ваш компаньон?
– Простой мужик, – ответил генерал и беспомощно вздохнул. – Когда-то служил у вас… некто Баташский.
– Я о нем слышала.
– А сейчас он нос задрал – не подступись к пому!
– Почему же вы сто не бросите?
– Он хороший техник, а я ничего не понимаю в табаке.
Генерал выпил сливовой и уставился куда-то вдаль.
С моря дул легкий прохладный ветерок. Солнце клонилось к закату. Рыбацкая лодка с надутым парусом лениво приближалась к берегу.
– Это неплохо, если верно. Почему бы и нет? – произнес генерал, возвращаясь к слухам о сделке с Кондоянисом. – Пусть выплывет хоть один человек.
– Вы уже передали свой табак Германскому папиросному концерну? – осведомилась Ирина.
– На днях передам все.
– Значит, у вас тут забот больше нет?
– Не было бы… – вздохнул генерал. – Но мы закупили пятьдесят тысяч килограммов сверх обусловленного для Германского папиросного концерна количества – и просчитались. Надеялись, что подзаработаем немножко после перемирия, когда на табак будет спрос. Кто бы мог подумать, что события примут такой оборот!
– Предложите эту партию фон Гайеру, – сказала Ирина. – Германский папиросный концерн купит ее немедленно.
– На что мне бумажные деньги? – огорченно вздохнул генерал.
Ирина в душе потешалась над гостем. Под натиском своей энергичной супруги генерал пристроился к пиршеству хищников, а сейчас, увязнув по уши, не знал, как унести ноги.
– Куда вы думаете девать этот табак? – спросила Ирина.
– Вот по этому-то вопросу я и пришел посоветоваться с вашим супругом, – ответил генерал. – Если они с Кондоянисом действительно заключают крупную сделку, то он сумел бы втиснуть и мою небольшую партию. Скажите, ведь сумел бы, правда? – В голосе генерала звучало волнение. – В конце концов, дело идет о том, чтобы оказать услугу честному… заслуженному болгарину.
В красноватом свете заката нa пиджаке генерала выделялись многочисленные орденские ленточки, которые он носил отчасти из тщеславия, отчасти для того, чтобы внушать уважение администрации Беломорья. Он всегда был вот таким приятным и безобидным болтуном, а в отношениях с Германским папиросным концерном никогда не докатывался до измены родине. Однако нечто незримое пятнало его честь, принижало его и превращало из заслуженного и награжденного орденами генерала в обыкновенного плута-торгаша. Должно быть, это была его привычка выставлять напоказ свои ордена всякий раз, когда «мужик Баташский» посылал его вести переговоры о какой-нибудь очередной махинации. Его честь, как и честь тысяч других людей, пятнал все тот же табак.
Генерал ушел, когда уже совсем стемнело и на небе замерцали бледные звезды, подернутые молочной дымкой. Ирина уклончиво пообещала ему свою поддержку. Немного погодя позвонил по телефону фон Гайер. Он сообщил, что Фришмут согласен дать катер, так что завтра они могут поехать на остров. Договорились встретиться утром прямо на пристани. Борис и Костов все не возвращались, и Ирина, поужинав в одиночестве, приняла хинин и погрузилась в чтение детективного романа. С некоторых пор она читала только детективы – другие книги уже не увлекали ее. Не раздеваясь, она задремала па кушетке в ожидании мужчин, которых надо было предупредить о том, что завтра с утра она вместе с фон Гайером отправится на остров. Борис и Костов вернулись к полуночи, уставшие от поездки на автомобиле в соседний городок, где «Никотиана» обрабатывала двести тысяч килограммов табака сверх партии, приготовленной для Германского папиросного концерна, не считая других трехсот тысяч килограммов, которые обрабатывались в Кавалле.
Ирина спала и видела сон, запутанный и бессмысленный, как все сны, но пронизанный щемящей тоской по ушедшей юности. И вот сои внезапно оборвался, уступив место противному хриплому реву. Проснувшись, она поняла, что это протяяшые гудки автомобиля – Костов сигналил Виктору Ефимовичу, чтобы тот открыл большие железные ворота и пропустил машину в гараж. Лежа на кушетке, Ирина старалась удержать грустное очарование своего сна, продолжавшегося всего несколько секунд. Но оно исчезло почти мгновенно, и, как всегда, остались только нудная, холодная тоска и раздражение па тот больной и пресыщенный мир, который ее окружал и теперь жил в предчувствии своей гибели. Она слышала, как Костов ввел машину в гараж. Потом – как он вместе с Борисом вошел в столовую и как наконец Виктор Ефимович подал им ужин.
Ирина встала, небрежно поправила волосы и спустилась к мужчинам. Теперь, когда волнующий сон отлетел, ее лицо приняло обычное любезное и равнодушное выражение.
– Закончили дела? – спросила она.
– Нет еще, – ответил Борис – Но все идет как нельзя лучше.
По его громкому и самоуверенному голосу она поняла, что к ночи он, как всегда, успел изрядно напиться, но против обыкновения был в хорошем расположении духа. Вместе с ним и Костовым ездил и Кондояпис, чтобы осмотреть табак, и сделка, вероятно, была уже заключена.
– Когда же ты покончишь со всеми делами? – раздраженно спросила Ирина.
– Терпение, милая, терпение! – Борис погладил ее по руке, пытаясь быть нежным, но движение получилось только слащавым. – Мне нужно еще несколько дней, чтобы проверить свои расчеты, а потом мы поедем в Салоники осмотреть фабрику и подписать договор.
– Да, но я не намерена жариться здесь. – Она повернулась к Костову: – В вашем доме, как в печке! Кажется, тут и клопы водятся.
– Да, здесь жарко, – равнодушно согласился эксперт, – Но клопы – плод вашего воображения! Налить вам вина?
– Нет, – ответила Ирина.
Костов налил себе стакан вина, проклиная угрожающий ему приступ грудной жабы – расплату за удовольствие.
– Надо будет развлечь вас чем-нибудь, – сказал он, нащупывая в кармане коробочку с нитроглицериновыми пилюлями.
– Я уже сама позаботилась об этом, – отозвалась Ирина. – Завтра еду на остров.
– С кем? – спросил эксперт.
– С фон Гайером.
Наступило молчание, предвещавшее бурю. Костов пожелал супругам спокойной ночи и поспешил уйти из столовой.
– А фон Гайер почему увязался за тобой? – хмуро спросил Борис.
– Ты опять за свое! Я не могу ехать на остров одна. Кто-то должен меня проводить.
И она рассмеялась. Теперь она всегда была с ним дерзкой и циничной и не хотела его обманывать, а только старалась избежать скандала.
– Не позволю! – грубо отрезал Борис.
– Но отказаться сейчас было бы глупо и невежливо. Я сама попросила фон Гайера взять у Фришмута катер.
– Не позволю! – дико завопил Борис, угрожающе вскакивая со стула. – Я не позволю делать из меня посмешище на глазах служащих… Вся София уже говорит о твоем поведении. Мало тебе того, что ты три года была его любовницей?
Но Ирина холодно осадила его словами:
– Кстати, по твоему поручению.
Болезненная судорога, как от удара кнутом, пробежала по обезображенному яростью лицу Бориса. Ирина, глядя на пего в упор, безжалостно рассмеялась, хотя и знала, что он до сих пор испытывает к ней чувство, приковавшее его к ней еще в тот далекий день, когда он впервые поцеловал ее у часовни. За все годы его могущества у него не было другой женщины. Но чувство это было искалечено его алчностью и дважды попрано им самим ради «Никотианы». И потому Ирина не испытывала к нему ни капли жалости и только холодно наблюдала, как он кривится от боли, как его измученный и жадный взгляд пытается найти в ней то, что навсегда ушло из их жизни. Вспышка гнева и душевная боль истощили его силы, он грохнулся на стул и хрипло прошептал, словно говоря самому себе:
– Не пущу… Будь что будет… Устрою скандал на улице… на самой пристани…
Взбешенная его угрозой, Ирина бросила злобно:
– Попробуй! Только тогда тебе не придется больше бегать за Кондоянисом.
– Что? – взревел Борис, теряя самообладание. – Значит, запугивать меня думаешь?
– Я только предупреждаю тебя.
– О чем? Что меня арестует гестапо?
– Не тебя, а Кондояниса.
Бориса это немного удивило – спьяну он не сразу сообразил.
– Ты хочешь сорвать нашу сделку, – отупело пробормотал он.
– Это ты ее сорвешь, если учинишь скандал, понятно? Именно сейчас надо отвлечь внимание фон Гайера от Кондояниса.
В мутных глазах Бориса мелькнул проблеск понимания.
– А-а! – протянул он. – Ты хочешь сказать, что будешь действовать, как и раньше?
– Нет, не так, как раньше! – гневно воскликнула Ирина. – Теперь фон Гайер мне правится. Я только хочу сказать, что твои интересы совпадают с моим желанием.
– Вот как? – прохрипел Борис.
В глазах его блуждала тупая беспомощная растерянность. Затуманенный алкоголем рассудок работал медленно и неуверенно. Ирина подумала, что даже сейчас, когда Борис походит на одинокою обессилевшего хищника, алчность его снова восторжествует над чувством к единственной женщине, которую он любил. Даже в этот миг. когда его терзали страхи и он топил в алкоголе страшные воспоминания о своих преступлениях, когда предчувствовал свою гибель и нуждался в помощи близкого человека. – даже теперь перед ним неотступно стоял золотой призрак «Никотианы», искалечившей ему жизнь. По так только казалось – замедленная восприимчивость пьяиипы была обманчива. На самом деле Борис понял, что «Никотиана» увлекла его на дно пропасти, спохватился, осознал свое страшное одиночество в мире, где правит только один закон – закон прибыли. У него не было ни семьи, ни близких. В ею опустошенной, отравленной табаком душе не было места для человеческих чувств, свойственных простым людям. Он отринул больную жену, почти забыл родителей, свел в могилу брата, продал любовницу, притеснял, запугивал, унижал сотни людей, обрекал на хронический голод тысячи рабочих. Он был одним из тех подлинных властителей, которые вот уже много лет управляли страной. Все ему подчинялись, но никто его не побил. И вот теперь основы мира, который вознес его на вершину. могущества, пошатнулись. Угнетенные готовились к решительному удару, и надвигался всеобщий крах, который грозил смести и «Никотиану». Будущее рисовалось Борису в смутном и неясном свете, оно сулило только страхи, бездействие, неврастению, против которых оставалось единственное средство – алкоголь, а он неминуемо должен был привести к безумию и гибели. Никогда, никогда в жизни Борис так не тосковал по близкой живой душе, которая любила бы его и спасала от невыносимого одиночества! Близкой душой для пего могла быть только Ирина. Вся «Никотиана» и все его успехи ничего не стоили по сравнению с этой женщиной. Впервые в жизни он понял, в чем его ошибка. Но жизнь его была разбита, искалечена, и признание своих ошибок уже потеряло всякий смысл. Даже запоздалый, мрачный порыв его внезапно пробудившейся. любви был осквернен эгоизмом – чувством, которое всегда руководило Борисом. Секундой позже он уже не кричал, а ревел в исступлении:
– Вот как?… Вот что ты задумала, гадина? Собралась, значит, прогуляться с любовником па остров. Но я не позволю, слышишь?… Не позволю тебе и шагу ступить отсюда!.. К чертям Кондояниса… и сделку… и Германский папиросный концерн… и гестапо!.. Ничего я не боюсь.
И он несколько раз прокричал во весь голос:
– Ничего!.. Ничего!..
Неужели это Борис?… Вначале Ирина приняла его слова за яростные выкрики пьяного, но скоро поняла, что пришел тот долгожданный миг, о котором она мечтала столько лет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131